Б Николаевский - Николаевский Борис Иванович - Об авторе

Так, в своем предисловии к упомянутому выше сборнику известный деятель российского революционного движения большевик П.Н. Лепешинский[27][27], один из организаторов и руководителей (1921-1924) Истпарта, соглашаясь с оценкой Николаевского данной группы документов[28][28], в то же время подчеркивал: "...Разговоры prodomosua (домашние) между П.Б. Аксельродом, В.И. Засулич, Ю.О. Мартовым и А.Н. Потресовым, характеризующие на 3/4 их личные настроения и захватывающие вопросы их частной жизни, не смогут, конечно, вызвать очень жгучего интереса к ним со стороны читателя, который склонен главную дань своего внимания отдавать интересам из истории ВКП(б)"[29][29].

Действительно, в России скоро наступили времена, когда вся история РСДРП сведется к победоносной истории большевизма, а источники, не поддерживающие данного мифа, перестанут представлять "жгучий интерес" и для абстрактного читателя, помянутого Лепешинским, и для историка-профессионала, призванного обслуживать и утверждать официоз.

Вскоре время похоронило и надежды Николаевского и других издателей на широкое распространение в России сборников, выходивших под эгидой "Русского Революционного Архива". Бульшая часть закупленного советской стороной тиража[30][30] была уничтожена, и лишь считанное число экземпляров оказалось надежно запрятанным в спецхраны крупнейших книгохранилищ России.

8

А.М., упоминаемая в первой же строке письма Николаевского, - Анна Михайловна Бургина[31][31], двадцатипятилетняя девушка, за два года до того бежавшая в Берлин из Киева. Это юное взбалмошное существо никак не могло приспособиться к эмигрантской среде, а тем более найти себе занятия по силам.

Симпатизировавший ей Николаевский попытался использовать ее в качестве секретаря, но все возраставший объем работ, необходимость постоянных контактов и даже самостоятельных переговоров с его обширными корреспондентами не оставляли Бургиной времени для учебы. Тогда Николаевский обратился к И.Г. Церетели, намеревавшемуся в это время писать воспоминания, порекомендовав взять ее в помощницы, учитывая, что та не так уж плохо печатала на пишущей машинке.

Предполагалось также, что после переезда и обустройства в Париже Бургина начнет и более систематические занятия. С тех пор в переписке Николаевского и Церетели имя Бургиной начинает появляться все чаще и чаще. К тому же и в Париже она продолжала выполнять отдельные поручения Николаевского, в частности, контактировала с жившим тогда там Ангарским.

Именно ей Ангарский, когда ему пришлось в начале 1924 г. выехать по своим делам в командировку в Лондон, развернуто изложил все свои замечания по поводу только что вышедшего тома переписки Аксельрода с Мартовым, где его не устроили сохранившиеся в мартовских письмах выпады против Г.Е. Зиновьева и нелицеприятные характеристики его.

9

Письмо Церетели Николаевскому от 9 августа 1924 г., с которым он переслал и очередную информацию от Бургиной, содержит также сообщение о поддержке им нового николаевского замысла опубликовать материалы из архива Аксельрода совместно с Д.Б. Рязановым. Письмо интересно и шутливой характеристикой Бургиной: "...Гром и молния, как говорят французы. Клянусь, я не выдумываю - появилась Lensexmachina моих писем - Анна Михайловна, да и еще с огромной эпистолой для Вас в руках. Нечего делать, надо кончать"[32][32].

Впрочем, шутливое сообщение Церетели о Бургиной на этом не заканчивалось. "...Не могу удержаться - продолжил он, чтобы не рассказать Вам о последнем нашем конфликте, закончившемся одним гениальным изречением. Мы шли по улице, где было много французов. А.М., по обыкновению, разглагольствовала без умолку, очень громко.

Я попросил ее помолчать, хоть на время, пока мы пройдем мимо публики, которую поражала русская речь. А.М. промолчала секунд пять и опять заговорила. Я опять повторил просьбу, и тогда она, с мимикой, Вам знакомой, выражающей, что посягнули на самые священные ее права, сказала: "Что Вы мне все мешаете. Никто не обращает на нас внимания: что же я буду зря молчать!"

Слышал я на своем веку выражение "зря говорить", но чтобы это "зря" прибавляли к глаголу "молчать" - в первый раз довелось узнать.  Напишите Ваше мнение - у меня все понятия перевернулись". И тут же еще: "... Вы спрашиваете о здоровье А.М. Боюсь ее рассердить, но, по-моему, она здорова". Далее следовала приписка Бургиной: "Не могу молчать!" - должна я воскликнуть вслед за нашим великим моралистом. Ир[аклий] Георг[иевич] настолько искажает истину, что трудно в письме определить границы его фантазии.

