Николай Переяслов - Урок кириллицы

- Так, значит, мы все-таки существуем, раз Бог наблюдает за нашими судьбами?

- Существуем. Но не более, как один из уголков Его сознания. Или, как я только что сказал - картинка на экране Его компьютера.

- А Он? Он-то хоть Сам - существует?

- Ну, а как же. Он ведь и нас там - в Своем представлении о нас - тоже как бы наделил каждого индивидуальным компьютером, вот отражаемая на их экранчиках сумма наших представлений о Нем как раз и дает то коллективное представление, которое мы называем Богом.

- Ну, а... - Перехватов изготовился задать какой-то свой очередной и, похоже, самый заковыристый вопрос, но произнести его вслух не успел. В дверь длинно и требовательно позвонили, и Борька встал из-за стола и пошел в переднюю.

Глава Г (3).

- ...ГЛАГОЛЬные рифмы - это именно та фигня, которая переводит высокую поэзию в разряд стихотворного лубка! - продолжая начатый, видимо, ещё по дороге спор, ввалилась в квартиру толпа Борькиных сокурсников по Литинституту. - "Дело поэзии, - громко, почти крича, говорил высокий длинноволосый парень в джинсовой куртке, - связывать или, по крайней мере, сближать дух и форму", - вот что написал в своей книге "Самосев" Филипп Жакоте, дав нам тем самым, сам того, может быть, не подозревая, ключ к ответу на вопрос, что такое верлибр. Ведь поэтическая форма, как нас учат в институте - это особая организация художественной речи, которая характеризуется такими показателями как рифма, ритм, причем, как правило (и это, прошу иметь в виду - мое собственное уточнение), повторяющийся с определенной закономерностью, а также определенная система слогов и ударений в строке, ну и так далее. Самая строгая форма поэзии - венок сонетов, самая вольная - белые стихи... Что же касается верлибра, то сближение духа и формы в нём представляется почти неосуществимым, так как форма его похожа на разломанные прутья клетки, а ежели прутья расшатаны, то и дух сквозь них вылетает практически беспрепятственно, не задерживаясь, присутствуя в стихотворении не долее, чем в момент его сотворения. Такой же непрочной конструкцией представляется мне и поэзия, опирающаяся на использование исключительно глагольных рифм... Привет, мужики! поздоровался он от имени всей компании и, сняв с плеча сумку, выставил на стол с десяток пивных бутылок. - Не помешаем?

- Привет, Витюша, не помешаешь, - отозвался, узнав гостя, Перехватов и представил его Анаврину: - Познакомься, это Викторион Берлинский. Есин говорит, что скоро он будет лучшим литературоведом России, но пока что он проявляет себя только как отъявленный спорщик.

- Не зря его зовут в институте "неистовый Викторион", - заметил кто-то.

- Мы, - повернулся опять к вошедшему Перехватов, - говорили здесь примерно о том же, о чем и вы, но только - под кофе.

- Ну? - с недоверием воскликнул патлатый. - И что же думает о путях развития современной поэзии "самый загадочный писатель своего поколения"?

- Ничего, - хмыкнул Анаврин, выпуская струю дыма. - Зачем я буду думать о том, для чего уже почти не осталось в мире места?

- То есть?

- А ты почитай исследования сегодняшних литературоведов - думаешь, их и вправду интересует категория красоты в творчестве того или иного автора? Как бы не так! Для них важнее всего - узнать, были ли лесбиянками София Парнок и Марина Цветаева, а также активным или пассивным педерастом был Михаил Кузьмин. Сами же по себе стихи нынче никому не нужны, скоро они вообще станут интересны только в том случае, если будет известно и документально заверено, что у их автора два х...я или что он, на худой конец, способен прочитать их жопой.

- Ну что ж? - подытожил, открывая выставленные на стол бутылки, будущий литературовед. - Ярко проиллюстрировал, ничего не скажешь... Но вот объясни мне: когда ты напеваешь про себя "Пару гнедых" или читаешь стихи, созвучные твоему внутреннему миру и тому, что ты в тот момент думаешь и чувствуешь, разве ты при этом не...

- О-о-о! - застонал Анаврин. - Прошу тебя, не надо, не надо! Уже много лет моя главная проблема как раз в том и заключается, как избавиться от всех этих мыслей и чувств и оставить свой так называемый внутренний мир на какой-нибудь помойке.

- И что же тогда останется в написанном тобою слове?

- А что в нем вообще может остаться, если любое слово - это всего-навсего сосуд, и всё зависит только от того, сколько пустоты оно может в себя вместить?

