Ветер сулит бурю - Уолтер Мэккин

— А все-таки, — сказала она, — придется его отдать в школу, и лучше всего прямо завтра. Пусть теперь учитель с ним управляется, раз нам не под силу.

— Не рановато ли ему еще в школу? — спросил с набитым ртом Микиль.

— Надо с ним что-то делать, — сказала она тоном, не допускающим возражений.

— Школа, — сказал дед с отвращением. — Тоже школа!

— Уж раз я так решила, значит, он и пойдет, и все тут. Завтра утром обряжу его в штаны, и пусть отправляется вместе с братом.

«Штаны… — размышлял Мико. — Что ж, это не так уж плохо». С недавних пор он подумывал о паре штанов: красные юбки начинали выходить из моды даже среди малышей. Теперь уже и в Кладдахе некоторые совсем не одевали мальчишек в красные юбки, а запихивали их прямо из пеленок в штаны, совсем как горожане, которые Бог знает что о себе воображают. «Штаны — это неплохо, — думал Мико, — только школа — это совсем нехорошо».

Мальчишки в Кладдахе были в большинстве своем очень здоровые, несмотря на нищенские жилищные условия, на опасный труд и неопределенные заработки их родителей, всецело зависевших от прихотей моря. А здоровые мальчишки — это, как известно, сущая чума. Во всем Кладдахе был только один человек, который мог держать их в повиновении взглядом или словом, а то и взмахом своей трости. Это был учитель. Даже маленький Мико воспитывался на легендах о нем. И сознание, что он когда-нибудь попадет к учителю в лапы, заставляло Мико останавливаться и молча наблюдать, как проходил мимо низенький человечек с короткой торчащей бороденкой, в волосатых брюках — так здесь называли пестрый коннемарский твид[7], из которого был сшит костюм учителя. «Вот страху-то!» — подумал Мико, представив, как это он окажется с ним в одной комнате.

— Ну что ж, — сказал Микиль, — когда-нибудь все равно придется идти в школу. Время-то бежит, а? И как еще быстро. Помню, как я первый раз пошел в школу. Папаша уже был там. Такой молоденький, еще даже без усов. Вот уж не думал я тогда, что дождусь того дня, когда мой младший сын пойдет в школу. Смотри у меня, Мико, веди себя хорошо в школе. Слышишь? Лучше не хулигань, не озоруй. Там уж тебя никто не выручит.

— Хорошо, — сказал Мико.

— Эх ты, горе мое! — сказал дед. — И на кой эти школы? В наше время только и нужно было, что уметь немного считать да знать несколько букв, чтобы уметь расписаться. А что еще рыбаку надо? Будто Господь Бог Сам не преподаст нам Свои науки в открытом море? У них там университет есть — школа такая большая. И знаешь что? Во всем этом самом университете нет ни одного человека, который бы знал столько, сколько я знаю, а я и не учился-то нигде. Вот то-то!

Микиль Мор захохотал.

— Все может быть, отец, — сказал он. — Только времена меняются. Может, Мико и не захочет быть рыбаком. Может, он профессором в колледже пожелает стать.

— Я хочу быть рыбаком, — сказал Мико тоненьким, не своим голосом.

Микиль с удивлением посмотрел на него. Глаза у него потеплели, потом он принялся за следующую картофелину.

— Посмотрим, Мико, посмотрим, — сказал Микиль, но он был рад словам сына и подмигнул деду.

— Ищи не ищи, а никого ты не сыщешь, — сказал дед, — кто б любил море больше, чем Мико. Ты посмотри, стоит его с глаз спустить, он сейчас к морю бежит.

— У него еще хватит времени над этим подумать, — сказала Делия. — Пей чай, Томми.

На этом разговор закончился, и они принялись есть, ничем уже больше не отвлекаясь. Оба мужчины знали, что Делия до смерти боится моря. Оно уже отняло у нее брата там, в Коннемаре. Микиль и дед до сих пор помнили, как шесть лет тому назад кормила она своего первенца: усядется, бывало, возле очага, глядя на ребенка, сует ему грудь в жадный рот и то и дело повторяет им полушутя, полусерьезно (лицо тогда у нее не было такое суровое, как теперь): «Никогда, никогда не пойдет мой малыш в море».

Они ели быстро и сосредоточенно, пока наконец дед не отодвинул стул и не взялся за шляпу.

— Если ты хочешь сегодня поймать хоть одну селедку, мистер Микиль Мор, — сказал он, — то давай-ка лучше поторапливайся, а то, пожалуй, весь твой улов можно будет в одну консервную банку засунуть.

— Ладно, отец, — сказал Микиль. — После такого денька уйти в море будет одно удовольствие.

Вскоре они уже шли по направлению к набережной.

Животы у них были набиты картошкой, рыбой и чаем, который они пили кружка за кружкой, заедая толстыми кусками чудесной горячей лепешки, приятной тяжестью ложившейся на желудок. Пеклась эта лепешка сначала на треугольнике, положенном на горячие торфяные угли, которые выгребали из очага, а потом ее клали в чугунную сковородку и накрывали сверху горшком на трех ножках, в который тоже насыпали угли, так что сверху получалась замечательная золотистая корочка, и масло таяло на ней, не успеешь намазать. Микиль шагал впереди, навьючив на себя с полтонны всякого снаряжения. Отвечал он на вопросы встречных и сам к ним обращался громовым голосом, да и смех у него был не тише, а встречных было много, потому что теперь, с наступлением вечера, в поселке началось общее оживление.

За ним шел дед с тяжелым ящиком на плече, который он придерживал одной рукой. За другую руку держался Мико.

Он заметил, что Мико настроен серьезно.

— Деда, — сказал он наконец. — А мне в школе понравится?

— Может, да, а может, и нет, — сказал дед. — Только лучше ничего хорошего не жди. Я тебе сейчас расскажу, Мико, что с тобой будет. Запрут тебя теперь на целых десять лет в маленькую комнатушку вместе с кучей других ребятишек, и сердитый дяденька с большущей палкой будет стараться вбить вам в башки науку, от которой тебе толку ни на грош не прибудет, хоть бы ты ее наизусть выучил. А ты знаешь, что сделай, Мико?