Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

А вот что Ортик мог сделать... Он ведь был координатором этого безумного проекта, о котором мне мало что известно... они пытались применить новые достижения генной инженерии для получения Машиаха и, по словам Ортика, многого добились, но смерть Линя проект оборвала. Ну вот и сперма.

Если это просто сперма анонимного донора, то откуда у Ортика этот панический ужас от вопроса об отцовстве? Если он все равно уже сказал, что это не Линь. Значит, это была не просто сперма, а некий измененный генетический материал. Неужели смена Белкой имени связана не с какой-то угрозой, а с тем очевидным фактом, что мать Машиаха не может носить собачье имя Белка?!

Спокойно. Надо уметь поверять логику здравым смыслом. Я, конечно, в этом совершенно ничего не понимаю, но из самых общих соображений ясно, что на начальном этапе их исследований, ни о каком Машиахе не могло быть и речи. Но Ортик, как бывший генетик и вообще сдвинутый на этом проекте, мог захотеть (раз уж все равно все пропало) использовать ситуацию хотя бы для опыта. Чтобы получить, например, промежуточный результат и подвести черту под этапом своего генетического проекта, который летом так трагически оборвался.

Логично. И правдоподобно. Но тогда получается, что Белла забеременела не от Хозяина. Но я уже вывел, что Хозяин -- отец ребенка Рахели. Просто как будто Белла и Рахель -- не одна и та же женщина.

Я долго кашляю, поперхнувшись сигаретным дымом. Слишком глубоко вдохнул, когда все понял. Конечно! Хозяин -- не человек. Следовательно, сперма его -- метафизична, не материальна. То есть, неважно чья сперма оплодотворила женщину. Ребенок принадлежит Хозяину по другой причине. Он не начинает акт оплодотворения, но завершает его. Вот так.

Я уверен, что прав во многом, если не во всем. Но из понятого, кроме общего ощущения безысходности и желания с ней бороться, не вытекает конкретных приказов. Мне нужно в Грот. Только там я смогу поставить последнюю точку или последнюю кляксу -- это уже от меня не зависит.

Я завожу мотор и еду на поверку. Синюшное венозное опускающееся небо, тромбы машин по артериям дорог. Посеревший, посиневший город задыхается от сердечной недостаточности.

Лес. Тут дышится легче. Никого. Ветки-корни растущего из Грота дерева гибко шевелятся на влажном ветру, как щупальца. Я ныряю под них, в пасть этого холодного скользкого спрута. Как я хочу, чтобы там оказался хоть кто-то, с кем можно говорить. Но уже понимаю, что не встречу никого, кроме себя. Подсказки кончились.

Холодно. Грязно. Покрывало исчезло. Я не сажусь на мокрую землю, а засовываю руки в карманы, ежусь против воли. Рука натыкается на камень. Гришин сфинкс! Отдергиваю ладонь от его жгучего холода. Я нарочно последние дни носил его с собой. Положил в карман в тот самый вечер, когда бродил вокруг Гришиной мастерской, заглядывал в щели ставен, чтобы убедиться... Убедился... С тех пор сфинкс со мной. Чтобы натыкаться и обжигать руку его древним пламенем.

Бродя вокруг Гришиной мастерской и сжимая сфинкса, я вдруг ощутил, что это такое -- большее и меньшее зло, как они недолюбливают друг друга, поскольку одно стремится к злу абсолютному, а второе -- все-таки к добру. Добро может оставаться добром пока не начинает сопротивляться злу. А когда начинает, превращается в меньшее зло. "Меньшее зло" -- это то, чем становится добро, вынужденное вступать со злом в странные взаимозависимые отношения, чтобы потом сильнее и смертельнее поразить своего главного противника...

Сфинкс все время то греет мою ладонь жарким львиным телом, то холодит прохладным человеческим лбом. Двойственность его словно продолжается в меня. Она органична. Органичная двойственность. Та, которой не бывает в жизни, но без которой и самой жизни не бывает... ДВОЙСТВЕННОСТЬ! ДВОЙСТВЕННОСТЬ ХОЗЯИНА. Я понял!

Как Вселенная -- это хаос и структура, как человек -- зверь и Бог, так и мой Город, поворачивающийся то к луне, то к солнцу, причащается то светом, то тьмой.

Сначала Лея беременеет во тьме, от львиной сущности, и Хозяин пытается уравновесить это беременностью Беллы, которую переименовывает в Рахель. Два разъединенных продолжения Хозяина растут и готовятся бороться друг с другом за Город. И дряхлеющий, умирающий Хозяин не сможет остановить распрю, не удержит равновесия, не сохранит баланс.

И Город накренится и падет к ногам Леиного потомства. А ведь Иерусалим -- замковый камень мира. И в глобальной катастрофе буду виноват один я. Потому что Страж львиной стороны успел больше.

