Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн

В той поездке я открыла в себе много нового, когда загляделась на мужчину, которого больше никогда не видела. Это можно было бы приписать свойственным мне дикости и робости, когда я оказываюсь лицом к лицу с новыми людьми, местами или планами действий. Несколько дней я тщательно исследую каждый уголка своего тела, ума и души и делаю открытие, которое освобождает, а не пугает, как показалось вначале: Энди не единственный подходящий для меня мужчина, но единственный, кого я выбираю.

* * *

Никакой брак не идеален, но над своим мы усердно работаем. Повезло, что один из нас имеет волю поддерживать в нем жизнь в переломные моменты, что ни разу, когда на горизонте темнело, оба мы не опустили рук. Брак требует, чтобы каждый делал свое дело, и это верно, но совсем не обязательно всегда в одно и то же время. Для сохранения брака всегда нужен хотя бы один человек. Когда один оказывается на взводе, другой всегда может его уговорить. Кто-то в лагере должен следить за тем, чтобы костер не погас.

Идет время, и я понимаю, что, пусть никогда и не могла видеть Энди так же, как вижу других, я все-таки научилась читать его так же, как читаю любого другого. Я знаю душу Энди так же хорошо, как душу незнакомого мне человека, и, хотя незнакомца могу распознать с первого взгляда и просветить его, как на рентгене, собственного мужа я смогла узнать до конца только через несколько лет сильной любви. Может быть, я и понимаю его лучше именно потому, что с ним мне пришлось труднее.

Он – моя любовь, мой лучший друг и мой верный, пусть и не идеальный, возлюбленный.

Цвета Энди я вижу только один раз.

* * *

Они плывут вверх от его тела, все вверх, вверх, от подошв ног и дальше, через голову, а он лежит у меня на руках – кожа в морщинах, бледная кожа да кости, весь мой. Я держу его, а он завернут в одеяло, как маленький ребенок, его дыхание начинает меняться, и в самый первый раз появляется цвет.

Чудесный белый. Самый редкий из всех. Чистый свет. Высшая сила, воспаряющий ввысь дух, защитник всего.

– Дорогой мой… – шепчу я. – Дорогой мой, я тебя вижу.

Самый яркий белый из всех. Ангел мой.

Я говорю ему это.

Я целую его в губы, смотрю, как он уходит.

Но и остается здесь, с нами. Его чисто-белый я замечаю по всему дому, на детях, на внуках, а особенно на Луи, так на него похожем. Я вижу его, иногда даже там, где совсем не ожидаю: там, куда мы любили ездить на отдых, его чисто-белый вьется вокруг той скалы, где он любил сидеть и смотреть на море, или на таких местах и вещах, которые были очень дороги ему, хотя я об этом и понятия не имела. На свитере, который я часто надевала, в его любимом уголке его любимого бара, вокруг пса, с которым он гулял каждый день и который до последнего остался ему преданным другом. После его смерти я узнаю о нем даже больше.

– Вот ты где, – то и дело говорю я, замечая его знаки. – Вот ты где…

* * *

Дни совсем короткие, зато ночи просто нескончаемы. У меня сколько угодно времени думать

и о нем,

и обо всем,

и о том, что мы делали вместе,

и о каждом моменте, когда ничего не делали.

Каждый взгляд,

каждое касание…

У меня слишком много времени думать о том, как единственный человек, у которого не было цвета, ушел и забрал с собой почти весь цвет из моей жизни.

* * *

Все они сейчас вокруг меня. Лиц я не различаю, – зрение потеряло остроту, – но цвета энергий вижу. Я покидаю комнату и возвращаюсь в нее, не ощущая времени. Все мои здесь: трое детей, их потомство и даже Чарли, бывший муж Иззи. Я признательна, что они больше не препираются, что сейчас здесь, со мной. Один род любви раскидал их в разные стороны, другой примирил; все, кто присутствует здесь, связаны тем единственным, что считается важным на длинном и трудном пути. Здесь все мои восемь внуков. За руку меня держит Иззи, милая, дорогая Иззи, которая сама вечно боялась, как бы ее не отпустили. Говорят, новорожденные младенцы не понимают, что они с матерью или человеком, который их кормит, – отдельные люди, и именно с ней я ощущала это сильнее всего; с ней мы были почти одно, и телесно, и душевно так до конца и не отдалились. Я слышу, как она хлюпает носом, сжимая мою руку то сильнее, то слабее.

Я рада, что буду уходить не одна, но мне не хочется оставлять их. Я не могу оторвать ее руку от своей; когда так долго держишься за своих детей, когда всю жизнь живешь ради них, невозможно уйти совсем одной, особенно когда тебя так крепко держат. Конечно, никто из нас не может жить вечно, кто-то должен быть первым, но уходить одной не хочется. Ведь я все-таки не знаю, куда иду, хоть много чего успела перевидать в жизни. Сколько раз я видела, как человек вроде бы уходит насовсем, но оставляет что-то своим любимым местам и людям. Я думаю о том, что, может, тоже буду и с теми, кто сейчас в этой комнате, и с теми, кто ушел. Вот поэтому, наверное, мы раздваиваемся: частью здесь, частью там, одной ногой в этом мире, другой – в том. В жизни я разрывалась: была матерью, женой, другом, дочерью, сестрой, коллегой. Пожалуй, только в смерти нас хватает на все и на всех.

Я тоскую без своего Энди. Десять лет прошло без него. Я тоскую по своему брату Хью, которого нет уже пять лет. Дорогого Олли нет уже давным-давно, он был совсем молод, когда погиб в тюрьме, но сейчас мне хочется видеть его, того маленького мальчика, который тихо возился у коробки со сломанными игрушками и тосковал без любви и тепла. Хочется видеть Наоми, которая открыла мне глаза, помогла прогнать тени, снять барьеры, помогла жить на свету. Моего дорогого отца. Лили, которой давно уже нет.

Ее цвета вспыхивают передо мной, как калейдоскоп, монтаж из всего, чем она была, – женщины, заблудившейся в жизни, женщины совсем потерявшейся. Цвета больше не внушают страха; она совсем сбилась с