Лев Овалов - Болтовня

Кондрашов делался еще длиннее и вежливо возражал:

"Нынче время неблагоприятное. Расчетная неделя денег у самого нет, а тут все идут... Не могу".

Тогда мать по очереди ставила нас всех, приведенных с собою ребят, на колени, становилась рядом с нами сама и командовала:

"Кланяйтесь!"

Искоса поглядывая на мать и соразмеряя по ней свои движения, мы начинали безостановочно кланяться до тех пор, пока Кондрашов не говорил:

"Ну, будя. Куплю".

Тогда мы вставали и уже становились только свидетелями следовавшего за поклонами разговора.

"Почем продаешь?" - спрашивал Кондрашов.

"По рупь с гривенником, как отпускали", - говорила мать.

"Да ведь штоф-то бракованный", - укоризненно замечал Кондрашов.

"Да уж какой дали, - отвечала мать и тут же поспешно прибавляла: Возьмите хоть по рублю".

"Семь гривен дам, - называл свою цену Кондрашов и тут же, смилостивившись, кончал разговор: - На квиток, поди к приказчику - по восьмидесяти возьмут".

Мать еще раз кланялась, брала квитанцию и уходила. За нею гуськом торопились мы, ребята, и сразу же, выйдя из конторы, разбегались кто куда.

Горло мое пересохло, да и надоело мне говорить, - надо было уступить место другим. Следовало только хорошо кончить речь, но у меня ничего не вышло.

- Раньше-то жили так, а вы говорите... - сказал я и запнулся.

Но все дружно захлопали.

А девчонки даже закричали:

- Молодчина, Морозов, молодчина!

В это время в зале неожиданно потух свет - кто-то повернул выключатель.

В конце зала засмеялись:

- Брось дурить, не время! Зажигай, зажигай!

Поддерживая отдельные веселые голоса, я сложил ладони рупором и громко заорал в темноту:

- Черти! Свет тушить не позволено!

* * *

Удивил меня сегодня Тит Ливии!

Дьякона я знаю давно. Хороший человек. Честное слово, хороший человек, но зато какой скверный работник! Двух мнений здесь быть не может. Хороший человек и скверный дьякон. Я загораюсь над кассой, я влюбляюсь в набираемый мною текст, по совести сказать, часто очень глупый. Сознаюсь: даже разбирая набранный текст, я радуюсь за людей, которые не прочтут очередной ерунды. А дьякон холоден. Он с неудовольствием приходит в церковь, жестоко и расчетливо материт в алтаре обсчитывающего его священника - я сам был этому свидетелем - и успокаивает себя водкой, налитой в красивую розовую лампадку.

Мы познакомились друг с другом, подравшись. Лет двадцать назад жена моя Анна Николаевна - господи, опять она попалась на мой язык! - позвала в наш подвал, - нет, какой же это подвал, - это освященный тридцатилетней теплой и сытной жизнью "наш дом", - священника отслужить молебен. Предлогом послужила пасха, а на самом деле сердце ее дрожало в умилении перед новым, исцарапанным прежними владельцами гардеробом. Не особенно люблю длинные волосы - они свидетельство нечистоплотности, но я предпочитаю нюхать ладан, чем подвергаться жениным попрекам.

Хорошо. Тебе нравится прошибать лбом стену - прошибай, я же буду бриться. И вот не в меру торжественный - я готов был отдать на отсечение левую руку - как же, так я ее и дал! - что он без году неделя как выскочил из семинарии, - торжественный и щупленький попик вздумал делать мне выговор. Ах, выговор? Убирайся в таком случае вон! Тогда заорала жена. В спор вмешался стоявший на пороге дьякон. Слона-то я и не приметил. А слон решительно вступился за попранное правословие. Рраз! - я беру попика за шиворот и легким движением выталкиваю его вон. Два! - дьякон преподносит мне такую оплеушину, что я, невзвидев света и мало что соображая, хватаю полоскательницу, наполненную взбитой, как сливки, мыльной пеной и влепляю это кушанье ему в рожу. Дьякон оказался сильнее меня, хотя я мог бы по своей задирчивости полезть и на Геркулеса. Противное воспоминание! Второй раз в жизни мне ничего подобного не пришлось испытать. Этот мрачный дьякон повалил меня и нахально втиснул в мой рот мое праздничное земляничное мыло, приговаривая: "Ты хотел меня намылить, сукин сын? Намылить? За это ты слопаешь свое мыло". Я не слопал его только потому, что подавился.

Потом дьякон оправил рясу, повернулся к Анне Николаевне и деловито прогудел:

- Давай, мамаша, полтинник и оставайся с богом.

- За-без молебна? - закричала, подбочениваясь, моя половина. - Не дам. Отслужи свое - и получишь. А на драки я и бесплатно у казенки нагляжусь.

