Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

— А потому что онъ и ближе и изящнѣе…

— А къ тому всѣ привыкли, знаютъ, вся Россія… торговцы въ городѣ его знаютъ, такъ нечего намъ мудровать съ тобою. Тутъ не въ вѣрности дѣло, а чтобы каждый сердцемъ понялъ… запнулся Вальковскій, не умѣя, какъ всегда, договорить свою мысль.

— Да къ тому же и Варламовская музыка, всѣмъ извѣстная, поддерживалъ его Ашанинъ.

И онъ запѣлъ фальцетомъ на всю залу:

неожиданно отвѣтилъ ему вблизи чей-то свѣжій, звучный женскій голосъ, — и изъ за стремительно отворившихся на обѣ половинки ближайшихъ къ сценѣ дверей вылетѣла, остановилась на бѣгу, зардѣлась, и вдругъ залилась раскатистымъ не совсѣмъ естественнымъ смѣхомъ быстроглазая, свѣжая и пышная брюнетка, дѣвушка лѣтъ девятнадцати…

— Pardon, заговорила она сквозь смѣхъ пріятнымъ груднымъ голосомъ, — слышу, поютъ знакомое… я думала… Она не договорила, приподняла длинныя рѣсницы, и метнула вызывающими глазами въ недоумѣвавшіе глаза Ашанина. — Ахъ, здравствуйте Иванъ Ильичъ! И она кинулась съ протянутою рукою къ Вальковскому; — это, вѣрно, monsieur Ашанинъ? спросила она его шопотомъ, слышнымъ, на всю залу.

— Самъ! нахмурившись пробурчалъ ей въ отвѣтъ „фанатикъ“.

— Я такъ и знала! проговорила она, повела еще разъ на красавца своимъ возбудительнымъ взглядомъ, и побѣжала назадъ въ ту дверь откуда появилась. — Лина, Лина, слышался ея звонкій смѣхъ въ корридорѣ въ который вела эта дверь, — что же вы меня оставили одну, на съѣденіе?…

— Что за прелесть! Кто такая? съ загорѣвшимися зрачками обратился Ашанинъ къ Вальковскому.

— Стрекоза! отрѣзалъ тотъ, отворачиваясь.

Гундуровъ глядѣлъ на все это со сцены, и ничего не понималъ….

Но вотъ опять изъ тѣхъ же дверей вынеслась быстроглазая особа, — и за нею ступила въ залу….

Ашанинъ былъ правъ, говоря о ней Гундурову: болѣе соотвѣтствовавшей Офеліи наружности трудно было себѣ представить. Высокая и стройная, съ золотистымъ отливомъ густыхъ косъ, лежавшихъ вѣнцомъ, по модѣ того времени, кругомъ ея маленькой, словно выточенной головы, въ ней было что-то не выразимо-дѣвственное и свѣжее, что-то полевое, какъ васильки, цвѣта которыхъ были ея длинные, тихіе, никогда не улыбавшіеся глаза, — какъ спѣлый колосъ, къ которому можно было приравнять ея тонкій, красиво и мягко, какъ бы отъ слабости, гнувшійся станъ — Словно вся благоухала этою дѣвственною, полевою свѣжестью княжна Лина — Елена Михайловна — Шастунова.

Она остановилась, съ любопытствомъ обводя вокругъ себя взглядомъ, и тихо, одною головой, съ какимъ то застѣнчивымъ достоинствомъ, поклонилась нашимъ друзьямъ…

Самъ суровый „фанатикъ“ размякъ отъ этого появленія.

— Пожалуйте, сіятельная, пожалуйте, гостья будете, привѣтствовалъ онъ ее, — только осторожнѣе подбирайте ноженьки, чтобы башмачечковъ и платьица о красочку не замарать

— Да какая же вы ранняя пташка, — княжна? молвилъ, подходя къ ней, Ашанинъ.

— Это я, я, monsieur Ашанинъ, не давъ той отворить рта, защебетала черноглазая ея спутница, относясь къ молодому человѣку будто всю жизнь была съ нимъ знакома, — я подняла сегодня Лину съ позаранку…. Князь вчера дразнилъ насъ непробудными сонями, — такъ вотъ мы ему и доказали!.. Ахъ, вотъ и Надежда Ѳедоровна! Несносная! кинула она въ полголоса не то княжнѣ, не то Ашанину, — и темныя, красиво очерченныя ея брови сдвинулись надъ еще весело сверкавшими глазами барышни.

Надежда Ѳедоровна Травкина, — та, которую Ашанинъ такъ непочтительно называлъ „особою дѣвическаго званія,“ — была дѣвушка далеко не молодая, съ довольно правильными, но не привлекательными, подъ натянутою на нихъ, словно полинялою, кожею, чертами лица, мягкимъ выраженіемъ большихъ, нѣсколько подслѣповатыхъ глазъ, и весьма замѣтною, не то презрительною, не то горькою усмѣшкою, постоянно игравшею въ уголку ея рта. Держала она себя чрезвычайно чинно и опрятно. Сухія очертанія ея тѣла скрывались подъ хорошо скроеннымъ, ловко сидѣвшимъ на ней темнымъ платьемъ. Вся она, въ этомъ скромномъ платьѣ, гладкихъ воротничкахъ и нарукавничкахъ ослѣпительной бѣлизны, напоминала собою почтенный, малоизвѣстный въ Россіи, типъ француженки-протестанки.

Она холодно обмѣнялась поклономъ съ бойкой дѣвицей, и подошла къ княжнѣ.

— Я сейчасъ отъ васъ, Лина; мнѣ сказали… Владиміръ Петровичъ! съ мгновенно сдержаннымъ взрывомъ радости, не договоривъ, протянула она Ашанину свою руку.

