Виктор Широков - Вавилонская яма

Мы с Иваном прошли пустыми коридорами через анфиладу комнат и в тупике обнаружили группку людей, сгрудившихся вокруг единственного письменного стола, на единственном стуле сидел похожий на сосульку человек с длинным красным носом, с огромной копной волос, в зимней куртке. В комнате было холоднее, нежели на улице. Среди группы я узнал нашего со-редактора "Визави" по Петербургу Алексея Белова, поэта и журналиста. Мы приязненно пожали руки, чуть ли не обнялись. Встречей заправляла невысокая полнотелая казашка Турсынхан Жамишева, попросившая называть её запросто Тусей.

Чуть-чуть поговорили о задачах журнала, каждый изложил свое понимание содержания первого номера, при этом как-то определилась должностная иерархия собравшихся. Туся оставила за собой функции издателя и пообещала златые горы и реки, полные вина буквально завтра же. Главный редактор Антон Черепков был мне неизвестен, хотя я довольно прилично знал круг толковых журналистов. Иван и Алексей взяли себе места заместителей главного, мне была предложена должность ответственного секретаря, от которой я вежливо отказался, решив назваться завотделом публикаций. Как потом оказалось зря. Я потерял и в окладе, и в темпе, во влиянии на внутриредакционную обстановку, итог которой, к сожалению, был предопределен нашим безжалостным временем авантюристов и обманщиков.

VIII

Простые удовольствия - последнее прибежище сложных натур. Что остается бедным москвичам, изнемогающим от обилия информации? Конечно, идти в магазины, только вот испортить себе настроение во время этих походов, что плюнуть. Я решил с утра заняться домашними делами, совершенно не думая, что придется не однажды ступить в человеческий навоз. Сначала мне нахамила пожилая кассирша в хлебном магазине в 6-м квартале, куда вообще-то захаживал чрезвычайно редко из-за значительной удаленности от местопроживания. Поди ж ты, Божий одуванчик, в чем душа теплится, только о душе и думать, а откуда что взялось, орала как под ножом...

Затем я зашел в соседний с бакалеей магазин "Дары леса и моря" и добрых пятнадцать минут бессмысленно околачивался возле мясного прилавка. Когда мне надоело ждать, я ещё минут пять колотил безуспешно костяшками пальцев правой руки по оцинкованному прилавку и витрине, потом видя бесполезность занятия, подал голос, чуть ли не трубный глас, на который откликнулась продавщица, радостно болтающая с подружкой у прилавка напротив.

- Вам что надо: рыбу или мясо?

- Мясо, конечно.

- Тогда я вам не помощница. Сейчас за мясником пошлем кого-нибудь. Подождите чуток.

Наконец появился темноглазый и темноволосый молодой мужчина, одетый в истерзанный бело-серый халат, принявший внутрь настолько изрядно, что при каждом шаге его покачивало, как на палубе судна, попавшего в шторм.

"Эк тебя, милок, угораздило", - подумал я, но воздержался от устной оценки, вежливо попросив завесить кусок свинины. Назюзюкавшийся продавец безуспешно водил рукой в холодильнике, пытаясь ухватить один из трех кусков, облюбованный мною. С шестой или седьмой попытки ему это удалось и он торжественно плюхнул оковалок на весы. После того, как чаши весов уравновесились и стрелка замерла на определенном делении, он косноязычно огласил вес, отстоящий от подлинного на сто пятьдесят грамм, и пустился со мной в нескончаемые пререкания, поскольку я с цифрой веса не согласился. Пререкания закончились только тогда, когда я вызвал его из-за прилавка и заставил посмотреть на шкалу весов с противоположной, моей стороны.

"Извини, мужик", - выдавил из себя продавец и даже вроде как протрезвел.

Он зашел, покачиваясь умереннее, назад за прилавок и долго что-то вычислял на своем калькуляторе. Не что-то, конечно, а сумму, которую следовало мне заплатить за свинину, которая нравилась мне все меньше и меньше. В конце концов он обсчитал меня на три с лишним тысячи. Беда моя, до сих пор хорошо умножаю в уме! И так трудно соглашаться с обманщиками. Я назвал настоящую сумму, тут у моего "визави" перегорел не только калькулятор, но наверное, и мозги. Пришлось с долей юмора пригласить соседнюю "рыбную" бабку помочь "мясному" напарнику посчитать требуемые для расчета "бабки". Она нехотя подошла и обсчитала меня уже только на тысячу шестьсот рублей. Терпение мое лопнуло. В это же мгновение и чернолицый продавец, бросавший по моему адресу невразумительные проклятия, подтянулся и пообещал познакомить меня со "своими" ребятами, которые только этого и ждут в подсобке, показав мне традиционный "мужской" жест, обрубая правый свой локоть левой кистью. "Я твою маму кунем!" - кричал он, думая, что я не понимаю "кавказский" язык.

