Николай Верещагин - Роднички

Музыка оборвалась, и они остановились прямо там, где он ее пригласил. Многие почему-то смотрели на них. Антон спросил глазами: «Будем еще танцевать?» — и она кивнула: «Конечно!..» Он пошел к сцене, где сидел Кеша, и по дороге обернулся — широко открытыми глазами девушка смотрела ему вслед. Кеша встретил его удивленным взглядом.

— Ну ты даешь, — сказал он ворчливо. — Пошел приглашать Зи-ночку, а пригласил эту малявку. Хотя девочка ничего, симпатичная. — Совсем даже ничего, — сказал Антон, улыбаясь во весь рот, и в голосе прозвучало такое самодовольство, что самому стало смешно. Он сел вполоборота к залу и, разговаривая с Кешей, все время посматривал в сторону этой девочки с бантиками, и она ему все больше нравилась: и эти ее школьные бантики, и маленькая хрупкая фигурка, и ее говорящие глаза — даже отсюда он понимал, что они говорят. Они сказали, что, если кто-нибудь и пригласит ее танцевать, она не пойдет, а будет танцевать только с ним… И когда он снова шел через весь зал, чтобы пригласить ее на вальс, ему было так приятно, что она ждет его, только его, и никого другого.

— Как тебя зовут? — кружась с ней в танце, спросил он.

— Таня, — ответила она, глядя на него снизу вверх из-за своего невысокого роста. Голос у нее был мягкий и нежный.

— Таня, — тоном взрослого повторил он. — Хорошее имя.

Она чуть заметно улыбнулась и опустила глаза.

— А меня — Антон.

— Антон?.. — с какой-то детской шаловливостью передразнила она. — Хорошее имя.

Оба рассмеялись и так, смеясь, продолжали кружить. Но тут музыка оборвалась и все пары остановились.

— Танго!.. — закричал со сцены Башков, который взял на себя роль диск-жокея. — Объявляется белый танец.

— Я вас приглашаю, — сказала Таня поспешно, точно испугавшись, что он сейчас уйдет, и тут же смутилась, опустила глаза.

— Весьма польщен, — сказал Антон, подавая ей руку. И они снова вошли с нею в круг.

Танцуя, они разговаривали теперь не только глазами, но и обыкновенно, словами, и он узнал, что Таня перешла в одиннадцатый класс, что у них сейчас практика в детском саду, что у нее даже есть своя группа, что малыши ей нравятся и они ее любят, но по- настоящему она еще не решила, кем станет; папа хочет, чтобы она поступила в медицинский- папа у нее врач-рентгенолог, — но сама она не может понять, к чему у нее призвание… Это был обыкновенный разговор, но в нем была для Антона какая-то особая прелесть. Дело было не в словах, не в том, что он говорил и что отвечала она, с легкой робостью, чуть запыхавшись в стремительном кружении танца. Главное, он не был скован, ничто его не тяготило; он мог спокойно смотреть в ее глаза, и она смотрела в ответ доверчиво, он мог просто молчать, и в этом не было неловкости, мог просто улыбнуться ей, и знал, что она ответит ему ясной улыбкой.

Он забыл свою хандру, свое дурное настроение, он совсем забыл про Бубенцову. Раз или два он ловил на себе ее печальный и как будто удивленный взгляд, но тут же забывал о ней, не успев даже осознать, почему она так смотрит, почему она опечалена. Уже к концу вечера, когда он курил с ребятами у окна, Бубенцова подошла к нему и сказала:

— Антоша, проводи меня, пожалуйста, домой. — Лицо у нее было обиженное и сердитое, она ревновала и даже не скрывала этого. Он не почувствовал никакого злорадства, ему было немножко жаль ее, ему сейчас хотелось бы так все устроить, чтобы всем было хорошо и никто не страдал. Но ему не хотелось провожать ее, не хотелось бросать Таню.

— Нет, — сказал он, не пряча от нее глаз. — Я не могу. Пусть тебя Валентин или Гриша проводят, а я не могу.

— А я хочу, чтобы ты! — сказала она, нахмурив брови и чуть не топнув ногой. Ему показалось, что она сейчас заплачет, такая она была расстроенная.

— Я не могу сейчас, — сказал он мягко. Бубенцова посмотрела на него долго и требовательно, как будто давала ему еще время спохватиться, осознать, что он делает, раскаяться. Потом сказала:

— Потанцуй со мной.

В этом он не мог ей отказать, и так уже он чувствовал себя немножко виноватым перед ней. Они медленно двигались под музыку и молчали, не глядя друг на друга. Антон бросил взгляд туда, где стояла Таня, и не нашел ее. Он быстро обежал глазами весь зал — ее не было в зале.

— Прости, Света, — сказал он Бубенцовой и ринулся к выходу.

