Чарльз Диккенс - Наш общий друг (Книга 3 и 4)

Мистер Самсон, наконец, освободившись от взгляда миссис Уилфер, словно из-под караула, глубоко вздохнул и сделал весьма оригинальное и тонкое замечание насчет того, что подобные предчувствия очень трудно себе объяснить. Р. У. поскреб в затылке, обвел виноватым взглядом весь стол и, остановив его на жене, снова попытался заикнуться все о том же:

- Милая, право, я боюсь, что тебе не очень весело?

На что она опять ответила по-старому:

- Напротив, Р. У. Мне очень весело.

Положение злополучного Джорджа Самсона во время этой приятной беседы было поистине самое незавидное. Ом не только чувствовал себя совершенно беззащитным под огнем красноречия миссис Уилфер, но и должен был терпеть нападки Лавинии, которая обращалась с ним хуже, чем с собакой, отчасти желая показать Белле, что теперь Джордж у нее в руках и она может вертеть им как хочет, отчасти же в отместку ему самому за то, что он и сейчас явно восхищается красотой Беллы. Ослепленный, с одной стороны, блеском красноречия миссис Уилфер, а с другой стороны, омраченный придирками и хмурыми взглядами Лавинии, которой было посвящено его отвергнутое Беллой чувство, молодой человек до такой степени не умел скрыть свои страдания, что на него жалко было смотреть. Если даже ум у него и помутился временно от таких мучений, то в оправдание ему следует сказать, что голова у него от природы была слабая и твердостью рассудка он никогда не отличался.

Так проходили эти приятные, усыпанные розами часы, и, наконец, Белле пришла пора отправляться обратно к Боффинам в сопровождении папаши. Упрятав ямочки на щеках в капор и завязав ленты, Белла простилась со всеми домашними, и, когда они вышли на свежий воздух, херувим глубоко вздохнул, словно ему стало легче.

- Ну, папочка, - сказала Белла, - можно считать, что и эта годовщина уже миновала.

- Да, милая, вот и еще один год прошел.

Белла еще крепче прижалась к нему и в утешение несколько раз похлопала его по руке.

- Спасибо, милая, - сказал он, словно утешение было выражено словами. Что мне делается, душа моя. Ну, а ты как поживаешь?

- Я нисколько не исправилась, папа.

- Неужели нисколько?

- Да, папа. Напротив, я стала еще хуже.

- Боже ты мой! - воскликнул херувим.

- Я стала хуже, папочка. Я все подсчитываю, сколько мне надо годового дохода, когда я выйду замуж, и какой суммой - самое меньшее - я могла бы удовольствоваться. У меня даже морщинки появились на носу. Ты ведь заметил нынче вечером морщинки у меня на носу?

Папа на это только засмеялся, а Белла, раза два-три встряхнула его руку.

- Как вам не стыдно, сударь, смеяться, когда вы видите, что ваша обворожительная женщина дурнеет и вся осунулась. Вам лучше бы приготовиться заблаговременно. Скоро я уже не смогу скрывать мою жадность к деньгам - это по глазам будет видно, и когда вы это сами заметите, это вас огорчит, но так вам и надо: зачем не заметили вовремя? Ну, сударь, мы же с вами заключили договор! Имеете ли вы что-нибудь сообщить мне?

- Душа моя, я думал, это ты должна мне что-то сообщить.

- Ах, вы так думали, в самом деле? Так что ж вы меня не спросили в ту самую минуту, как мы с вами вышли из дому? Доверием обворожительных женщин нельзя шутить. Так и быть, на этот раз я вас прощаю - и... гляди, папа: вот тебе поцелуй! - Тут Белла приложила пальчик в лайковой перчатке к своим губам, а потом к губам отца. - А теперь я буду говорить серьезно - мне нужно сказать тебе - сколько их? - четыре секрета. И заметь! Все очень важные, серьезные, настоящие секреты. Только чтоб это осталось между нами!

- Номер первый, душа моя?

- Номер первый просто изумит тебя, папа. Как ты думаешь, кто сделал мне предложение? - И тут она смутилась, хотя начала очень весело.

Папа заглянул ей в лицо, потом опустил глаза, потом опять заглянул ей в лицо и сказал, что никак не может угадать.

- Мистер Роксмит, папа.

- Да что ты говоришь, душа моя?

