Николай Лейкин - В гостях у турок

— Залпомъ, залпомъ, Мустафа Махмудычъ… Вотъ такъ… За Азію! Люблю Азію!

И Николай Ивановичъ, и Карапетъ выпили свои стаканы. Евнухъ еще пригубилъ и отставилъ стаканъ, помѣстивъ его около себя на скамейкѣ.

— Эхъ! А еще дамскій кавалеръ! — крякнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, да ладно. Все-таки съ евнухомъ пилъ и сегодня напишу объ этомъ Василію Кузьмичу въ Питеръ.

А пароходъ отваливалъ отъ азіатскаго берега и направлялся къ европейскому, къ послѣдней пристани передъ Чернымъ моремъ, гдѣ рейсъ его уже кончается, и отъ котораго онъ долженъ идти обратно въ Константинополь.

Вотъ и пристань. Стаканы опять наполнены. Передъ этой пристанью Николай Ивановичъ ужъ закричалъ: «ура» и залпомъ охолостилъ стаканъ. Евнухъ захихикалъ и тоже пригубилъ изъ своего стакана.

На восторженное ура съ нижней палубы на верхнюю стали подниматься турки въ чалмахъ, спрашивали въ чемъ дѣло и, получивъ отъ евнуха отвѣтъ, удивленно осматривали Николая Ивановича, бормоча между собой что-то по-турецки… Слышались слова: «урусъ… московлу… руссіели» (то-есть: русскій… москвичъ). Расхаживающій по палубѣ въ шапкѣ на затылкѣ Николай Ивановичъ сталъ ихъ приглашать выпить.

— Урусъ и османлы (то-есть: русскій и турокъ) — друзья теперь, а потому надо выпить, — говорилъ онъ имъ. — Карапетъ! Переведи.

Армянинъ перевелъ. Турки скалили зубы и только улыбались. Но одинъ изъ нихъ, старикъ съ подстриженной бородой, взялъ стаканъ и сталъ пить. Николай Ивановичъ пришелъ въ неописанный восторгъ и лѣзъ къ нему цѣловаться.

— Карапеша! Другъ! Какой человѣкъ-то онъ душевный! Не похоже, что и турокъ! — восклицалъ онъ. — Ахъ, какъ жалко, что мы ихъ били въ прошлую войну! Скажи ему, Карапеша, по-турецки, что я жалѣю, что мы имъ трепку задавали.

Армянинъ перевелъ. Турокъ радостно закивалъ головой и допилъ свой стаканъ. Николай Ивановичъ жалъ ему руку, увидалъ четки на рукѣ его и сталъ ихъ просить на память, тыкая себя въ грудь. Турокъ далъ. Въ обмѣнъ Николай Ивановичъ презентовалъ ему брелокъ съ своихъ часовъ съ какой-то скабрезной панорамой.

Пароходъ давно уже шелъ обратно въ Константинополь, заходя на пристани европейскаго и азіатскаго береговъ. Стаканы то и дѣло пополнялись. То и дѣло слышались восклицанія: «За Европу! За Азію!» Николай Ивановичъ былъ уже такъ пьянъ, что путалъ берега и пилъ «за Азію», когда они были въ Европѣ и наоборотъ. Турокъ не отставалъ отъ него и отъ армянина и былъ ужь тоже изрядно пьянъ. У пристани Буюкдере онъ указалъ на лѣтній дворецъ русскаго посольства и пожелалъ выпить за русскихъ. Когда армянинъ перевелъ желаніе турка, Николай Ивановичъ опять закричалъ ура.

Подъѣзжая къ Константинополю, близь пристани Кендили турокъ сидѣлъ уже въ барашковой шапкѣ Николая Ивановича, а тотъ въ фескѣ турка и называлъ его Махмудомъ Магометычемъ.

