Прогулка в Луну(Забытая фантастическая проза XIX века. Том III) - Дьячков Семен

По сказанию жителей, Сочинитель занимался не только прозой и стихами, но и другими учеными и художественными предметами, как то: Механикой, Физикой, Технологией и даже Алхимией, а под конец жизни своей все бросил, и сделался Философом и переселился из своего домика в лес, в уединенное место, где природа образовала один кристалл огромного размера и удивительной формы: на нем вышли различные обломки в виде четырехугольных палочек, а внизу произошло отверстие в пещеру, в которой Философ и поселился, не смотря на скуку.

Остается еще сказать об одной достопримечательности на луне, которую я рассматривал с большим удовольствием. Это была машина, посредством которой готовилось всякое кушанье на кухнях богачей; она разделялась на несколько частей и в каждую клалось особенное снадобье; по истечении нескольких минут, поспевали в этой машине супы, соусы, жаркие, пирожные; я прежде говорил, что у бедных жителей употреблялось одно холодное, а потому им не нужна была машина, стоящая дорого; пообедавши славно у одного лунного Князя и отдохнувши, сел в мою машину и полетел обратно на земной шар с запасом редкостей; после чего, приехавши домой, я заснул крепко и проснулся в моей комнате; тогда узнал я, что все мною виденное было сновидение, но столь занимательное, что я передал его в этой книжке любопытному рассказу; не знаю, успел ли я в том.

Известно, что от земли до луны 360,000 верст и что до сей поры не было еще такого телескопа, который увеличивал бы поперечник луны более, чем в 300 раз против того, каким он нам кажется простым глазом. Мы сказали не было до сих пор, — следует ли из этого, что нет и теперь? Отнюдь не следует. В наш век прогресса, век самоотверженной борьбы высокоумного г. Ливанова с злобою раскола, век ружей Шасспо и пушек-митральез, — век, в который человечество решило свою задачу истреблять друг друга издали и с быстротою телеграфа, — выдумали-таки такой телескоп, который увеличивает поперечник луны в 50,000 раз и дает возможность видеть на ней не одни уже горы и долины, а и людей[12], людей, как быть следует: с руками, ногами и прочими принадлежностями. Пока этот телескоп еще в секрете, но мы вместе с г. Жюлем Верном имели случай наблюдать в него. Что видел Верн — это его дело, но мы не намерены скрыть ничего из виденного нами на луне. Мы видели на ней, что люди и там такие же, как на земле: сильный теснит слабого, богач эксплуатирует бедняка, нации враждуют и дерутся, правители опекают народ и заботятся о его благополучии, пресса иногда гуляет под честным словом не удрать на свободе в палисадниках острога[13], книгопродавцы надувают публику и эксплуатируют несчастных писак, словом — все как и на земле, так что не стоило бы и телескоп такой устраивать. Много раз смотрел я в него и ничего особенного не видал. Раз как-то, насмотревшись земных безобразий, я возжелал взглянуть на лунные и устремил свои взор на некий маленький остров, с очень немногочисленным населением. На этом острове я увидел следующее: в прекрасной долине, под роскошною тенью громадного дерева, на возвышении из голубого мрамора покоилась прелестная дева. Она была в греческой тунике, и на браслете ее правой, чудной, как у Сандрильоны, ножки висела связка ключей. Хорошенький чемоданчик чуть виднелся из-под складок ее туники. Сон ее спокоен и нежная улыбка не сходила с ее чудных губ. На мраморе большими греческими буквами было написано: «Фемида, странствующая гречанка, когда-то служившая в министерствах юстиции и внутренних дел на острове Хиосе». Она спала — спала и во сне улыбалась. Кругом была мертвенная тишь, что можно было заметить из того, что ни один листок дерева не шевелился, и что Фемида спокойно спала. Вдруг, — о, как мы были поражены и опечалены тем, что не могли ничем расстроить козни злодеев, — мы увидали двух крадущихся к спящей красавице бандитов, судя по их одежде и злобным лицам. Один был в мантии жреца, очень неряшливой и без признаков белья, с кинжалом в руке и грязною соломою на голове, лет 60-ти, другой же приятной наружности, с роскошными прядями волнистых, откинутых назад волос, во фраке и в гофреной рубашке, с отмычками в руках и зубах. Глаза его горели злобой, и шляпа была надета набекрень. Они крались к ней. Зачем? А вот они близко, они ищут, где чемодан; они нашли. Господин в гофреной рубашке попробовал отмычки — не подходят. Отчаяние сказалось на лицах их, и они остановились в недоумении. Недоумение длилось недолго. Старец в жреческой одежде заметил и указал господину во фраке связку ключей на чудной ножке спящей. Лица обоих просветлели. С ловкостью бывалого в переделках станового добрых старых времен, господин во фраке моментально снял ключи с ноги и стал пробовать, который из них подходит к найденному им чемодану. Третий ключ подошел, и, открыв ящик, они увидали множество старых бумаг, связанных в пачках, на которых было написано: Дело. Наши бандиты перешарили все пачки и остановились на одной пачке, на которой было написано: Дело об Еретиках; лица их выражали видимое удовольствие: они нашли то, что искали. Быстро запихали они в чемодан все, кроме одной, найденной и нужной им пачки, тихо заперли его и еще тише привесили ключи к браслету ноги.

Выспалась ли прекрасная гречанка, или была разбужена прикосновением злых воров, но только, зевнув аппетитно два или три раза и потянувшись, она проснулась. Гнев исказил ее прекрасное лицо.

Читатель, вероятно, слышал, что глухонемые понимают по движению губ, что говорят им. Я понимаю тоже, по движению губ, всякую речь и потому нет ничего удивительного, что я, наблюдая в телескоп, мог понять, что говорила разгневанная Фемида. Она говорила: «Назад, грабители и воры! Назад, изменник-жрец!»

Бандиты, не слушая — утекали.

— Не слушаетесь вы, так будьте прокляты! Ты, жрец, с луны на землю марш, и будь ты там, на ней, позором для людей. Юродивым ты будь и в юродстве своем морочь людей.

Богиня перевела дух и продолжала, обращаясь к господину во фраке:

— И ты, заморский франт, с луны на землю марш, и на земле пусть долей твоей будет писать премного-много и преглупо-глупо. По временам, когда я захочу, из образа людского тебя в ослиный превращу.

За сим явилась молния и, нужно полагать, за нею гром, и два гнусные вора стремглав полетели на землю.

Оживление охотнорядской торговли постепенно начинало замирать. Уже перестали раздаваться надоедливые возгласы «российских» торговцев и палатка за палаткой заставлялись ими ставнями для ночного покоя. Кое-где хотя и бродили запоздалые покупатели, но уставшие торговцы почти не обращали на них внимания, а если и продавали, то с неохотою.

— Ну, ребята, запирайтесь, — сказал и Иван Макарыч Шарамыжников, — богатый торговец рыбой, своим полусонным молодцам.

Его обыкновение было запираться последним, но нынче он почему-то изменил этому правилу.

Обрадованные приказчики живо пустились исполнять приказание своего хозяина, который хитро посмеивался в свою длинную бороду и думал: «Эка, псы какие! Ловко поворачиваются с окончанием; а к торговли ведь вот не так ретивы!..»

Через несколько минут все было убрано, товар отнесен в подвал, лари закрыты ставнями и заперты большими замками.