Предлагаемые обстоятельства - Ирина Николаевна Полянская

Мама подымается к себе, надевает очки и начинает по-настоящему разбирать Таину китайскую грамоту, иероглифы, письмена, которые только ей одной и дано расшифровывать, потому что в этом участвует сердце, а так никому не под силу разобрать Таины крючки и палочки и ее саму. Мама пытается разобрать, где тут правда, а где не совсем, ибо Тая — Лука-утешитель, она не прочь прилгнуть, лишь бы все были спокойны. Тай пишет, что в Москве началась робкая, еле дышащая еще весна, в переходах стали продавать мимозу. Еще месяц-другой, сообщает Тая, и заработают автоматы с газировкой. Тая просит прислать ей томик Ларисы Рейснер, он, кажется, в шкафу за собранием сочинений Золя, как раз за пятым-шестым томами и стоит. Дело в том, что она сейчас «работает отрывок» — так они выражаются в училище — из «Оптимистической трагедии». «Нашлась комиссарша», — с жалостью думает мама. Тень сомнения скользит по ее лицу — она никак не может поверить, что Тая относится к этому своему делу серьезно. Ей самой представляется профессия актера слишком странной, зыбкой, ненадежной, вовсе не для Таи, хотя она верит: а вдруг Таю кто-нибудь заметит, например, Сергей Герасимов, он любит открывать новые таланты. Мама очень верит в прекрасное «однажды», с которого начинаются творческие биографии многих великих людей — однажды их кто-то встретил, обратил внимание, однажды пригляделся и ахнул. «Сходи на урок во ВГИК к Сергею Герасимову, — настойчиво советует мама в письмах к дочери, — ради интереса. Ради меня». Все бесполезно. Тая на такие предложения просто не отвечает. Она отвечает, что в Москве начинается весна, о чем маме и без нее известно, поскольку телевизор, недавно отремонтированный Татаурщиковым, работает отменно и показывает в программе «Время» исправно развивающуюся в Москве весну. Вспомнив о Татаурщикове, мама кидает испуганный взгляд на часы и начинает быстро-быстро собираться. В этот момент дверь с грохотом отворяется: на пороге стоит Геля с мимозами, за ней ее Олег.

— Здрасте, здрасте, — говорит мама, — заходите, чего стоите. А я собираюсь в кино. Мои ученики пригласили меня на фильм «Чайковский».

Ни Геля, ни Олег не трогаются с места. Мама откладывает Гелину пудреницу, смотрит на них и вдруг, чувствуя слабость, садится на детский стульчик у зеркала.

— Что?

— Да! — звонко отвечает Геля. — Да, мама, — важно говорит она, — наконец этот день настал. Иди сними со стены большой портрет Александра Сергеевича кисти Кипренского и благослови нас.

— Поженились, — испуганным шепотом говорит мама.

— Как можно, Марина Захаровна, — отвечает Олег тоже с важностью, — мы только еще заявление подали.

— В загс? — спрашивает мама, как бы не веря себе.

— А то куда же, — с торжеством говорит Геля, — уф! Насилу его туда приволокла. Так трясся, когда шел, а когда заполнял бланки, то знаешь, мама, у него аж зубы застучали от ужаса.

— Шутит она, — буркнул Олег, — это у нее шутки.

— Ну заходи, заходи, — командует Геля, — отдышись, бедненький, успокойся. Видишь, и вовсе не страшно. Мама, ты что — не рада?

В голове у мамы проносится мысль, что и всплакнуть-то некогда, ребята с билетами уже ждут ее у кинотеатра.

— Рада, рада, — говорит она. — Подойди, Олег, я тебя поцелую. Дай вам бог счастья, дорогие мои. На какой день назначена регистрация?

— Как раз после выпускных экзаменов, очень удобно. Распишемся — и вместе двинем в Тмутаракань. Я быстро стану там главврачом, а ваша дочь моим заместителем, потому что, наверное, больше никаких эскулапов в этой глухомани не предвидится, разве что ветеринар.

— Да, мама, скорее всего так, — подтверждает Геля. — Подари нам к свадьбе две пары болотных сапог и телогреек: там, куда нас могут направить, скорее всего будет грязь непролазная и прочее. Зато свежий воздух.

— А что, свадьба будет? — застенчиво спрашивает мама у Олега.

Олег протестующе подымает руку:

— Только без машин. Приедут мои родители, посидим за скромным столом — и будет с нас.

— Да, мама, устраивает тебя такое дело?

— Что я, лишь бы вас все устраивало. Только это так неожиданно...

— Ничего неожиданного, уже сто лет собирались. Завтра пойдем кольца покупать.

Мама, что-то прикинув в уме, оживленно говорит:

— Вот и хорошо. Я дам вам денег.

— Нет уж, — отвечает Олег. — Кольца — моя печаль. Сам куплю.

«Вот так», — разводит руками Геля, уже командует, мол, и тут мама по-настоящему понимает, что дочь — молодая женщина, все девчоночье: подружки, перешептывания, гадания у зеркала — все это уже в прошлом. Невеста, жена. Всхлипнув, мама обнимает Гелю.

— Ну ладно, ладно, — бормочет Геля.

— Ладно, ладно, — вторит ей мама, похлопывая ее по спине, — вы тут сами обедайте, а я ушла, меня ученики ждут.

И она, накинув пальто, с платком в руках неуверенно выходит за порог.

Геля закрывает за ней дверь, и они с Олегом обнимаются.

— Твоя мама так трогательно объявила о том, что ученики пригласили ее в кино... Она гордится этим, правда?

— Она горда не этим, — отвечает Геля, взяв его за уши, — слушай внимательно: она горда не тем, что ее пригласили в кино, а тем, что ее ученики, ее несчастные вечерники идут на фильм «Чайковский», и чем раньше ты поймешь разницу между этими двумя вещами, тем скорее поймешь нашу семью вообще, и маму в частности.

Как справедливо заметила Тая в своем письме, началась весна. Верховой ветер несся над городом из самой Москвы, и в воздухе чувствовался слабый запах тающего снега и мимоз, деревья выходили из себя под напором ветра, мокрый снег лип к стенам домов и к воротникам пальто, люди по улицам бежали пригнувшись, боясь, что ветер собьет их с ног.

Сумерки наступили мгновенно. Вся мамина компания ввалилась в комнату озябшая, заснеженная, с мокрыми лицами, с волос и воротников стряхивая снег, натоптали, наследили в прихожей, точно Геля и не мыла только что полы.

— Познакомьтесь, это Гелин жених, — указывая варежкой на Олега, объявила мама, — сегодня подали заявление.

Девушки загалдели, кинулись обнимать Гелю. На лице Оли Рыбалиной, которую мама всегда подозревала в смертном грехе завистливости, вдруг отразилось такое счастье, что мама Марина устыдилась себя.

— Гелечка! — Оля