Вячеслав Иванов - Переписка из двух углов

М. Г.

XI.

М. О. Гершензону.

Не довольно ли, дорогой друг мой, компрометировали мы себя, каждый по-своему: я-своим мистицизмом, вы-анархическим утопизмом и культурным нигилизмом, как обоих определило и осудило бы "компактное большинство" (словцо Ибсена) современных собраний и митингов. Не разойтись ли нам по своим углам и не затихнуть ли каждому на своей койке? "Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь". Я не люблю злоупотреблять этим грустным признанием Тютчева; мне хочется думать, что в нем запечатлелась не вечная правда, а основная ложь нашей расчлененной и разбросанной культурной эпохи бессильной родить соборное сознание, эпохи, осуществляющей предпоследние выводы исконного греха "индивидуации", которыми отравлена вся историческая жизнь человечества-вся культура. Мы силимся преодолеть это смертное начало вседневно и всечасно непрерывным творчеством больших и малых культов,-каждый культ уже соборен, пока жив, хотя бы соединял троих только или двоих служителей,-и соборность вспыхивает на мгновенье и гаснет опять, и не может многоголовая гидра раздираемой внутренним междоусобием культуры обратиться в согласный культ. Но жажда единения не должна все-же соблазнять нас к уступчивости и соглашательству, т. е. к внешнему установлению видимой и мнимой связи там, где не сплелись в одну сеть самые корни сознания и как-бы кровеносные жилы духовных существ. В глубине глубин, нам не досягаемой, все мы-одна система вселенского кровообращения, питающая единое всечеловеческое сердце. Но не дoлжно упреждать чувствования, данного нам только, как отдаленное и смутное предчувствие, и подменять сокровенную святую реальность вымышленными ее подобиями. У нас двоих нет общего культа. Вам кажется, что забвение освобождает и живит, культурная же память порабощает и мертвит; я утверждаю, что освобождает память, порабощает и умерщвляет забвение. Я говорю о пути вверх, а вы говорите мне, что крылья духа обременены и разучились летать. "Уйдем",-приглашаете вы, а я отвечаю: "некуда: от перемещения в той же плоскости ничего не изменится ни в природе плоскости, ни в природе движущегося тела"... Когда-то я пел:

Вам-пращуров деревья

И кладбищ теснота;

Нам вольные кочевья

Судила Красота.

Вседневная измена,

Вседневний новый стан...

И тут же правдивая муза заставляла певца, мятежника против культурного предания, присовокупить:

Безвыходного плена

Блуждающий обман.

О, для культа дoлжно покидать насиженные места и деревья пращуров:

Братья, уйдем в сумрак дубрав священных...

Чадам богов посох изгнанья легок,

Новой любви расцветший тирс

Широка цветоносная земля и много светлых полян по ней

- ждут наших уст приникших

И с дифирамбом дружных ног...

Так будет, дорогой друг мой, хотя и нет еще знамений такого обращения. Культура обратится в культ Бога и Земли. Но это будет чудом Памяти,-Перво-Памяти человечества. Внутренне культура не однородна, как не едина вечность, как множествен и состав человеческой личности.

Движутся в море глубоком моря, те к зарям, те-к закатам;

Поверху волны стремятся на полдень, ниже на полночь;

Разно-текущих потоков не мало в темной пучине,

И в океане пурпурном подводные катятся реки.

Так и в культуре есть сокровенное движение, влекущее нас к первоистокам жизни. Будет эпоха великого, радостного, все постигающего возврата. Тогда забьют промеж старых плит студеные ключи, и кусты роз прозябнут из серых гробниц. Но чтобы скорее дожить до этого дня, дальше и дальше надлежит идти, а не обращаться вспять: отступление только замедлило бы замкнутие кольца вечности.