После ярко освещенного зала на улице было темно как в погребе. Когда глаза его немного привыкли к темноте, он заметил впереди Танино светлое платье. Он ускорил шаги, потом побежал — светлое пятно метнулось к какому-то дому и исчезло. Он остановился у ворот этого дома и, чуть переведя дыхание, нажал на щеколду. Калитка со скрипом приоткрылась, но со двора кто-то решительно воспротивился этому, и калитка опять закрылась, слабо звякнула щеколда. У него отлегло от сердца. Он прислонился к воротам и стал ждать. Ближнее окно в доме было открыто, видимо, для прохлады. В доме спали, и кругом была такая тишина, что явственно слышалось, как в комнате на стене равномерно постукивают ходики. Таня тихо и прерывисто дышала по ту сторону ворот.

— Таня! — шепотом, чтобы его не услышали в доме, позвал Антон. — Таня, выходи!.. Зачем ты в чужом дворе прячешься?..

Она не ответила ничего, но в тишине он услышал ее глубокий подавленный вздох. Он еще раз попробовал открыть калитку, и прежним успехом. Конечно, мог бы нажать посильнее, но уступил ей, и калитка захлопнулась.

— Таня, — снова позвал он. — Ну выйди, пожалуйста. Зачем ты прячешься?..

— Мне стыдно, — сказала Таня звенящим от слез голосом.

— Стыдно? Чего?

— Что я такая глупая.

— Кто это тебе сказал!

— Я сама знаю. Я глупая, глупая! И со мной не интересно. Я убежала, как глупенькая, и вы надо мной смеетесь.

— Я смеюсь?! И не думал! — убежденно сказал Антон.

— Правда?.. — спросила она доверчиво, сквозь слезы.

— Правда!

Она притихла, будто решая, верить ему или нет, потом глубоко-глубоко вздохнула, как маленький ребенок после обильных слез, и, сразу забыв свое горе, сказала решительно и звонко:

— А пойдемте на лодке кататься!

— Что, прямо сейчас?

— Ну, конечно.

— Пойдем, — согласился он. — А тебя отпустят так поздно?

— Запросто, — сказала она. — Мамы дома нет — она к бабушке в Харьков уехала. А с папой мы друзья.

Они пришли к Таниному дому, и здесь Антон подождал у ворот, пока Таня ходила за веслами. Дом был простой, деревянный, как и другие в поселке, но белые наличники, аккуратно подстриженные кусты и цветочная клумба в палисаднике выделяли его в ряду других. Освещенные окна были задернуты легкими вышитыми занавесками, за которыми Антон ничего в доме не видел. Минуты через три Таня вышла с веслами, он взял их на плечо, и они отправились к пристани.

— Какие маленькие и легкие весла, — сказал он.

— Лодка потому что маленькая. Мне ее папа сделал, — сказала она.

— Голубая? С красной полосой?

— А откуда вы знаете?

— Я все на свете знаю, — засмеялся он. Это совпадение ему понравилось. Вообще, у него было сейчас такое ощущение, что все должно у него совпадать, все должно получаться, чего бы он ни захотел.

Было близко к полночи, поселок уже спал. И хотя звезд на небе проклюнулось множество, под ногами в темноте ничего не видно. Но сейчас темнота не казалась чужой и враждебной. Они с Таней шли, взявшись за руки, и когда кто-то из них спотыкался о кочку, то смеялись вместе, а когда собаки лаяли на них из подворотен, тоже смеялись.

— Не бойтесь, — покровительственно сказала Таня. — Они добрые, не укусят. Просто от скуки лают. Скучно небось всю ночь на привязи сидеть… Туман! Туман!.. — окликнула она пса, который сипло залаял на них со двора. Пес замолчал, прислушиваясь, потом заскулил, зацарапался в калитку. Таня потянула Антона к калитке, и вдруг прямо перед собой он увидел большую собачью голову. Пес стоял на задних лапах, и башка его с разинутой пастью торчала над калиткой. Таня бесстрашно протянула руку и потрепала его за загривок.

— Туман добрый, — сказала она. — Почешите его за ухом, не бойтесь!..

Поколебавшись, Антон протянул руку, и пес дружески облизал его ладонь своим влажным шершавым языком.

Таня отомкнула замочек и устроилась на корме, Антон сел на весла. Лодка осела и закачалась под их тяжестью, вода заплескалась у самого края борта. Антон осторожно оттолкнулся от пристани и приналег на весла. По тому, как заметно стал уплывать и отдаляться фонарь на берегу, почувствовал, что лодка идет сильно. С каждым гребком, каждым всплеском весел фонарь на столбе уплывал все дальше: вот уже не видно лампочки, а только снопик желтых лучей; вот уже и лучей не видно, только светящаяся точка вдали, и еще одна, отраженная в черной воде внизу; вот искорка не больше яркой звезды, и только потому, что висит она очень низко, можно понять, что это не звезда, а фонарь на пристани. Антон греб сильными рывками, откидываясь всем корпусом назад — лодка послушно и стремительно разрезала темную воду.