Иван Тургенев - Часы

- Давыд Егорыч!-заревел Василий,-не делайте убив-ства... Что же это такое? А часы... Я точно... Я пошутил. Я их вам сию минуту представлю. Как же это? То Хрисан-фу Лукичу брюхо пороть, то мне! Пустите меня, Давыд Егорыч... Извольте получить часы. Папеньке только не сказывайте.

Давыд выпустил из рук Васильев жилет. Я посмотрел ему в лицо: точно,-и не Василью можно было испугаться. Такое унылое... и холодное... и злое.

Василий вскочил в дом и немедленно вернулся оттуда с часами в руке. Молча отдал он их Давыду и, только возвра

щаясь обратно в дом, громко воскликнул на пороге: "Тьфу ты, окказия!"

На нем все еще лица не было. Давьид качнул головою и пошел в нашу комнату. Я опять поплелся за ним. "Суворов! как есть Суворов!"-думал я про себя. Тогда, в 1801 году, Суворов был наш первый, народный герой.

XVIII

Давыд запер за собою дверь, положил часы на стол, скрестил руки и-о, чудо!-засмеялся.-Глядя на него, я засмеялся тоже.

- Этакая штука удивительная!-начал он.-Никак мы от этих часов отбояриться не можем. Заколдованные они, право. И с чего я вдруг этак озлился?

- Да, с чего?-повторил я.-Оставил бы ты их у Ва-силья...

- Ну, нет,- перебил Давыд.- Это шалишь! Но что мы с ними теперь сделаем?

- Да! Что?

Мы оба уставились на часы-и задумались. Украшенные голубым бисерным шнурком (злополучный Василий впопыхах не успел снять шнурок этот, который ему принадлежал) - они преспокойно делали свое дело: чикали-правда, несколько вперебивку,-и медленно передвигали свою медную минутную стрелку.

- Разве опять их зарыть? Или уж в печку их? - предложил я наконец.-Или вот еще: не поднести ли их Латкину?

- Нет,-ответил Давыд.-Это все не то. А вот что: при губернаторской канцелярии завели комиссию, пожертвования собирают в пользу касимовских погорельцев. Город Касимов, говорят, дотла сгорел, со всеми церквами. И, говорят, там все принимают: не один только хлеб или деньги,- но всякие вещи натурой. Отдадим-ка мы туда эти часы! А?

- Отдадим! отдадим!-подхватил я.-Прекрасная мысль! Но я полагал, так как семейство твоих друзей нуждается...

- Нет, нет; в комиссию! Латкины и без них обойдутся. В комиссию!

- Ну, в комиссию-так в комиссию. Только, я полагаю, надо при этом написать что-нибудь губернатору. Давыд взглянул на меня.

- Ты полагаешь?

- Да; конечно, много нечего писать. А так-несколько слов.

- Например?

- Например... начать так: "Будучи"... или вот еще: "Движимые"...

- "Движимые" хорошо.

- Потом надо будет сказать: "Сия малая наша лепта..."

- "Лепта"... хорошо тоже; ну, бери перо, садись, пиши, валяй!

- Сперва черновую,-заметил я.

- Ну черновую; только пиши, пиши... А я их пока мелом почищу.

Я взял лист бумаги, очинил перо: но не успел я вывести наверху листа: "Его превосходительству, господину сиятельному князю" (у нас тогда губернатором был князь X.), как я остановился, пораженный необычным шумом, внезапно поднявшимся у нас в доме. Давыд тоже заметил этот шум и тоже остановился, подняв часы в левой, тряпочку с мелом в правой руке. Мы переглянулись. Что за резкий крик? Это тетка взвизгнула... а это? Это голос отца, хриплый от гнева. "Часы! часы"-орет кто-то, чуть ли не Транквиллитатин. Ноги стучат, скрипят половицы, целая орава бежит... несется прямо к нам. Я замираю от страха, да и Давыд бел, как глина, а смотрит орлом. "Василий, подлец, выдал",- шепчет он сквозь зубы... Дверь отворяется настежь... и отец в халате, без галстука, тетка в пудраманте, Транквиллитатин, Василий, Юшка, другой мальчик, повар Агапит-все врываются в комнату.

- Мерзавцы! - кричит отец, едва переводя дыхание...- Наконец-то мы вас накрыли!-И, увидав часы в руках Да-выда,-подай!-вопит отец,-подай часы!

Но Давыд, не говоря ни слова, подскакивает к раскрытому окну-и прыг из него на двор-да на улицу!

Привыкший подражать во всем моему образцу, я прыгаю тоже, я бегу вслед за Давыдом...

"Лови! держи!"-гремят за нами дикие, смятенные голоса.

Но мы уже мчимся по улице, без шапок на головах, Давыд вперед, я в нескольких шагах от него позади, а за нами топот и гвалт погони!