Мы же, русские, всегда были, в значительной нашей части, бегунами. Нас подмывает бежать, бежать без оглядки. Мне свойственно непреодолимое отвращение к решению, какого бы то ни было затруднения-бегством. Я назвал выше культурный "Египет" вам чужеродным, как и порыв Ницше. Почти всей нашей интеллигенции, взятой в собственном и тесном смысле общественно-исторического термина, чужероден Египет, и культура-рабство египетское. Вы же, конечно, плоть от плоти и кость от кости интеллигенции нашей, как бы ни бунтовали против нее. Я сам-едва ли; скорее, я на половину - сын земли русской, с нее, однако согнанный, на половину-чужеземец, из учеников Саиса, где забывают род и племя; "Опроститься"-вот магическое слово для интеллигенции нашей; в этой жажде сказывается вся ее оторванность от корней. Ей мнится, что "опроститься" Значит ощутить корень, пустить в землю корень. Таков был Лев Толстой, который должен закономерно привлекать вас. Иноприроден ему был Достоевский, закономерно вас отталкивающий. Этот "опрощения" не хотел; но то, что писал он о саде, как панацее общежития, и о воспитании детей в великом саду грядущего, и о самом "заводе" в саду,-есть духовно-правая и исторически правдивая не мечта, а программа общественного действия. Опрощение-измена, забвение, бегство, реакция трусливая и усталая. Несостоятельна мысль об опрощении в культурной жизни столь же, сколь и математике, которая знает только "упрощение". Последнее есть приведение множественной сложности в более совершенную форму простоты, как единства. Простота, как верховное и увенчательное достижение, есть преодоление незавершенности окончательным свершением, несовершенства-совершенством. К простоте вожделенной и достолюбезной путь идет через сложность. Не выходом из данной среды или страны добывается она, но восхождением. На каждом месте,-опять повторяю и свидетельствую,-Вефиль и лестница Иакова,-в каждом центре любого горизонта. Это путь свободы истинной и творчески-действенной; но пуста свобода, украденная забвением. И не помнящие родства - беглые рабы или вольноотпущенники, а не свободно-рожденные. Культура - культ предков, и, конечно, - она смутно сознает это даже теперь,-воскрешение отцов. Путь человечества-все более ясное самосознание человека, как "забытого и себя забывшего бога". Трудно ему припомнить о своем первородстве: ведь его забыл уже дикарь. Философия культуры в устах моего Прометея-моя философия:

Измыслят торговать,

Художествовать, воинствовать, числить

И властвовать, и рабствовать-затем,

Чтоб в шуме дней, в заботах, в сладострастьи,

В мечтах забыть о воле бытия

Прямой и цельной. А дикарь в пустыне

Бродить, понурый, будет..

Не веселися своею пустой свободой дикарь или дикарю уподобившийся, "опростившийся" под чарами забвения; он понур и уныл.

И чтобы не быть "унылым гостем на темной земле", путь один-огненная смерть в духе. Dixi.

В. И.

15 июля 1920 г.

XII.

В. И. Иванову.

Вы сердитесь: дурной знак. В досаде на мою глухоту вы ставите меня в ряды "опрощенцев", "непомнящих родства", трусливых бегунов и пр., даже браните меня "интеллигентом" (а себя, хитрец, изукрасили: сын земли русской, да еще ученик из Саиса!) Вас сердит больше всего, что я упрямо твержу свое " Sic volo", а рассуждать отказываюсь. Но это неверно: я все время рассуждаю на перебой с вами. Так, например, в этом письме вы утверждаете две вещи: во-первых, что культура сама в своем дальнейшем развитии приведет к первоистокам жизни; надо только с усердием идти вперед-в конце пути, говорите вы, воссияет желанный свет, "забьют промеж старых плит студеные ключи, и кусты роз прозябнут из серых гробниц",-т. е. непотребная сейчас культура именно в дальнейшем своем непотребстве снова обретет начальное целомудрие. На это я отвечаю: не верю, и не вижу никакого основания так думать; только чудо превращает блудницу в святую Марию Магдалину. Таков, по вашей мысли, один путь: стихийная эволюция культуры. С этим вашим предсказанием плохо согласуется второй ваш тезис-что каждый человек должен огненной смертью в духе преодолевать культуру. Ведь одно из двух: если культура сама в своем развитии неуклонно ведет нас к Богу,-мне, отдельному, нечего суетиться; я могу спокойно продолжать свои вчерашние дела, читать лекции об экономическом развитии Англии в средние века, проводить железную дорогу из Ташкента в Крым, усовершенствовать дальнобойное орудие и технику удушливых газов; я даже обязан делать это, чтобы культура быстро шла вперед по проторенному ею пути,-чтобы ускорилось ее вожделенное завершение. А в таком случае огненная смерть личности не только не нужна,-она вредна, потому что личность, сгоревшая и воскресшая тем самым выходит из состава культурных работников. Напомню вам ваши собственные строки:

Кто познал тоску земных явлений,

Тот познал явлений красоту...

и дальше:

Кто познал явлений красоту,

Тот познал мечту Гиперборея:

Тишину и полноту

В сердце сладостно лелея,

Он зовет лазурь и пустоту.

Вот это верно: "зовет лазурь и пустоту". Он тотчас прекратит чтение лекций и, наверное, не сделает уже ни одного доклада в ученом обществе, где он был членом, даже ни разу больше не заглянет в него. Не говорю уже о том, что "огненная смерть в духе"- такая же редкость, как превращение блудниц в святых. Как же я не рассуждаю? Видите, рассуждаю и спорю.