Михаил Пришвин - Кощеева цепь

- Вот Купидоша у себя в классе из последних, а нас учит физике, - почему это так?

- Да разве нас учат? - вздохнул ученик и запел: "так жизнь молодая проходит бесследно". Несговоров то же запел какую-то очень красивую французскую песенку.

Тогда ябедник Заяц показался в конце коридора. Несговоров перестал петь.

- Спой, пожалуйста, еще, - попросил Курымушка, - мне это очень нравится.

- Нельзя, Заяц идет: это песня запрещенная.

Так и сказал: за-пре-щен-на-я. С этого и началось. Мысль о запрещенной песенке навела Курымушку, взять как-нибудь и открыться во всем Несговорову. Но как это сделать? Он понимал, что открываться нужно по частям, вот как с физикой, захотелось открыться в интересе к машинам, сказал, его поняли, а что теперь хотелось Курымушке, то было совсем другое: сразу во всем чтобы его поняли и он бы сразу все понял и стал, как все умные. Ему казалось, что есть какая-то большая тайна, известная только учителям, ее они хранят от всех, и служат вроде как бы Богу. А то почему бы они, такие уродливые, держали все в своих руках и их слушались и даже боялись умные восьмиклассники? Просто понять, - они служили Богу, но около этого у восьмиклассников и было как раз то, отчего они и умные: им известно что-то запрещенное, - и вот это понять - сразу станешь и умным. Каждый день с немым вопросом смотрел Курымушка во время большой перемены на Несговорова, и вопрос его вот-вот был готов сорваться, но, почти что разинув рот для вопроса, он густо краснел и отходил. Мучительно думалось каждый день и каждую ночь, как спросить, чтобы Несговоров понял.

- Чего ты смотришь на меня так странно, Купидоша? - спросил однажды Несговоров, - не нужно ли тебе чего-нибудь от меня, я с удовольствием.

Тогда желанный вопрос вдруг нашелся в самой простой форме, Купидоша сказал:

- Я бы желал прочесть такую книгу, чтобы мне открылись все тайны.

- Какие-такие тайны?

- Всякие-развсякие, что от нас скрывают учителя.

- У них тайн никаких нет.

- Нет? А Бог, ведь они Богу служат?

- Как Богу?

- Ну, а из-за чего же и они и мы переносим такую ужасную скуку и родители наши расходуются на нас: для чего-нибудь все это делается?

- Вот что, брат, - сказал Несговоров, - физику ты вот сразу понял, попробуй-ка ты одолеть Бокля, возьми-ка почитай, я тебе завтра принесу, только никому не показывай, и это у нас считается запрещенной книгой.

- За-пре-ще-нной!

- Ну, да что тут такого, тебе это уже надо знать, существует целая подпольная жизнь.

- Под-поль-на-я!

По этой своей врожденной привычке вдруг из одного слова создавать себе целый мир, Курымушка вообразил сразу себе какую-то жизнь под полом, наподобие крыс и мышей, страшную, таинственную жизнь и как раз это именно было то, чего просила его душа.

- Та песенка, - спросил он, - тоже подпольная?

- Какая?

- Мотив ее такой: тра-та-та-та-там...

- Тише! это марсельеза, конечно, подпольная...

- Вот бы мне слова...

- Хорошо, завтра я тебе напишу марсельезу и принесу вместе с Боклем. Только, смотри, начинаешь заниматься подпольной жизнью, - нужна конспирация.

- Кон-спи-ра-ци-я!

- Это значит держать язык за зубами, запрещенные книги, листки, все прятать так, чтобы и мышь не знала о них. Понял?

- Понял очень хорошо, я всегда был такой...

- Конспиративный? Очень хорошо, да я это и знаю: не шутка начать экспедицию в Азию в десять лет.

- Еще я спрошу тебя об одном, - сказал Курымушка, - почему ты называешь меня Купидошей?

- Купидошей почему? - улыбнулся Несговоров, - у тебя волосы кольцами, даже противно смотреть, будто ты их завиваешь, как на картинке, и весь ты скорее танцор какой-то, тебе бы за барышнями ухаживать.

Курымушка, посмотрел на Несговорова, и до того ему показались в эту минуту красивыми его живые, умные, всегда смеющиеся глаза и над ними лоб высокий с какими-то шишками, рубцами, волосы торчащие мочалкой во все стороны, заплатанные штаны, с бахромой внизу и подметки, привязанные веревкой к башмаку, - все, все было очаровательно. Всех учеников за малейшую неисправность костюма одергивали, даже в карцер сажали, а Несговорову попробовал раз директор сделать о подметках замечание.

- Уважаемый господин директор, - сказал Несговоров, - вам известно, что на моих руках семья, и у сестер и братьев моих подметки крепкие; вот когда у них будет плохо, а у меня хорошо, то очень прошу вас сделать мне замечание.

- Вам бы надо хлопотать о стипендии, - робко заметил директор.

