Владимир Кантор - Рождественская история, или Записки из полумертвого дома

А Славка не унимался:

— А доблестный работник МИДа?.. Тоже молчишь… Глеб, неужели ты никогда сам у себя не был? Чтоб хорошо вам с женой казалось?

— Раз летом на даче, — задумчиво и мечтательно сказал Глеб. — Грибов в то лето было богато. Бывало, мы с женой в день по шестьдесят, а то и по семьдесят белых накорчевывали. И рыбалка в то лето оказалась славная.

— Эх вы, словно и не в России живете! — вздохнул Славка. — За что мы всегда боролись, стоило семьей обзавестись? Неужто все такие богатенькие были, что папы-мамы вам все пооставляли и купили? И из восьми букв. Квартира это. Я вот квартиру чудом получил. Нет, дом-то у меня в деревне Ватутино был, но жена хотела отдельную квартиру с теплым клозетом и горячей водой. А я тогда в КГБ работал, мы там объект один в Москве строили. Ну фундамент быстро подвели и все такое, сдали объект без сучка и задоринки. Решили нас наградить. Мне денежную премию выписали, а корешу моему, напарнику, квартиру как премию. А у него одна уже есть. А тогда же ни торговать, ни завещать жилье было нельзя. Мы к секретарше начальника Наташке, такой же давалке, как и наша здесь, доброй такой девчонке. Я купил коробку конфет «Ромашка» — и к ней. Кореш за мной. И тут на наше счастье выяснилось, что список на награждения еще не подписывался и не утверждался. Она взяла коробку и перепечатала список. — засмеялся Славка. — Начальник подмахнул. Так за коробку «Ромашки» я получил двухкомнатную квартиру. Потом разные там ходили, проверяли мои жилищные условия. Покрутились, покумекали, да так и оставили.

— Ты и сейчас в ФСБ работаешь? — Как-то не вязался у меня Славка с образом гэбэшника. — А кем?

Славка хохотнул:

— Работяга я! Где я только ни работал! Мне все по фигу. И по крестьянскому делу, и на заводе, и на фирме, в Германии. Один раз даже у Ворошилова дачу ремонтировал. Ничего, добродушный мужик был, больше всего конюшню свою любил.

— Зла на нем много было, — не удержался я.

Славка покрутил головой:

— Зла везде много. Оно во всем мире разлито. Каждый день и повсюду.

Он взял вчерашний «МК».

— Ты высоко берешь, философ. Давай проще. К примеру, посмотрим страшилки на первой страничке. Там всегда горячее. А если ты еще и писатель, то тем более знать должен. — Он сел за стол, склонил голову, шевелил губами, потом вдруг вздрогнул, вздохнул и сказал: — Не понимаю я, откуда у человека такое зло появляется. Да вы не возражайте, послушайте.

И он прочитал:

«Родители убивали двухлетнюю дочку полгода.

В настоящую камеру пыток превратили родной дом для маленькой девочки ее родители. Невероятным по своей жестокости издевательствам и мучениям ребенок подвергался на протяжении нескольких месяцев. В итоге на днях малышка скончалась от увечий в больнице, а мать и отчим попытались представить ее смерть как результат неудачного падения.

Как сообщили „МК“ в ГУВД столицы, жуткая трагедия произошла в семье, проживавшей на улице Климашкина. Здесь жили 23-летние супруги, растившие двух детей: 9-месячного Витю и дочку Валерию, которой было 2,5 годика. При этом молодая мама была на пятом месяце беременности.

Оба родителя доставили Валерию в Филатовскую больницу, сказав, что девочка только что упала с карусели. Врачи сразу заподозрили неладное — не теле ребенка фактически не было живого места. Помимо множества синяков и ссадин у Валерии была тяжелейшая травма головы и оказалось сломанным ребро. Ко всему прочему малышка находилась в крайней стадии дистрофии. Через полчаса после доставления девочки в больницу она скончалась.

Вскоре удалось выяснить, что Валерия погибла по вине родителей, которые в течение полугода садистски издевались над ней. Ребенка фактически не кормили и систематически избивали. Из-за того, что малютка ходила под себя, супруги зверствовали еще больше. Особенно усердствовала мать. Так, она могла схватить дочь за ногу и со всей силы ударить о стену…

Пока трудно объяснить, чем была вызвана такая жестокость. Возможно, Валерия оказалась в семье нежеланным ребенком. Однако за полгода до трагедии мать сама забрала дочь из дома малютки, куда сдала ее, не имея возможности прокормить. Недавно же она вышла замуж за безработного москвича и посчитала, что теперь сможет растить дочку в семье. Но вместо этого жизнь Валерии превратилась в ад.

Уже установлено, что отчим Валерии состоит на учете в наркологическом и психиатрическом диспансерах. Вменяемость матери будет устанавливать судебно-психиатрическая экспертиза».

