Виктор Лихачев - Кто услышит коноплянку

- Это раньше было. Сейчас Клавка за столик в прихожей своего племянника посадила деньги собирать.

- Гришку Беспалого? Да ты что! Бугай бугаем.

- Вот тебе и что. Перестали стесняться. А чего стесняться: люди вылечиться хотят, им для этого никаких денег не жалко.

- А вылечиваются? - задал последний вопрос Киреев. Дядя Ваня долго молчал, а потом сказал:

- Кто как говорит. Может, от такого внушения да от травы какие-нибудь болячки и излечивает себе человек. А вот рак... Не верю я... Это все трепотня Клавкина. В прошлое лето какой-то мужчина приезжал, у него жена померла, он сильно на Нюрку ругался.

- А Клавка всем сказала, что, видно, много грехов у его жены было. Господь не внял молитвам Нюрки...

Простившись с гостеприимными хозяевами, Киреев направился к дому Нюры. Все было так, как рассказывали дядя Ваня и его жена: очередь из больных, какие-то женщины, громко рассказывающие друг другу о чудесах бабы Нюры, наконец, Клава, не очень старая женщина с поджатыми губами и бегающими глазами. Клава ходила от одного человека к другому, пока не подошла к Кирееву. На все ее расспросы он отвечал одной фразой: "Болею, матушка". Ничего от него не добившись, женщина недовольная, ушла от него в дом. Киреев был в очереди последний, и когда он уже собирался увидеть собственными газами знаменитую Нюрку, вышедшая из дома Клавка объявила, что прием на сегодня закончен. Кирееву было предложено переночевать в деревне и прийти завтра, а то бабка Нюра очень устала. "Где же мне остановиться?" - спросил Киреев. В ответ Клава подвела к нему одну из теток, рассказывавшую всем о чудесах бабки Нюры. Киреев все понял, повернулся и поспешил на автобус, идущий в город. Материал он так и не написал... Вот почему на этот раз Киреев решил действовать по-другому. Допуская, что где-то есть настоящие целители, которые не чета бабкам Нюрам и им подобным, Михаил Прокофьевич решил пойти к раковым больным. Он вообще заметил, что в эти дни ему многое удавалось, получалось и то, что он задумал, тем более ничего сочинять ему не пришлось. Киреев уже давно слышал о хосписах - медицинских учреждениях, чьи работники ухаживали за умирающими больными. Был такой хоспис и в его районе. Он пришел туда как журналист одной из центральных газет, желающей написать о работе хосписа, его проблемах. Заведующая, ее заместители и врач, наблюдавший за больными, приняли его хорошо. Проговорили они несколько часов. Киреев задавал вопросы, женщины подробно на них отвечали. Собеседницы нравились Михаилу Прокофьевичу. Было видно, что они искренне болели за свое дело, жалели своих подопечных. Особенно приглянулась Кирееву врач, Наталья Михайловна. Симпатичная блондинка лет тридцати пяти, она совсем не старалась произвести впечатление на журналиста. Больше молчала. А если отвечала на вопрос, то немногословно, четко, без отступлений. Именно ей задал Киреев самый главный вопрос, ради которого пришел в хоспис. Он с трудом скрывал волнение:

- Скажите, Наталья Михайловна, через ваши руки прошло уже много раковых больных...

- Конечно. Я только в хосписе пять лет работаю.

- А кто-нибудь из ваших пациентов... может быть, хоть несколько человек...

- Простите, не поняла?

- Кто-нибудь из них выздоровел? Наталья Михайловна грустно покачала головой:

- Ни один человек. Мы же в хосписе обслуживаем больных уже в поздней стадии.

- А как же тогда болиголов, чистотел или, вот, о водке с маслом много пишут?

- Водка с маслом? Мои больные пьют. Причем от обезболивающих лекарств отказываются, но, увы...

- Почему же тогда в газетах... столько писем от тех, кто так вылечился?

- Не знаю. Это общеукрепляющее средство. Не более того. Если бы вы знали, как люди борются за жизнь, как цепляются за нее из последних сил, однако еще никто из моих хосписных больных не справился с этой бедой...

Когда Киреев от здания, где размещался хоспис, медленно шел к метро, его догнала Наталья Михайловна. Оба из вежливости обменялись парой фраз, а потом пошли дальше молча. Михаил Прокофьевич думал, что врач попрощается с ним, поспешит дальше, но она шла рядом, хотя Киреев двигался не по-московски медленно. Неожиданно Наталья Михайловна спросила:

- Вы нам сегодня задали столько вопросов... Девчонки говорят, что их никогда так подробно не расспрашивали.

- Обычно журналист спрашивает больше, чем потом идет в материал. Он должен...

- Нет, я не о том. Я не сомневаюсь, что вы все напишите как надо... Мне самой спросить вас хочется...

- Спрашивайте, - улыбнулся Киреев. - Даже интересно.

- Вы ведь не зря меня про больных спросили, которые излечились? Я права?

- Да.

- Вы сами больны? Киреев посмотрел ей в лицо. В глазах не было любопытства. Только участие. Он остановился.

- По мне уже видно?

- Просто я заметила, с каким волнением вы ждали моего ответа. Они уже спускались в метро. Буквально в двух словах Михаил Прокофьевич рассказал историю своей болезни. Наталье Михайловне нужно было ехать в другую сторону. Она взяла Киреева за рукав куртки и заговорила горячо-горячо:

- Вы только духом не падайте. У меня... у меня интуиция сильно развита, врачу без этого нельзя. Так вот, мне кажется, что все у вас будет хорошо. Если нужна моя помощь - звоните, мой телефон вы записали. Слышите?

