Не время паниковать - Кевин Уилсон

— О, круто! — воскликнул Зеки, на которого это явно произвело впечатление.

Он выдрал страницу со взятой наугад фоткой какой-то модели и проделал с ней зигзагообразное движение, в то время как из-под стекла аппарата шел свет. Картинка получилась хоть и не суперчеткой, зато психоделической и немного зловещей.

— Ты умеешь создавать произведения искусства с помощью копировального аппарата? — спросила я.

— Может быть, — ответил он, улыбнувшись. — Почему бы и нет?

Мы были подростками в захолустье штата Теннесси. Мы ничего не знали ни про копировальное искусство, ни про Энди Уорхола, ни про что-либо еще в этом духе. И воображали, что это мы придумали. Впрочем, применительно к нам так оно и было.

Я прижалась щекой к стеклу, в результате чего мое лицо вышло похожим на плод в утробе матери и все его черты получились расплющенными.

— Подожди-ка, — сказал Зеки. — Если мы положим рядышком на стекло наши лица, получится вроде оптического обмана, когда ты видишь либо два лица в профиль, либо вазу. Попробуем?

— Круто, — говорю, — давай попробуем.

В общем, мы прижались лицами к стеклу, при этом рты оказались совсем близко друг к другу.

— Подожди, — сказал Зеки, как будто совсем не смущенный близостью наших губ. — Я пытаюсь нащупать кнопку.

То, что получилось в итоге, ничуть не напоминало оптический обман. Это напоминало двух мертвых детей, внезапно затянутых в какую-то черную дыру.

— А что, прикольно, — сказал Зеки. — Похоже на обложку альбома какой-нибудь дэт-метал-группы.

— Давай еще раз попробуем, — решительно предложила я. Я чувствовала, что мы делаем нечто важное. Чувствовала, что контролирую ситуацию. Принимаю решения. И что пока выбор делаю я, все в порядке.

Мы снова прижались головами к стеклу, лицом к лицу, но в этот раз, когда Зеки нажал на кнопку, я осторожно придвинулась к нему еще ближе и поцеловала; мы касались друг друга губами, а лучи света, исходящие от копировального аппарата, просачивались между нашими лицами. Именно так я и представляла себе поцелуй: чем-то совершенно нереальным. И мы не могли оторваться друг от друга до тех пор, пока не перестал гудеть аппарат. Таким оказался мой первый поцелуй.

— Ух ты, — сказал Зеки, стукнувшись головой о копир. — Зачем ты это сделала?

— Не знаю, — ответила я, и это было правдой. — Я раньше никого не целовала.

— Я тоже.

— И, по-моему, отлично получилось. Похоже на произведение искусства, — заключила я.

Мы принялись рассматривать вылезшую из аппарата копию. На ней мы выглядели настоящими уродами с раздавленными лицами, однако чернота вокруг нас придавала изображению сказочный вид. Я подумала: «Неужели именно так выглядят люди, когда целуются? Вряд ли. Так выглядят люди, когда целуются прижавшись к стеклу копира. Наверное, так выглядит искусство. Уродливо и прекрасно одновременно».

— Извини, что сделала это без спроса, — сказала я, чувствуя себя теперь крайне неловко. — Мне просто захотелось наконец это сделать. Чтобы не было так страшно. Чтобы жить дальше и быть нормальной.

Зеки ничего не ответил. Я подумала, что он мог бы поцеловать меня по-настоящему, — не ради искусства, а по-настоящему. Но он этого не сделал. Виновато улыбался, будто не мог совладать со своими губами, потом сказал:

— Это могло бы быть прикольно.

Я подумала, что он говорит про поцелуй, но оказалось, что он имеет в виду копир.

— С его помощью мы могли бы сделать что-нибудь сверхъестественное, — заключил Зеки.

— Сверхъестественное, — повторила я за ним, словно заклинание, как будто все, что мне оставалось сделать, это произнести нужное слово, и тогда мой мир изменится.

Вряд ли мы тогда осознавали, насколько трудно сделать что-нибудь стоящее. Мы были умненькими детьми, учились в школе на отлично. Учителя считали нас одаренными, поскольку мы умели читать и писать чуть лучше прочих, и, поскольку мы были одаренными, они (учителя) не тратили впустую свои жизни на обучение каких-то укурков. Я думаю, что Зеки действительно был одаренным. Он ходил в какую-то престижную частную школу в Мемфисе, где ученики носили форму и где был настоящий курс по нарративному искусству, оценка за который шла в аттестат. Однако в то лето, когда не было ни школы, ни занятий, ни учителей, мы, оставшись без присмотра и будучи предоставлены сами себе, поняли, что не знаем, чем, собственно, мы занимаемся.

Всю следующую неделю мы сидели за столом на кухне, пили ароматизированный растворимый кофе, Зеки рисовал свои комиксы, я кропала в записной книжке свой жуткий девчачий детектив, время от времени мы касались друг друга ногами, и от этого легчайшего трения у меня дико потели подмышки. Нам было шестнадцать. Как не позволить своей жизни превратиться в нечто настолько скучное, что никому до нее не будет дела? Как сделать себя каким-то особенным?

Мы клеили коллажи из маминых старых номеров журнала «Гламур», вырезая для этого у моделей рты с жемчужными белоснежными зубами и пухлыми губами. Я не могла понять, что отвратительнее — стопка этих вырезанных нами ртов или выброшенные за ненадобностью фотографии этих красавиц, у которых вместо ртов теперь зияли зазубренные дыры. Еще мы вырезали отовсюду слова «красавица» и «красота», пока не заклеили ими целый лист и они не превратились в какой-то особый, неизвестный нам язык. А еще мы взяли оттуда полоски пробников парфюма, причем двадцать или тридцать из них назывались либо «Фаренгейт 180», либо «Рэнсом», и принялись втирать их в запястья, пока смесь ароматов не стала такой подавляющей, что мы почувствовали себя хреново. Несмотря на это, я протягивала руку, и Зеки брал ее так бережно, будто она являлась драгоценным музейным экспонатом. И он нюхал и нюхал, а я молилась, чтобы он не смог унюхать меня, унюхать то, что было под всем этим парфюмом, поскольку знала, что пахну ужасным отчаянием и одиночеством.

А еще мы целовались. То были очень странные поцелуи: наши губы сперва как бы вступали в контакт, затем впивались друг в друга минут на десять, при этом наши тела почти не соприкасались. Нам стало бы намного легче, если бы мы просто занялись сексом, преодолели бы этот барьер, но меня страшил риск забеременеть или чем-нибудь заболеть. Меня пугало то, как мое тело поведет себя в подобных обстоятельствах и как поведет себя его тело. Поэтому мы как были полностью в одежде, так и оставались, вжимали руки себе в бока и всасывались друг другу в лица, пока наши рты не становились красными и воспаленными. По вкусу Зеки неизменно напоминал сельдерей, а также корм для кроликов, и