Дьякон подумал и махнул рукой:

- Ну и шут с тобой!

Он оказался тут как тут. Оскорбленный попик успел сбегать за "фараоном". Они вернулись вдвоем - религия и полиция - составить протокол. Здесь пахло золотом. Но - как я тогда удивился! - меня выручил дьякон.

- Никакого богохульства, - внушительно бурчал он перед "фараоном". Батюшке захотелось на двор. А уже зачем он из отхожего места побежал за скорой помощью - не понимаю. Не ведаю. Разве перетерпел? - такой догадкой закончил дьякон мое оправдание.

- Отец дьякон, что с вами? Сколько они вам заплатили? - заверещал удивленный священник.

Однако игра была проиграна. Я сунул приготовленный женой для священника полтинник "фараону" "за беспокойство", и все трое - зудящий комаром священник, успокоившийся городовой и мрачный дьякон - степенно удалились из "нашего дома".

Второй раз я встретил дьякона в портерной. Он был в штатском и играл на бильярде. Столкнувшись со мной нос к носу, дьякон отозвал меня в угол и попросил его не выдавать. Я не имел права отказать ему в этом, наоборот, обязан был угостить его пивом. Мы разговорились, и с тех пор из недели в неделю каждое воскресенье встречались с ним по вечерам за мраморным, залитым желтою влагою столиком.

Он оказался хорошим человеком. Задушевные разговоры сблизили нас. Иногда я захватывал для него из типографии какой-нибудь журнал. В свою очередь, он сообщал мне десятки всевозможных историй. И, ей-ей, среди них попадались неплохие.

В дни войны портерную превратили в чайную. Мы повстречались с дьяконом за чайником, в чайнике подавалась водка. Только первые годы революции разлучили нас, и было бы неверно, если бы я сказал, что мы не скучали друг без друга. Адрес дьякона мне был неизвестен, да и он не знал, где живу я, мы как-то не удосужились поделиться этими сведениями. И вот в двадцать первом году, проходя мимо дома, где когда-то помещалась портерная, я увидел над входом вывеску "Кооперативная столовая". Воспоминания толкнули меня зайти туда, хоть я спешил домой обедать, и за ближайшим же столиком встретил моего дьякона. Он был все таким же здоровым и мрачным человеком. Мы пожали друг другу руки и как ни в чем не бывало повели, казалось, только что прерванный разговор о пройдохах архиереях, вконец ошельмовавших православную церковь, и о том, как мало хороших и интересных книг стало выходить в наши дни. Потом столовая снова превратилась в пивную, снова защелкали бильярдные шары, и длинные усы красных раков укоризненно задрожали в наших руках. Снова каждое воскресенье мы встречались с дьяконом и вели задушевные разговоры, благо жизнь каждого текла в разных руслах.

И вот сегодня мой добрый Тит Ливии поразил меня необычайным сумасбродством.

Он поднялся передо мной и холодно заявил:

- С сегодняшнего дня я не Левий. Попрошу вас больше не называть меня сим ужасным, неприлично звучащим именем.

Действительно, в первые дни нашего знакомства я часто забывал это редко встречающееся имя. Но потом привык, и в моем поминальнике оно прочно заняло свое место. Тит я прибавил к нему впоследствии. Набирая однажды книгу, рассказывавшую о Древнем Риме, я наткнулся на Тита Ливия. Вот оно и попалось мне второй раз. А с именем Тит у меня связывалось представление о человеке ленивом, тяжелом и мрачном. До известной степени дьякон обладал всеми этими качествами. Ну, я и прибавил к первому своему Левию встретившегося Тита. Дьякон принял это без возражений, и с тех пор я называл его Титом Ливием, думая, что пройдет немного времени, и дьякон станет такой же нереальной фигурой, как существовавший когда-то римлянин. Да, дьякон, твоя профессия, твое имя скоро перестанут существовать! Так думал я, и вот он сам поспешил предупредить историю, поспешил и подтвердить и опровергнуть мои мысли.

- Меня зовут Иван, - сказал дьякон и опустился на свой стул.

- Дьякон! Тит Ливии! Ты сошел с ума! - вскричал я, не веря своим ушам.

- Меня зовут Иван, - вразумительно повторил дьякон.

- Голубчик, но ведь ты же Левий. Ты можешь всю жизнь проклинать своих родителей, но при крещении назван ты был все-таки Левием.

- Ты глуп и недогадлив, - сердито крикнул дьякон. - И вообще, оставь в покое моих родителей, - нечего проклинать гнилые косточки. Я обратился в загс, и вот сегодня...

Дьякон полез в карман, достал кошелек и извлек из него свежую бумажку.

Да, там действительно было написано, что согласно ходатайству гражданина Левия Дмитриевича Успенского он в будущем имеет право именоваться Иваном Дмитриевич Успенским.