- Обойдусь уроками, - ответил Несговоров, - к Пасхе у меня будут новые подметки, даю вам слово.

Как это понравилось тогда Курымушке!

- Знаешь, - сказал он теперь, - я сегодня же остригу волосы свои под машинку, с этого начну.

- И очень хорошо: у тебя есть серьезные запросы.

Не так запрещенная книга и марсельеза, а вот совершенно новый мир, открытый этим разговором - ведь только звонок на урок оборвал разговор, а то бы можно и все узнать у Несговорова, всю подпольную и нелегальную жизнь вплоть до Бога - вот это открылось, вот чем был счастлив Курымушка.

"Начать, значит, с того, - думал он на уроке, - чтобы наголо остричься, это первое; во-вторых, хорошо бы дать теперь же зарок на всю жизнь не пить вина... Правда, вина он и так не пил, но хотелось до смерти в чем-нибудь обещаться и не делать всю жизнь. Вот и вино, если обещаться не пить, то уж надо не пить ни капельки; а как же во время причастия пьют вино, - правда, это кровь, но потом за-пи-ва-ют вином... Как это? Надо завтра спросить Несговорова, он все знает и все теперь можно спросить".

Быстро проходил урок географии, ни одного слова не слыхал Курымушка из объяснений Козла, и вдруг тот его вызвал.

- Чего ты сегодня смотришь таким именинником? - спросил Козел.

Но что можно было снести от Несговорова, то нельзя было принять от Козла: "смотреть именинником" было похоже на "Купидошу".

- А вам-то какое дело? - сказал он Козлу.

- Мне до вас до всех дело, - ответил Козел: - я учитель.

- Учитель, ну так и спрашивайте дело, - зачем вам мои именины?

- Хорошо: повтори, что я сейчас объяснил.

Курымушка ничего не мог повторить, но очень небрежно, вызывающе сложил крестиком ноги и обе руки держал фертом, пропустив концы пальцев через ремень.

Тогда Козел своим страшным, пронзительным зеленым глазом посмотрел и что-то увидел.

Этим глазом Козел видел все.

- Ты был такой интересный мальчик, когда собирался уехать в Азию, прошло четыре года и теперь ты весь ломаешься: какой-то танцор!

То же сказал Несговоров - и ничего было, а Козел сказал, так всего передернуло, чуть-чуть не сорвалось с языка: - "Козел!", но, сначала вспыхнув, он удержался и потом побледнел, наконец и с этим справился и сделал губами совершенно такую же улыбку, как это делал Коровья Смерть, когда хотел выразить ученику свое величайшее презрение словом: "есть мать?" и потом - "несчастная мать!".

- Где ты научился такие противные рожи строить?

- В гимназии.

- Пошел на место, ломака, из тебя ничего не выйдет.

С каким счастьем когда-то Курымушка от того же Козла услышал, что из него что-то выйдет, а теперь ему было все равно: он уже почти знал о себе, уже начало что-то выходить, и уже не Козлу об этом судить.

Пока так он препирался у доски с учителем, на парту его Коля Соколов, брат известной всей гимназии Веры Соколовой, положил записку. Письмецо было очень коротенькое с одним только вопросом: - "Алпатов, согласны ли вы со мной познакомиться? Вера Соколова". Получить бы такое письмецо вчера, - какие бы мечты загорелись, ведь почти у каждого есть такая мечта, выше этого некуда итти, как познакомиться с Верой Соколовой да еще по ее выбору! С каким бы трепетом вчера он написал в отдельном письме, что согласен, и просил бы назначить свидание. Но сегодня против этого, совсем даже поперек, лежало решение остричь наголо волосы и всю жизнь не пить вина; выходило или то, или другое, а остричься и познакомиться с Верой Соколовой было невозможно. - "Может быть, не стричься"? - подумал он и ясно себе представил, будто он с Верой Соколовой катается на катке под руку и шепчет ей что-то смешное, она закрывается муфтой от смеха и... - "Нет, - говорит, - нет, не могу, я упаду от смеха, сядемте на лавочку". Садятся на лавочку под деревом, а лед зимний прозрачный колышется, тает, и волны теплые несут лодочку. Кто-то загадывает ему загадку: плывет лодочка, в ней три пассажира, кого оставить на берегу, кого выбросить, а кого взять с собой, - Веру Соколову беру! - отвечает он и плывет с ней вдвоем; а навстречу плывет Несговоров с Боклем в руке, поет марсельезу, посмотрел на Курымушку, и не как Козел с презрением, или с укоризной, ничего не сказал, ничего не показал на лице, все скрыл, но все понял Курымушка, как в душе больно стало этому прекрасному человеку.

Звонок последнего урока вывел Курымушку из колебания, он твердым почерком написал поперек письма, как резолюцию: "не согласен", передал письмо Коле Соколову и пошел из гимназии прямо в парикмахерскую.