Вечерѣло. Садилось солнце и косыми своими лучами золотило постройки на берегахъ. Становилось сыро. Евнухъ давно уже ушелъ въ каюту, но тройственная компанія ничего этого не замѣчала. Карапетъ и Николай Ивановичъ забыли даже Глафиру Семеновну, но передъ самымъ Константинополемъ она напомнила имъ о себѣ, и только что пароходъ отчалилъ отъ пристани Скутари и направился къ европейскому берегу, показалась на палубѣ въ сопровожденіи евнуха. Увидавъ бутылки и стаканы, стоявшіе передъ мужемъ, она вспыхнула и стала швырять ихъ въ море. Турокъ разинулъ ротъ отъ удивленія и не зналъ, что ему дѣлать. Видя ее въ сопровожденіи евнуха, онъ ее принялъ сначала за турецкую даму и заговорилъ съ ней по-турецки въ строгомъ тонѣ, но когда армянинъ объяснилъ ему, что это жена ихъ собутыльника, умолкъ и поклонился.

— Глашенька! Глашенька! Матушка! Голубушка! Зачѣмъ такъ строго? — бормоталъ коснѣющимъ язикомъ Николай Ивановичъ, испугавшійся разсвирѣпѣвшей супруги.

— Надо строго! Безъ этого нельзя съ пьяницами! — отвѣчала она, схватила опроставшійся подносъ и его швырнула въ море.

Николай Ивановичъ умолкъ. Присмирѣлъ и турокъ. Онъ тотчасъ-же отдалъ барашковую шапку Николаю Ивановичу, а отъ него взялъ свою феску, отвелъ армянина въ сторону и спрашивалъ его по-турецки:

— Неужели всегда такъ поступаютъ русскія дамы съ своими мужьями?

Армянинъ сообщилъ турку что-то въ оправданіе Глафиры Семеновны и сообщилъ его вопросъ Николаю Ивановичу. Тотъ отвѣчалъ:

— Переведи ему, что по-русски это называется: удила закусила.

А пароходъ входилъ уже въ заливъ Золотого Рога.

— Можешь-ли на своихъ ногахъ дойти хоть до верхней площадки моста? — строго спросила мужа Глафира Семеновна.

— Душечка, я хоть по одной половницѣ пройду… Даже хоть по канату… Я ни въ одномъ глазѣ.

Онъ поднялся со скамейки, покачнулся и снова шлепнулся на нее. Жена только покачала головой.

Передъ армяниномъ стоялъ слуга и требовалъ расчитаться.

— Давай сюда, дюша мой, золотой меджидіе, — обратился армянинъ къ Николаю Ивановичу и, получивъ деньги, сталъ расчитываться съ слугой.

Слуга кланялся и просилъ бакшишъ у Николая Ивановича.

— Дай ему серебряный меджидіе и пусть онъ поминаетъ петербургскаго потомственнаго почетнаго…

Николай Ивановичъ не договорилъ своего званія. Языкъ отказывался ему служить.

Вотъ и Константинополь. Причалили къ пристани у Новаго моста.

— Ну-съ… Ползите наверхъ, — обратилась Глафира Семеновна къ мужу. — А вы, господинъ хозяинъ, можете нанять намъ извозчика и доставить насъ къ себѣ на квартиру? А то прикажите матросу.

— Я, мадамъ, барыня-сударыня, все могу… Я, дюша мой, совсѣмъ не пьянъ, — увѣрялъ Карапетка. — Я, сердце мой…

Онъ взялъ Николая Ивановича подъ руку и сталъ выводить на пристань.

Черезъ минуту они ѣхали по мосту въ коляскѣ. Армянинъ сидѣлъ на козлахъ. Супруги ѣхали молча. Николай Ивановичъ дремалъ. Но передъ самымъ домомъ, гдѣ они жили, Глафира Семеновна сказала армянину:

— Завтра мы уѣзжаемъ въ Россію, но сегодня вечеромъ, если только вы хоть на каплю вина будете соблазнять моего мужа, я вамъ глаза выцарапаю. Такъ вы и знайте! — закончила она.