Подумал я немного, плюнул мысленно на обветренный залежавшийся на витрине кусок мяса и пошел себе восвояси, с опаской оглядываясь по дороге. "Свои" ребята вполне могли догнать и навести шухеру, попутно незаметно проломив голову незадачливому покупателю.

Что ж, жизнь все-таки продолжалась, и я поехал на свою новую службу, на бесстольно-бесстульное рабочее место. Тусовка была в полном разгаре. Турсынхан, облаченная в блестящее золотом парчовое платье, раздавала должности окончательно и сурово резала каждому предполагаемый оклад. Главный редактор вместо полутора кусков должен был получать всего-навсего восемьсот "баксов", замы - по шестьсот, а мне вообще положили триста. Я глубоко задумался о человеческой несправедливости, но так как не люблю выступать по мелочам, "проглотил" обиду.

Через какое-то время Турсынхан подошла ко мне и на голубом глазу попросила взаймы на день триста тысяч, конечно, "деревянными". "Или больше, сколько сможешь", - попросила она, сладко облизнувшись при этом. Я подумал: "Начальница! Как не выручить, тем более всего на один день", и дал пятьсот тысяч, деньги у меня, как на грех, тогда были. Как потом оказалось, этот благородный поступок был грубейшей ошибкой. Заняв у меня на день, "новая" казашка отдала мне долг только через полтора месяца вместе с обещанным так же мгновенно авансом. Хорошо вообще, что отдала. За полтора месяца я не только подготовил по меньшей мере три возможных номера журнала, но и оказался накрепко привязан к неожиданной службе, ожидая возвращения своих кровных пятисот тысяч рублей, которых каждый прошедший день не хватало все больше и больше. Косоглазая бестия сумела попутно занять деньги буквально у всех сотрудников, включая наборщицу и набранных на днях охранников, круглосуточно дежуривших в помещении фонда. То есть у каждого поступающего на работу она занимала деньги, устроив свою собственную "пирамиду" не хуже Мавроди. Действо это сопровождалось ссылкой на "друганов" Плужкова и Замцева, вплоть чуть ли не до Бучайса и Мельцина, которые все с ней корешились и были озабочены финансовым положением будущего журнала, отстегивая сумасшедшие деньги на "Третий Рим".

Под сурдинку Турсынхан сдала в субаренду половину площади странной фирме "Разноимпорт", тут она закучерявилась, перестала "стрелять" сигареты и деньги, стала появляться на работе поддатой и обставила свою половину столами, стульями, всевозможной оргтехникой, телефонами "Панасоник" на каждый стол, телевизорами и прочей дорогостоящей аппаратурой, включая компьютеры. На одном из них наборщица Надя "набивала" тексты будущего первого номера. Именно наборщице Туся и начала платить раньше всех, но зато потом задержка зарплаты вынудила Надю и уйти раньше всех. Счастливая, она на два месяца раньше нас скинула "татаро-монгольское иго" хитроумной президенши благотворительного (в первую очередь для самой себя и близких) фонда. Надо заметить, что слово "президент" после нового печального опыта службы в редакции "Третьего Рима" стало у меня ещё прочнее ассоциироваться со словом "пиздец" и с понятием "главарь мафии".

В конце ноября мы получили наконец свой аванс в размере месячного оговоренного оклада, а я ещё и деньги, данные Тусе взаймы. Как потом оказалось, это были первые и последние полученные нами за работу деньги. Президент благотворительного фонда, подруга мэра и вице-мэра, просто крала безнаказанно все, что плохо лежит. Какое время, такие и герои! Она и журнал-то придумала лишь для того, чтобы получать деньги за косвенную рекламу предприятий и фирм, складывать её десятками тысяч долларов в свой безразмерный карман и каждый раз оправдывать задержку выхода первого номера журнала уходом очередных "плохих" журналистов, которые её бесконечно обманывают и ничего не делают за "бешеную" зарплату.

Я уволился в конце февраля, высказав наконец косоглазой проходимке все, что я о ней думаю. Она молча слушала, краснела, бледнела, но ей ссы в её лицемерные гляделки, все одно - Божья роса. А через месяц она как ни в чем ни бывало позвонила мне и удивленно спросила, что это я не хожу на работу. Требование мое сначала заплатить пару тысяч "зеленых" за проделанную работу она просто пропустила мимо ушей.

Сынок был ей под стать, у него было "пушкинское" имя Фарлаф. Однажды вечером он гонял свою пьяную мать по кабинетам, безжалостно избивая и что-то бормоча по-казахски. Случайно оказавшийся автор-армянин и мы с Антоном едва отбили потерявшую человеческий облик женщину и оставили её под защитой дежурившего охранника. Ее благодарность выразилась в том, что она на следующий же день уволила всю охрану, не заплатив ребятам за два месяца работы. Около двери на пульте стали сидеть её родная сестра и зять, жившие в Акмолинске и перебравшиеся в столицу под теплое крыло возвысившейся родни.