Киреев давно не ощущал такого участия к себе. В горле встал комок, и Михаил Прокофьевич не мог сразу говорить. А когда хотел сказать что-то благодарное, неожиданно для себя брякнул:

- Чему быть, того не миновать. В вашу сторону уже второй поезд уходит. Давайте прощаться.

- Не гоните меня, Михаил Прокофьевич. Мои мужики привычные, они к моему приходу будут во всеоружии. А у вас, простите, есть жена?

- Наталья Михайловна, у меня все хорошо...

- Не верю. Я вижу, как огорошила вас своим ответом. Забудьте про него. Знаете, что я придумала? У меня есть пациентка, больная девочка. Ей восемь лет, зовут Лизой. Чудная девочка, умница. У нее лейкемия. Жить ей осталось от силы несколько месяцев. Давайте я вас познакомлю с ней.

- Зачем?

- У меня много больных. Есть нытики, есть привереды, а есть очень мужественные люди. А Лиза она одна. Таких у меня еще не было. Вы с ней поговорите - и все поймете. Договорились? Напор этой странной женщины был такой сильный, что ему оставалось только кивнуть в знак согласия.

- Вот и чудесно, - просияла она. - Завтра и сходим. Я Бобровых предупрежу сегодня вечером, а завтра пойдем.

- Каких Бобровых?

- Родителей Лизы. Они чудесные люди, вы увидите.

- Для вас, наверное, все чудесные люди. А что вы им скажете?

- Это моя забота. Пока. - И, взмахнув рукой, Наталья Михайловна исчезла в толпе. Домой он пришел, еле передвигая ноги. Болело все - и желудок, и поясница, и голова. Киреев первым делом поспешил поставить чайник, мечтая поскорее добраться до постели. В дверь позвонили. "Кого еще нелегкая принесла? Неужели Галина? Ох уж эти женщины, когда ждешь - не придут, а не ждешь - тут как тут". Позвонили еще раз. "Иду, иду!" - крикнул Киреев и открыл дверь. На пороге стоял и улыбался молодой человек с тортом в руках.

Глава шестая

До наступления сумерок оставались считанные минуты. Такси мчало Софью Воронову из аэропорта в Москву, а она думала о быстротечности жизни. Вернее, даже о том, насколько быстро и почти не оставляя следа мимо нас мчатся события. А то, что оставляют как милостыню, мы называем воспоминаниями. Три последних дня она провела в Кельне. Вместе с подругой и компаньоном Ольгой Кремер, некогда советской немкой, а ныне гражданкой Германии, восхищалась громадой собора, бродила по узеньким улочкам, напоминавшим ей то ли андерсеновские сказки, то ли "город мастеров"

- любимый фильм детства; часами они сидели в уютненьких кафе под открытым небом. Еще вчера и Кельн, и Ольга, и пестрая, улыбчивая толпа на немецких улицах были так осязаемы, так реальны. А сегодня они в прошлом, за окном машины - пригороды столицы, счастливая трепотня шофера: он рад тому, что в конце дня, казавшегося потраченным зря, удалось найти стоящего клиента. Еще день, другой - и все, образ Кельна будет таять, таять, пока ей не будет казаться, что все это происходило с кем-то другим, а не с ней. И лишь телефонные звонки от Ольги будут доказательством того, что все это было на самом деле.

Софья открыла записную книжку. Дядя научил ее расписывать собственное время на месяц-другой вперед. Дядя... Она и забыла бы об их договоренности встретиться, но в книжке было написано: "17.04 - Смок". Его прошлый визит привнес тревогу, от которой Софья никак не могла отделаться. Дядя вообще шутил, что интуиция - самая сильная деловая черта его племянницы. "Ум плюс воля, плюс интуиция и минус лень - вот формула успеха" - это было любимое выражение Вороновастаршего. Владимир Николаевич вошел в ее жизнь, когда умер папа. Софье было четырнадцать. Дядя приехал в Старгород на похороны папы, за неделю уладил все необходимые формальности - и увез ее к себе, в Москву. Жил он один, семьи никогда не имел. Тетя Вера, сестра Сониной мамы, говорила, что у Вороновых судьба такая - жить в одиночку. Сам дядя так отшучивался на постоянные приставания дальней старгородской родни о своей женитьбе: "Я ворон - птица одинокая. Мне семья противопоказана - превращусь в ворону". Кстати, и папа, потеряв жену - Маша Воронова умерла при родах дочери, у нее было очень слабое сердце - больше так и не женился. Воспитывал дочь один. Первое время тетя Вера приезжала к племяннице в Москву, много рассказывала о маме, отце. Потом стала приезжать реже, а потом и вовсе перестала. У нее заболели ноги, и она тихо доживала свой век в спокойном и уютном Старгороде. Но Соня до сих пор помнила их разговор на кухне старой дядиной квартиры. Тетя Вера смешила ее постоянным желанием, по десять раз на дню слушать прогноз погоды, раздражала своими постоянными нотациями - "ты должна", "ты обязана", но Соня ей прощала все хотя бы потому, что тетя оставалась последним связующим звеном с той, прежней старгородской жизнью. А еще потому, что Вера Ивановна Григорьева всегда с большой теплотой рассказывала о папе: "Я ведь ему после смерти Машеньки говорила: хватит убиваться, слезами горю не поможешь. Женись! Сонюшке мама нужна. И так я ему каждый год талдычила, пока ты в школу не пошла. Николай много лет молчал, а как-то вдруг возьми и скажи: "Я ведь не раз и не два жениться хотел, а один раз почти в ЗАГС пришел расписываться, но... Я всех женщин с Машей сравнивал и продолжаю сравнивать. Никто даже близко не стоит". Вот он, Сонечка, всю любовь на тебя и обратил".