Я Страж той стороны ДВОЙСТВЕННОСТИ, которая обращена к человеку. Аллерген же на другой стороне. И пока эти стороны сжимали Город, он замыкал мир. Но вмешалась новая, созданная другими буквами реальность. И там, в Интернете, я лишь трусливо следил, а Аллерген действовал и распространялся. Изменения произошли и продолжают происходить, и баланс меж ликами ДВОЙСТВЕННОСТИ утерян. Хозяин борется сам с собой, он распадается, а это значит, что скоро наступит конец всему, что сначала Хозяин, потом Город, а за ним и все, обладающее хоть какой-то структурой, исчезнет в Хаосе.

И теперь я понимаю, почему Хозяин забрал моих жен в свой гарем. Это знак, что он ждет от меня помощи. Он взял на себя заботу о них, чтобы развязать руки Стражу!

Я осторожно разжимаю судорожно сжатую руку, и сфинкс падает вглубь кармана.

-- Я понял! -- отчеканиваю я негромко, но этого достаточно, чтобы быть услышанным.-- Я сделаю, что должен.

И я слышу -- сначала как будто отовсюду шуршит чистая магнитофонная лента. Конечно, мой Грот связан с другими пустотами Города, с дополнительными резонирующими емкостями Иерусалима, которые доносят сюда редкое тяжелое дыхание Хозяина и, наконец, вздох облегчения.

Гриша

Теперь главное не подсесть на сочувствие. Погорельцем я быть перестану, а желание барахтаться в теплой водичке людской жалости может и не пройти. Ладно, поживу несколько дней у Белки вместо любимого кота. Вот судьба у нее -- раньше регулярно подбрасывала чужих мужей, теперь вот -- чужого кота.

Как странно, что окружающие меня люди настолько не понимают, где как и чему сочувствовать. Летом, когда вся моя судьба горела синим пламенем, как десница Сцеволы, даже хуже -- ведь он-то был левша -- я только и слышал: "До свадьбы заживет!" Теперь все сочувствуют тому, что сгорел каменный сарай, причем застрахованный. Как был бы я счастлив, случись со мной лишь то, чему они все так трогательно сочувствуют. "Боже мой, все картины!" "Ты переживаешь, да? Бедный..." "Значит и фотографий не осталось? И все документы?!" "Остался вот так совсем ни с чем? Держись!" Сгорели, да. Несколько средней руки картин, старые электроприборы, скарб, а заодно, по-мелочи, сгорели и уникальные археологические ценности, цены не имеющие, не застрахованные, потому что нелегальные. Так что я не остался "вот так совсем ни с чем". Об этом я могу только мечтать. У меня, а вернее у мужа Алины, остался непокрытый гарантийный чек, который я ему отдал в обмен на древности. От количества нулей там рябит в глазах. То, что привезли (C) не покроет и четверти.

Зато как же профессионально и нежно умеют сочувствовать наши психиатры! А ведь всего-то и требовалось не только трахаться с мужиком, но и лечить его. Глядишь, она бы замужем за Давидом была, а я был бы богаче, да и здоровее.

-- Спасибо, девочки, за сочувствие,-- киваю я.-- Что бы я без вас делал.

-- А что без нас, девочек, делают? -- Белка как-то аллергически усмехается.-- Других бы девочек нашел.

Она не права. Она даже не догадывается, что сегодня никто не смог бы их заменить, как обе они оказались мне нужны. У нас тут просто консилиум состоялся. Как много удивительного узнал я на этом заседании Триумвирата про новую виртуальную жизнь Давида, зихрано левраха. Врочем, не надо спешить. Человек предполагает, а располагает не будем поминать кто.

-- А ты Давида после этого видел?

-- Нет, но собираюсь на днях навестить...

Беременные девочки обмениваются испуганными взглядами. Белка не выдерживает:

-- Гриш... Может, лучше через полицию? Официально? Мы ведь уже не в том возрасте...

Я изображаю легкое недоумение, граничащее с замешательством:

-- Полиция?! Да вы что, правда считаете, что это Давид все сжег? Да ну, сплетни, ерунда. Не мог он.

Белка недоверчиво на меня щурится. Черт, переигрываю. И продолжаю:

-- Хотя... Вообще-то, когда речь идет о Давиде, понятия "не мог" не существует... Наверное, мог. То есть, сжечь мастерскую он, конечно, смог бы. А вот заявить потом, что этого не делал -- нет, это уже не Давид.

О, психиатр со мной согласна, кивает. Отец нашего ребенка -- не подлец. И не псих, да?

-- Верно,-- говорит Лея.-- Давид патологически честный человек.

Да-да, из тех, кому убить легче, чем соврать. Да и что значит для него соврать? Из корысти -- никогда. А вот ради высшей цели... Впрочем, если девочки говорят правду, а врать им незачем, да и не придумаешь такое, то высшая цель последних недель Давидовой жизни попеременно валяется у них на коленях. Неужели вот этот рыжий клубок шерсти и выведет меня из лабиринта к грамотному сценарию мести? Даже не только грамотному, но и нестандартному. Я слишком хорошо знаю Давида, чтобы действовать стандартно. На кондовую месть у полиции существуют отработанные методы.