Об одном предупреждаю: не верьте, хотя фраза эта и была произнесена, но тон был совершенно иной. Всего хорошего"[33][33]. В последующей переписке Николаевского и Церетели Бургиной будет уделяться все больше и больше внимания, но это уже совсем другой сюжет.

Кроме проблем, связанных с подходами к публикации частных писем партийных функционеров, интерес представляют и замечания Николаевского о перспективных планах издательства "Русский Революционный Архив", его предложениях о подготовке хрестоматий по истории революционного движения в России для московско-ленинградских издательств, о сомнениях по поводу ленинского авторства некролога, посвященного Энгельсу, напечатанного в сборнике "Работник" (1896. №1, 2), о необходимости использования при подготовке собрания сочинений В.И. Ленина комплекта "Искры", размеченного Ю.О. Мартовым, с ехидным примечанием: "...Он в России и запрятан далеко, так что без меня его не найти".

Данное письмо дает представление о том, каким самостоятельным и чрезвычайно важным источником является переписка Николаевского с дирекциями Институтов Маркса и Энгельса и Ленина. Представляется, что при хорошем отборе и комментировании она могла бы заинтересовать не только специалистов, но и самые широкие группы читателей.

10

В подготовке публикации приняли участие Г.Д. Головина, М.Д. Дворкина

Б.И. Николаевский - Н.С. Ангарскому

8 февраля1924 г.

Многоуважаемый Николай Семенович!

Крайне удивили меня переданные мне А.М. ваши замечания о "Письмах"[34][34]. Мне трудно даже понять, на чем они основаны. Если вспомните наши с Вами разговоры, то Вы должны будете вспомнить, что я Вам тогда говорил: я указывал, что письма - исторический документ; что их нужно печатать как таковые, но возможно ближе к оригиналу, избегая всех сокращений, кроме самых необходимых; я указывал, что эти сокращения совершенно недопустимы там, где речь идет об оценке политической деятельности фракций или отдельных лиц; что только там, где затрагивается человек как человек, - только там возможно (и то сугубо осторожное[35][35]) сокращение текста.

Говорили мы с Вами и о том, что в письмах МАРТОВА[36][36], так долго боровшегося с больш[евиками], будет много неприятного для последних; если вспомните, Вас это беспокоило, но Вы в конце концов согласились с моими доводами, что КАМЕНЕВ, давая согласие на заказ и зная, что мы на цензуру в этом отношении не пойдем, - не мог не понимать, что такие неприятные для больш[евиков] места останутся, что он, очевидно, считался с тем, что книга эта будет изданием - академическим, сухим, доступным для историков и старых партийных деятелей, а не для широких читательских кругов и что для этой категории книги и в "доброе старое время" существовали иные правила, чем для мелких брошюр (помните: книга, размером свыше 20 п.[37][37][ечатных] листов и т. д.).

Мне казалось, что мы на этом сошлись, именно так я редактировал свое письмо к Вам[38][38] (прочтите его), перенеся центр тяжести на примечания, требуя от них "объективизма" и "академизма". Насколько мне передала А.М., в своем письме Вы о примечаниях не говорили, очевидно, они Вам кажутся удовлетворительными с этой стороны.

Таким образом, с точки зрения формальной[39][39] я ни в коем случае не могу принять Вашего упрека. Еще меньше могу я принять его по существу, как один из редакторов сборника исторических материалов. В качестве последнего я признал бы Вас правым - независимо от формальной правильности или неправильности Ваших замечаний, - если бы мы дали письма односторонне[40][40] ретушированными, т[о] е[сть] если бы мы оставили в них все неприятное для большевиков, выкинули бы места, неприятные для меньшевиков.

Если Вы внимательно читали книгу, Вы знаете, что дело обстоит не так: из писем МАРТОВА не выкинуто ни одного места, содержавшего что-либо неприятное для меньшевиков вообще или к[ого]-л[ибо] из них в частности. Все пропуски касаются семейных дел; только одно является исключением: редакция устранила две-три строки, где Ю.О.[41][41] коснулся личной жизни двух с[оциал]-д[емократических] деятелей (теперь один из них в рядах большевиков, другой - вне с[оциал]-д[емократии] вообще).

Больше, если Вы будете внимательным читателем, Вы должны будете признать, что в письмах М[артова] (об Акс[ельроде] я не говорю, - он пожелал, и имел н[а то][42][42] все права, проредактировать свои письма, но эта редакция отнюдь не носила[43][43], т[ак] ск[азать], "историко-фракционного характера") резких отзывов о меньшевиках, или быв[ших] тогда меньшев[иках] более, чем о большевиках. Я не говорю уже о репликах Ю.О. по поводу ПЛЕХАНОВА (кстати сказать, Р.М. ПЛЕХАНОВА очень недовольна письмами за это) -т[ак] что Вы не один в этом вопросе) и ТРОЦКОГО, - возьмите более частные замечания - об ЕРМАНСКОМ, ПАНИНЕ и др.