XIX

Много лет протекло со времени всех этих происшествий;

я не раз размышлял о них-и до сих пор так же не могу понять причины той ярости, которая овладела моим отцом, столь недавно еще запретившим самое упоминовение при нем этих надоевших ему часов, как я не мог понять тогда бешенства Давыда при известии о похищении их Васильем! Поневоле приходит в голову, что в них заключалась какая-то таинственная сила. Василий не выдал нас, как это предполагал Давыд,-не до того ему бьпло: он слишком сильно перетрусился,-а просто одна из наших девушек увидала

часы в его руках и немедленно донесла об этом тетке. Сыр-бор и загорелся.

Итак, мы мчались по улице, по самой ее середине. Попадавшиеся нам прохожие останавливались или сторонились в недоумении. Помнится, один отставной секунд-майор, известный борзятник, внезапно высунулся из окна своей квартиры - и весь багровый, с туловищем на перевесе, неистово заулюлюкал! "Стой! держи!"-продолжало греметь за нами. Давыд бежал, крутя часы над головою, изредка вспрыгивая; я вспрыгивал тоже, и там же, где он.

- Куда?-кричу я Давыду, видя, что он сворачивает с улицы в переулок,- и сворачиваю вслед за ним.

- К Оке! - кричит он.- В воду их, в реку, к черту!;

- Стой, стой,-ревут за нами...

Но мы уже летим 'по переулку. Вот нам навстречу уже повеяло холодком и река перед нами, и грязный крутой спуск, и деревянный мост с вытянутым по нем обозом, и гарнизонный солдат с пикой возле шлагбаума; тогда солдаты ходили с пиками... Давыд уже на мосту мчится мимо солда-i та, который старается ударить его по ногам пикой - и по" падает в проходившего теленка. Давыд мгновенно вскакивает на перила - он издает радостное восклицание... Что-то белое, что-то голубое сверкнуло, мелькнуло в воздухе - это серебряные часы вместе с бисерным Васильевым шнурком полетели в волны... Но тут совершается нечто невероятное! Вслед за часами ноги Давыда вскидываются вверх-и сам он весь, головою вниз, руки вперед, с разлетевшимися фалдами куртки, описывает в воздухе крутую дугу-в жаркий день так вспугнутые лягушки прыгают с высокого берега в воду пруда-и мгновенно исчезает за перилами моста... а там - бух! и тяжкий всплеск внизу...

Что со мною стало-я совершенно не в силах описать. Я находился в нескольких шагах от Давыда, когда он спрыгнул с перил... но я даже не помню, закричал ли я; не думаю даже, что я испугался: я онемел, я одурел. Руки, ноги отнялись. Вокруг меня толкались, бегали люди; некоторые из них мне показались знакомыми: Трофимыч вдруг промелькнул, солдат с пикой бросился куда-то в сторону, лошади обоза поспешно проходили мимо, задравши кверху привязанные морды... Потом все позеленело, и кто-то меня сильно толкнул в затылок и вдоль всей спины... Это я в обморок упал.

Помню, что я потом приподнялся и, видя, что никто не обращает на меня внимания, подошел к перилам, но не с той стороны, с которой спрыгнул Давыд: подойти к ней мне показалось страшным,-а к другой, и стал глядеть на реку, бурливую, синюю, вздутую; помню, что недалеко от моста, У берега, я заметил причаленную лодку, а в лодке несколько людей, и один из них, весь мокрый и блестящий на солнце,

перегнувшись с края лодки, вытаскивал что-то из воды, что-то не очень большое, какую-то продолговатую, темную вещь, которую я сначала принял за чемодан или корзину; но, всмотревшись попристальнее, я увидал, что эта вещь была-Да-выд! Тогда я весь встрепенулся, закричал благим матом и побежал к лодке, проталкиваясь сквозь народ, а подбежав

к ней, оробел и стал оглядываться. В числе людей, обступивших ее, я узнал Транквиллитатина, повара Агапита с сапогом в руке, Юшку, Василья... Мокрый, блестящий человек

выволок под мышки из лодки тело Давыда, обе руки которого поднимались в уровень лица, точно он закрыться хотел от чужих взоров, и положил его в прибрежную грязь на спину. Давыд не шевелился, словно вытянулся, свел пятки и выставил живот. Лицо его было зеленовато, глаза подкатились, и вода капала с головы. Мокрый человек, который его вытащил, фабричный по одежде, начал рассказывать, дрожа от холода и беспрестанно отводя волосы ото лба, как он это сделал. Очень он прилично и старательно рассказывал.

- Вижу я, господа, что за причина? Как ахнет этта малец с мосту... Ну!.. Я сейчас бегом по теченью вниз, потому знаю-попал он в самое стремя, пронесет его под мостом, ну, а там... поминай как звали! Смотрю: шапка така мохнатенькая плывет, ан это-его голова. Ну, я сейчас живым манером в воду, сгреб его... Ну, а тут уже не мудрость!

В толпе послышалось два-три одобрительных слова.

- Согреться теперь тебе надо, пойдем шкальчик выкушаем,-заметил кто-то.

Но тут вдруг кто-то судорожно продирается вперед... Это Василий.

- Что же это вы, православные,- кричит он слезливо,- откачивать его надо. Это наш барчук!

- Откачивать его, откачивать,-раздается в толпе, которая .беспрестанно прибывает.