— А вы не знали что monsieur Ашанинъ здѣсь? И лукаво воззрилась на нее быстроглазая барышня.

— Не знала, Ольга Елпидифоровна, — и тѣмъ болѣе рада… А вы знали, видно? спокойно и нѣсколько ядовито промолвила та, между тѣмъ какъ вѣки ея нервно помаргивали.

— И тѣмъ болѣе будете рады, Надежда Ѳедоровна, поспѣшилъ заговорить Ашанинъ, — что счастливая моя звѣзда позволила мнѣ привести сюда того, о комъ я такъ часто вамъ говорилъ… Гундуровъ, представляйся дамамъ! Онъ обернулся къ сценѣ, на которой по прежнему стоялъ его пріятель, не зная что съ собою дѣлать.

— Такъ позвольте мнѣ по крайней мѣрѣ съ подмостковъ сойти, отвѣчалъ онъ кланяясь и слегка конфузясь, — а то я здѣсь точно звѣрь какой-то выведенный на показъ!..

Ольга Елпидифоровна такъ и покатилась. Улыбнулась и княжна, улыбнулась широкою, молодою улыбкою, отъ которой словно все освѣтилось вокругъ нея, показалось Гундурову.

Вальковскій замахалъ руками:

— Нѣтъ ужъ, нѣтъ, пожалуйста! Лучше всѣ вы на сцену переходите, — благо и чай тамъ поданъ… А то вотъ вы мнѣ, накинулся онъ на продолжавшую хохотать барышню, — цѣлую крышу съ декораціи смахнули юбками-то вашими!..

— Ахъ, какой вы дерзкій, какъ я посмотрю! отпарировала Ольга Елпидифоровна, быстро откидывая голову за спину, въ тревогѣ за слѣды этой крыши на ея юбкахъ

За кулисами оказались три стула, складная лѣстница, какой-то табуретъ, и столъ съ чаемъ и огромнымъ количествомъ булокъ, принесенныя для Вальковскаго. Общество кое какъ разсѣлось на сценѣ.

— Прежде всего позвольте извѣстить васъ, княжна, полушутливымъ, полуторжественнымъ тономъ началъ Ашанинъ, — что здѣсь, на этой сценѣ, мы собираемся священнодѣйствовать…

— Что такое? усмѣхнулась она.

— Мы Гамлета ставимъ, княжна! объяснилъ онъ.

— Гамлетъ, сочиненіе Вильяма Шекспира! проговорила скороговоркой Ольга Елпидифоровна, — мнѣ есть тамъ роль?

— Совершенно справедливо изволили сказать: Гамлетъ, сочиненіе Вильяма Шекспира! повторилъ, низко ей кланяясь Ашанинъ; — и роли для васъ, увы, тамъ не имѣется.

— А почему такъ? Барышня вспыхнула опять и отъ отказа, и отъ нѣжнаго взгляда, который по этому поводу счелъ нужнымъ препроводить ей красавецъ.

— Потому-съ что тамъ только двѣ роли: Офеліи, каковая непремѣнно должна быть блондинка, — вы же очаровательная брюнетка, — и Гертруды, матери Гамлета, которую мы попросимъ взять на себя милѣйшую Надежду Ѳедоровну.

— Меня! испугано вскрикнула та, — помилуйте, я въ жизнь свою ни разу не играла!

— Это ничего не значитъ!

— Разумѣется, ничего! поспѣшно подтвердила, слегка заалѣвъ и пожимая ей руку, княжна: — она видимо вся оживилась отъ удовольствія этой предстоявшей ей роли.

— Не радуйтесь заранѣе, Лина, закачала головою Надежда Ѳедоровна:- эти господа рѣшили, но еще невѣдомо согласится-ли начальство….

— Отчего? живо возразила княжна: — я прочла всего Шекспира, и самъ дядя мнѣ книгу подарилъ.

— Вашъ Шекспиръ съ пропусками, — дѣтское изданіе! съ легкою гримаской замѣтила немолодая дѣвица.

— Что-же, можно и съ пропусками играть, лишь бы княжна могла участвовать! не далъ ей договорить Гундуровъ, самъ не понимая какъ могъ онъ сдѣлать такую уступку, и чувствуя какъ кровь выступала у него на щекахъ подъ благодарнымъ взглядомъ который повела на него за это княжна.

— Позвольте васъ всѣхъ успокоить, вмѣшался Ашанинъ: — начальство, въ лицѣ по крайней мѣрѣ князь-Ларіона Васильевича, на пьэсу согласно: играть ее съ пропусками, или безъ нихъ — вопросъ второстепенный. Намъ-же теперь слѣдуетъ порѣшить распредѣленіе главныхъ ролей. Итакъ: Офелія — княжна; Гертруда — Надежда Ѳедоровна…

— Что вы, что вы! Да я ни за что не буду!..

— Вы не бу-де — те? протянулъ Ашанинъ.

— Нѣтъ, я вамъ сказала, слабо улыбаясь и избѣгая его глазъ отвѣтила старая дѣла.

— Слушаю-съ! Онъ отвернулся отъ нея. — Такъ не угодно-ли вамъ принять эту роль? обратился онъ къ бойкой барышнѣ.

— Что это, я — старуху? — Это было бы оригинально!.. А впрочемъ, — и она лукаво закусила губу — сына моего будетъ играть кто, — вы?

— Къ злополучію моему нѣтъ; Гамлета играетъ Гундуровъ.

Но вѣрное чутье подсказывало, какъ видно, востроглазой дѣвицѣ что съ этой стороны взять было нечего. Она мелькомъ глянула на бѣлокураго молодаго человѣка и слегка нахмурилась: