Владимир Кигн-Дедлов - Рассказы

— Правда ли, батюшка, что ты от нас в Китай хочешь уехать? — в шутливом гневе воскликнула мамаша.

— Собственно, в Китай я не собираюсь…

— Вздор, вздор! Ни в Китай, ни в Японию тебе незачем таскаться! — все так же в шутку гневаясь, перебила мамаша.

— Не уезжайте, — музыкальным голоском сказала и дочь.

У Антона Антоновича забилось сердце.

— Вместо Китая приходи-ка сегодня вечером к нам. Слышишь? — шутливо командовала мамаша.

— Приходите, — сказала и дочь, и на этот раз ее голос был не только музыка, но прямо чары.

Сердце Антона Антоновича затрепетало, и он молча поклонился в знак согласия.

Вечером в назначенный час Антон Антонович явился к водяному инженеру, где весь город был в сборе.

— Весьма рад! — коротко приветствовал его хозяин, человек более похожий на улей, которому прицепили бороду и просверлили глаза, чем на чиновника водяного департамента. Несмотря на краткость и кажущуюся сухость приветствия, хозяин смотрел на Антона Антоновича почти так же приветливо, как если бы Антон Антонович был подрядчиком по очистке местной судоходной реки от корчей.

— Вздор, вздор, батюшка! Нечего тебе в Китай ехать! — встретила Антона Антоновича хозяйка. — Поди-ка в гостиную; там моя Сонечка у тебя давно что-то спросить хочет из твоей географии.

И хозяйка, взяв Антона Антоновича за рукав, отвела его в гостиную и посадила па маленький диванчик рядом с Сонечкой.

Сонечка сидела справа. Не прошло несколько секунд, как слева на кресле очутилась еще девица, дочь исправника, с удивительно белыми ручками. Мгновение — и напротив сидела дочь акцизного надзирателя, обладательница жгучих черных глаз. Еще мгновение — рядом с дочерью акцизного надзирателя появилась дочь казначея, такая маленькея, что ее можно было проглотить, как конфетку. Антон Антонович чувствовал себя солнцем, вокруг которого вращаются планеты одна другой очаровательней, и блаженствовал. Он даже не замечал, что в сфере его влияния время от времени появляются, кроме планет, также и кометы, в виде мамаш. Кометы заходили в гостиную под посторонними предлогами — закурить папиросу, поправить перед зеркалом прическу, посмотреть альбомы, а в сущности — чтобы полюбоваться Антоном Антоновичем, недюжинные качества которого наконец были признаны всеми. Антон Антонович не замечал комет, но зато планеты влияли на него еще сильней, чем он на них.

— Расскажите нам что-нибудь про Китай, — музыкальным голоском обратилась к Антону Антоновичу Сонечка, сидевшая справа.

— То есть как это про Китай? — ответил Антон Антонович, плохо понимая, что он говорит: до того музыкален был голосок.

— Ах нет, лучше про Японию! — воскликнула соседка слева.

— То есть как это про Японию? — произнес Антон Антонович, околдованный зрелищем белых ручек, обнаженных до самых локтей, и даже немного повыше.

— Нет, нет, не про Японию! — сказала дочь акцизного надзирателя, сидевшая напротив. — Японки, например, очень противные: они такие маленькие, что ростом с обезьянку.

— Как? — сказал Антон Антонович, подпадая под неотразимое влияние сверкнувших перед ним черных глаз.

Маленькая, как конфетка, дочь казначея вдруг покраснела и с ядовитостью произнесла:

— Как это пошло желать, чтобы все женщины были толсты, как бочки!

Само собой разумеется, что дочь акцизного надзирателя, неодобрительно отозвавшаяся о маленьком росте японок, была особой полной. Антон Антонович, не понявший намека, так как он весь был поглощен созерцанием прелестных собеседниц, рассмеялся и, остроумно развивая мысль о бочках, воскликнул:

— Если, — смеясь, говорил он, — если женщина толста, как бочка, то на нее следует набить обручи.

Да, ум и, во всяком случае, остроумие Антона Антоновича были признаны вполне. Собеседницы, за исключением полной дочери акцизного надзирателя, а с ними и сам Антон Антонович рассмеялись с увлечением. Антон Антонович смеялся даже долее остальных, до слез, до утирания глаз платком. Когда он перестал смеяться, он увидел, что полной собеседницы уже нет в комнате.

— Так расскажете нам про Японию? — снова спросила дочь исправника с белой ручкой.

— Не стоит, — ответил Антон Антонович. — Ведь японки противные, ростом с обезьянку…

— Как я?! — не владея собою, воскликнула маленькая дочь казначея, с шумом отодвинула стул и ушла.