- Ага! - налил себе в стакан пива Берлинский. - Теперь я понимаю, почему тебя выгнали из института. Дело вовсе не в том, что ты не вписываешься в какие-то там творческие стандарты, которые проповедуют наши преподаватели. Ты - не вписываешься в саму русскую ментальность! Вот вчера, например, у нас проходила презентация книги Владимира Бандуренко "Банки идут ромбом", посвященной проблеме всё большего сужения территории русской культуры под натиском материальных ценностей. Он там во вступительной части приводит в пример сцену из фильма "Терминатор", где ставшая самодостаточной цивилизация роботов начинает вытеснять с Земли людей, и говорит, что на самом деле это сделают не машины, которые все-таки не способны к воспроизводству своей популяции, а размножающиеся, как грибы, банки, ибо уже сегодня видно, что не человек управляет мировой финансовой системой, а она - человеком. А выступавший там в числе других профессор Смирнов...

- Владимир Павлович? Я недавно смотрел по телевизору его программу о Хлебникове - вот это класс! - заметил кто-то за моей спиной.

- Он раньше вел такие же передачи и на радио, - с хрустальным, как мне показалось, звоном поддержал его мелодичный девичий голосок и, оглянувшись на него, я встретился взглядом с высокой тоненькой брюнеткой в некой бесформенной серо-зеленой блузе и с перехваченными резинкой в хвостик волосами.

- ...Ну так вот, - продолжил далее оппонент Анаврина, - профессор Смирнов там сказал, что капитализм западного образца в России построить очень сложно. Потому что, говорил он, мы любим Пушкина, Тютчева, снег, антоновские яблоки, левитановский "Март" и целую массу других, бесполезных с точки зрения западного человека вещей, от которых ни за что на свете не захотим и не сможем отказаться. А вот от банка, сказал он, я откажусь, не задумываясь, и от биржи откажусь, потому что и банк, и биржа - мне абсолютно неинтересны...

Он отпил из своего стакана несколько глотков пива и продолжил:

- Еще там выступал главный редактор газеты "Скоро" Сапсан Барханов...

- Самсон? - тихо переспросил кого-то за моей спиной тот же парень.

- Сапсан, - уточнила, как я уже понял по голосу, брюнетка. - Хищная птица отряда соколиных, у Бунина про него целая поэма есть, ты что - не помнишь? А в сочетании с фамилией "Барханов" получается что-то вроде "сокола пустыни". Или, может быть, "сокол-пустынник".

- Короче, волк-одиночка. Только - в небе...

- Ну да. В небе словесности...

- ...И он, - рассказывал дальше Берлинский, - очень хорошо говорил о том, что русская культура, издревле и до нынешних секунд живет с одной сверхзадачей, которая рождает великие произведения, перетекает из литературы в музыку, из музыки в живопись и скульптуру, дает себя знать в народных песнях. Эта сверхзадача - создание альтернативы грешному миру. Как Христос со Своим учением был альтернативой всему погрязшему в грехах ветхому миру, так русская культура - чаяла, чает и будет чаять лучшего, чем мы имеем сегодня, мира и лучшего, чем мы представляем собой ныне, человечества. Европейская культура - это плач об утерянном Рае. А русская культура - это выкликание Рая грядущего... Поэтому возводить своими произведениями культ пустоты - это даже не дезертирство с поля духовной брани, а, как говорил когда-то Мандельштам - социальное преступление.

- Писателя нужно судить по законам, созданным им самим.

- Да это-то можно. Только вот, что это будет за суд, если ни в одном из этих индивидуальных законов даже не предусмотрено статей об уголовной ответственности за правонарушения, а?..

Глава D (4).

- ...ДОБРО должно быть с кулаками? - Анаврин затушил в блюдечке сигарету и поднялся. - Извини, но все это напоминает мне покинутый Литинститут. Надоело. Я хочу сам выпекать свой теософический кокс, а не ждать, когда мне подвезут сбрикетированную в кирпичики истину. А потому счастливо оставаться...

- Погоди, мне тоже нужно идти, - встал Перехватов. - Жаль, не послушал ваших стихов, - виновато улыбнулся он гостям. - Но я думаю, мы ещё увидимся.

Борис проводил их в переднюю и, защелкнув замки, возвратился.

- Всё-таки, блин, мне кажется, их лучше читать, чем слушать... Ты-то как все это выдержал? - повернулся он ко мне.

- Да ничего... Я ведь тоже имею отношение к книгам, хотя и не пишу их сам. Так что мне это интересно.

- А кто вы? - спросила худенькая брюнетка.

- Я работаю в библиотеке. Сейчас мы создаем музей писателя Горохова, то есть - Василя-из-Кундер. Так что стихи и проза для меня такая же стихия, как и для вас.

- Стихи - это воздух культуры! - резюмировал Берлинский. - А потому я предлагаю послушать нашего гостя из северной столицы, - он кивнул головой на долговязого угреватого парня, молча притаившегося с бутылкой пива в руке на углу стола. - Толян, прочитай нам что-нибудь свеженькое.