— Вот, блин, что за неелюди среди нас ходят! — сказал неожиданно очень серьезно Славка. — И ничего с ними не поделаешь, потому что не узнаешь, потому что скрываются до поры, потому что врачи потом оправдают.

— У меня, кулдык-мулдык, соседи такие. Всегда дерутся, — сказал дедок.

— Наверно, кололись, — свесившись с подушки и сплевывая в банку красно-желтую жидкость, объяснил юнец-наркоман с толстыми руками.

— Не дай Бог такой сволочь какой-нибудь хорошей девочке попадется! — испуганно вдруг сказал Глеб, думая, видимо, о своей невестившейся уже дочери. — Расстреливать таких надо без суда и следствия. Как при Сталине. А разбираться потом. Ведь сколько таких гадов по земле шастает!

— Быт это, бытовуха, сто процентов раскрываемости, — сказал Юрка-дипломат, — норма жизни простого народа. Поэтому надо быть выше, сильнее. В других домах жить, в других машинах ездить, в других магазинах продукты и барахло покупать.

Юнец-наркоман вдруг забеспокоился:

— Не, я выбьюсь! С наркотой завязал. Сейчас думаю, сколько раз мог погореть, — страх берет. Но я менеджером буду. Самое хлебное дело. Мы из сильной семьи. Мой дед был генерал НКВД, он заключенных на удачу сквозь глазок стрелял. Кому повезет. Всяких там гадов было много — и уголовных, и политических. Пуля виноватого всегда находила. А другой — по матери — тоже генерал НКВД был, так ему не повезло. Расстрелял группу каких-то спецов, а они потом понадобились. Ну его самого на шарашку и сунули.

Дипломат согласился:

— Бывает. Надо аккуратнее себя вести. Мой отец в кавалерии был. Так они пленных немцев шашкой на пари рубили — кто лучше. Мой от плеча до пояса мог, так хвалился. Как-то из двухсот сто всего осталось. Над остальными поразвлеклись, порубили, одним словом. Тут особист объявился, спрашивает: кто, мол, право дал так с пленными обращаться? А отец ему: «Не понял! Это ты, что ли, в плен их брал? Не ты! Так вот и считай, что оставшихся мы в плен взяли, а этих пришлось в бою зарубить. И отвали». Тот и отвалил. Отец чуть что, так сразу: «Не понял! Лучше бы тебе отвалить» И так в лицо уставится, что люди отваливали. И меня в военное училище определил.

Странное дело, на других такая работа сразу бы печать поставила, а ему хоть бы что. Подростель и мидовец стали мне сразу после своих рассказов не очень симпатичны, к ним из этих дел словно что-то прилипло, а Славка оставался сам по себе. Ему что КГБ, что гвоздильный цех — все едино. Дело в том, вдруг почти догадался я, что он не активничал, не рвался на выгодное место, а просто выживал, примеряясь к обстоятельствам. Славка — живучий сорняк, крапива, осот. Крепок и жилист, как репей, как подорожник, стелется по земле, а вырвать трудно, и соков полон, и полезен. Как дворовая бездомная, но добрая и охранительная собака с одним ухом.

И тут вошла моя жена, бледная и измученная, глаза за круглыми совиными очками потухшие, но с баночками и кулечками, поставила их около меня, огляделась, поздоровалась со всеми, особенно радостно кивнул ей Славка, словно и впрямь в ее взгляде свет видел.

— Грязно у вас. — Она исчезла, через пару минут вернулась с веником и ведром, наполовину наполненным водой, окунула веник в воду и быстренько подмела пол, протерла круглый стол влажной тряпкой, вынесла ведро, веник и тряпку в коридор. Вернулась и села на стул около меня.

— Ну как ты, милый? — Она обтерла мне лицо и руки влажным полотенцем.

Пришла пора явиться к нам доктору Анатолию Александровичу, и он явился шумный, громогласный, со словами:

— Ну что, кролики, приуныли? Думаете, дядька с ножом к вам пришел? А дядька сегодня добрый. Он от заутрени прямо.

Увидел Кларину:

— А баба зачем здесь? Бабе на корабле не полагается. У нас свой уход есть. Сестры за это деньги получают. И ухаживают как надо.

— Уходят, пожалуй, так, что я потом не откачаю, — ответила Кларина, посмотрев на него сквозь съехавшие к носу очки.

Почему, когда уже и надеяться в земном мире вроде не на кого и не на что, все еще надеешься на… женщину? От нее ждешь защиты. «Бросающая вызов женщина, я — поле твоего сражения». Подловато написано, но — правда. Надеешься, однако и опасаешься, как бы хуже не стало. Перья совы топорщились, губы были сжаты, глаза потемнели, и я испугался, что сейчас она его как-нибудь так клюнет, что жизни мне в этом отделении совсем не будет.