Извозчичья коляска, запряженная парою хорошихъ лошадей въ шорахъ, спускалась по убійственной изъ крупнѣйшаго камня мостовой къ морскому берегу. Въ коляскѣ, нагруженной баульчиками, корзинками, саквояжами, подушками, завернутыми въ пледы и завязанными въ ремни, сидѣли супруги Ивановы. Между собой и мужемъ Глафира Семеновна поставила двѣ шляпныя кордонки одна на другую, сидѣла отвернувшись отъ него, по прежнему была надувшись и не отвѣчала на его вопросы. На козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, но спиной къ нему, свѣсивъ ноги въ сторону колесъ, помѣщался армянинъ Карапетъ и придерживалъ рукой внушительныхъ размѣровъ сундукъ супруговъ, тоже взгроможденный на козлы. Супруги Ивановы покидали Константинополь и ѣхали на пароходы, отправляющемся въ Одессу. По дорогѣ попадались имъ носильщики въ одиночку и попарно, матросы, вьючные ослы и лошади, остромордыя, грязныя собаки.

— Прощай Константинополь! Прощайте константинопольскія собаки! — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Кошекъ я здѣсь у васъ совсѣмъ не видалъ, обратился онъ къ Карапету.

— Нельзя здѣсь кошкамъ быть, эфендимъ, — отвѣчалъ армянинъ. — Какъ кошки появятся — сейчасъ собаки ихъ съѣдятъ.

Показалось бѣлое каменное двухъ-этажное зданіе Русскаго Общества Пароходства и Торговли съ русской вывѣской на немъ. Николай Ивановичъ опять произнесъ:

— Русскимъ духомъ запахло. Прощай Стамбулъ!

Глафира Семеновна съ неудовольствіемъ крякнула, сморщилась и закусила губу.

— Очень скоро, эфендимъ, дюша мой, уѣзжаешь, началъ Карапетъ. — Много хорошаго мѣста еще не видалъ. Не видалъ Принцевы острова, не видалъ гулянье на Сладкаго Вода.

— Аминь ужъ теперь… Ничего не подѣлаешь. Вонъ у меня мать командирша-то скоро собралась, былъ отвѣтъ.

Молчавшая до сего времени Глафира Семеновна сочла на нужное огрызнуться.

— Пожалуйста, не задирайте меня. Будьте вы сами по себѣ, а я буду сама по себѣ.

— Да я и не задираю, я только съ Карапетомъ разговариваю.

— Съ армянски наши купцы я тебя, дюша мой, не познакомилъ, а какого теплаго люди есть! — сожалѣлъ Карапетъ.

— А для какой нужды хотѣли вы познакомить его съ армянами, — позвольте васъ спросить? — опять вмѣшалась въ разговоръ Глафира Семеновна. — чтобы онъ до того съ ними здѣсь пьянствовалъ, что я его безъ головы въ Россію повезла-бы?

— Зачѣмъ, барыня-сударыня, безъ голова? Карапетъ ой-ой какъ бережетъ свои гости!.. Позволь тебя спросить, дюша мой, мадамъ: надулъ тебя Карапетъ? Надулъ Карапетъ твоего мужъ? Карапетъ честнаго армянинъ! — воскликнулъ Карапетъ и на высотѣ козелъ ударилъ себя кулакомъ въ грудь.

Экипажъ остановился около деревяннаго помоста, ведущаго къ водѣ. Супруги начали выходить. Армянинъ соскочилъ съ козелъ и расчитывался съ извозчикомъ. Ихъ окружили носильщики, хватали изъ коляски ихъ вещи, кричали, показывали свои нумерныя бляхи. «Онинджи! Игирминджи! Докузунджу!» выкрикивали они свои нумера, а одинъ изъ нихъ, взваливши на плечи ихъ сундукъ, крикнулъ по-русски: «семь, эфендимъ».