— Какая обидчивость! — промолвила ей вслед Сонечка.

— Чем же тут обижаться! — с удивлением сказал Антон Антонович. — Я нарочно сказал, что японки противные. В сущности, они очень милы. Я пойду сейчас ей объясню.

— Она не станет слушать: она теперь рассердилась, — остановила его Сонечка. — А вы лучше расскажите про Японию мне.

— Разве вы не знаете?

— Знаю, но мало. И потом, мне почему-то хочется, чтобы рассказали именно вы… Пойдемте ходить по зале.

Антон Антонович не мог противиться и пошел вслед за Сонечкой. Дочь исправника, прищурившись, посмотрела им вслед.

Да, Антона Антоновича признали. Прежде, еще недавно, когда ему случалось, как теперь, ходить по комнате, где играли в карты, и громко разговаривать, на него смотрели косо, иной раз даже свирепо: его ходьба и разговор мешали игрокам в винт сосредоточиваться и обдумывать их важные ходы. Теперь было совсем иначе.

— Ну, я расскажу вам, если хотите, про Японию, — громко начал Антон Антонович, в волнении глядя на Сонечку.

— А что, в Японию сухим путем едут? — отрываясь от карт, спросил казначей.

— Можно сухим, можно и мокрым, — ответил Антон Антонович и не удержался: засмеялся своему игривому ответу.

При этом остроумном ответе несколько голов поднялось от карт — помощника исправника, податного инспектора, лесничего и протоиерея. Все они одобрительно посмотрели на Антона Антоновича. Он продолжал:

— Япония состоит из нескольких островов, пространством в триста восемьдесят две тысячи квадратных верст, с населением в сорок миллионов душ. На одну квадратную версту приходится сто два человека…

— Как он все это помнит! Вот талант! — воскликнула хозяйка.

Тут от зеленых столов поднялось две-три головы других мамаш. Они проницательно посмотрели на хозяйку, потом на ее дочь, внимательно слушавшую Антона Антоновича, потом нашли взорами собственных дочек и снова углубились в карты, но лица их стали сумрачны.

— А как называется лучший город в Японии? — спросила полная дочь акцизного надзирателя, подошед к Антону Антоновичу с видом Наполеона, решившегося на свое Ватерлоо.

— Помните: бочка? обручи? — шепнула Антону Антоновичу Сонечка.

— Иед… Иеддо, — едва сдерживая смех при воспоминании о своей счастливой остроте, ответил Антон Антонович и не выдержал, рассмеялся в лицо спрашивавшей.

Это чуть не возымело дурных последствий. Полная дочка покраснела до слез. Мамаша полной дочки тоже покраснела, спутав ход, который должна была сделать. Покраснела при такой явной невежливости по отношению к девицам и маленькая дочь казначея, а за нею и ее мамаша. Нахмурился казначей. Насупился акцизный надзиратель. Даже дочь исправника, с белой ручкой, непосредственно ничем не обиженная, и та сверкнула глазками. Бог весть, чем бы это кончилось, если бы Сонечка не нашлась сказать:

— Знаете, Антон Антонович, без карты не очень понятно. Пойдемте в кабинет к папаше. Там висит почтовая карта.

Антон Антонович, беспечно смеясь, пошел за Сонечкой в кабинет папаши.

— Боже, как глуп! — не в силах сдержаться, воскликнула мамаша полной дочки, жена акцизного надзирателя, игравшая визави с мамашей Сонечки.

— Пять пик, — уклончиво сказала на это хозяйка.

Едва Антон Антонович и Сонечка очутились в кабинете папаши, как роли их переменились. Он молчал, говорила она. Когда подошли к почтовой карте, Сонечка вместо карты стала смотреть на Антона Антоновича, притом с нежностью.

— Антон Антонович! — тоже с нежностью воскликнула она.

Антон Антонович стал предчувствовать нечто очень приятное.

— Антон Антонович, мне жаль вас, — сказала Сонечка.

— Отчего жаль?

— Вы так наивны, чисты, добры…

— Как вы это угадали?

— О, я очень ценю таких людей, как вы.

Антон Антонович стал серьезен.

— Это делает вам честь, — сказал он.

— Благодарю вас, Антон Антонович, — с чувством сказала Сонечка, крепко пожала ему руку своей маленькой ручкой и продолжала: — Вы не замечаете, какие черствые сердца вас окружают…

— А у кого же, например, черствое сердце?

— Ах, у всех. Вас не понимают. Вы слышали, как акцизниха, когда мы уходили, сказала: "Боже, как глуп"?

— Про кого же она это сказала?

— Про вас, Антон Антонович.

— Да, у нее черствое сердце.