- Мистер Роксмит, папа, - отвечала Белла, отделяя слог от слога для пущей убедительности. - Что ты на это скажешь?

Папа ответил вопросом на вопрос:

- А что ты ему на это сказала, душа моя?

- Конечно "нет", - резко отчеканила Белла.

- Ну, разумеется, - задумчиво ответил ее отец.

- И я высказала ему, почему я считаю этот поступок нарушением доверия с его стороны и оскорблением себе лично, - продолжала Белла.

- Да, разумеется. Действительно, я и сам удивился. Как это он сунулся в воду, не спросясь броду, - разузнал бы сначала, что ли. Хотя, как подумаешь, он, кажется, всегда тобой восхищался.

- Восхищаться мной может любой извозчик, - заметила Белла с надменностью, отчасти напомнившей ее матушку.

- Очень возможно, душа моя. Ну, а номер второй?

- Номер второй, папа, почти то же, что первый, хотя это и не так возмутительно. Мистер Лайтвуд сделал бы мне предложение, если б я ему позволила.

- Надо так понимать, милая, что ты и не собираешься ему позволять?

Белла опять повторила не менее выразительно:

- Что ты, конечно нет! - И отец счел своим долгом отозваться:

- Конечно нет.

- Мне он не нравится, - сказала Белла.

- Этого уже достаточно, - прервал ее отец.

- Нет, папа, этого не достаточно, - возразила Белла, встряхнув его руку еще два раза. - Ведь я тебе говорила, какая я стала корыстная и дрянная девчонка? Только потому и считается достаточно, что у него нет ни денег, ни клиентов и ничего в будущем, ровно ничего, кроме долгов.

- Гм! - ответил херувим, несколько приуныв. - А номер третий, милая?

- Номер третий, папа, гораздо лучше. Это великодушно, благородно, просто прелестно. Миссис Боффин сама сказала мне по секрету, да, сама, - а никого правдивей и добрей ее я не видела в жизни, - она сказала, что они с мужем хотят, чтоб я сделала приличную партию, и, если я выйду замуж с их согласия, они дадут мне хорошее приданое.

И тут признательная Белла расплакалась от избытка чувств.

- Не плачь, милочка, - сказал ей отец, утирая глаза, - это мне простительно расчувствоваться немножко, когда я вижу, что моя любимая дочь, после всех ее разочарований, окружена таким вниманием и со временем, наверно, будет блистать в свете, но ты сама не плачь, ради бога, не плачь. Я очень им обоим благодарен. Поздравляю тебя от всего сердца, душа моя.

Тут добродушный и мягкосердечный херувим вытер слезы, а Белла обняла его за шею и нежно поцеловала посреди дороги, взволнованно тараторя, что он самый лучший отец и самый лучший друг и что в день своей свадьбы она станет перед ним на колени и попросит прощения за то, что дразнила его, словно не знала цены его терпеливому, сострадательному, доброму и вечно юному сердцу.

При каждом новом эпитете она снова принималась целовать отца, так что у него, наконец, слетела с головы шляпа, и сама Белла расхохоталась без удержу, когда ветер покатил шляпу по мостовой, а отец бросился ловить ее.

Как только мистер Уилфер поймал шляпу и немножко отдышался, они опять двинулись дальше, и отец спросил Беллу:

- А четвертый номер, душа моя? Смеющееся лицо Беллы сразу омрачилось.

- Может быть, сейчас еще не стоит говорить про номер четвертый, папа. Пока что буду надеяться, что еще не все потеряно, что на самом деле этого, может, и нет, что я ошиблась.

Перемена в Белле вызвала у херувима повышенный интерес к номеру четвертому, и он негромко спросил:

- Может быть, этого и нет, душа моя? Может быть, чего нет, душа моя?

Белла задумчиво посмотрела на него и покачала головой.

- Нет, все-таки я знаю, что так оно и есть, папа. Слишком даже хорошо знаю.

- Милая, ты меня совсем расстроила, - отвечал ей отец. - Может быть, ты еще кому-нибудь отказала, душа моя?

- Нет, папа.

- Ну, кому-нибудь дала согласие? - предположил он, высоко подняв брови.

- Нет, папа.

- Может, есть еще кто-нибудь, кто хочет попытать счастья, если ты ему позволишь?

- Насколько мне известно, нет, папа.

- Но, может быть, есть такой, который не решается сделать предложение, а тебе этого хотелось бы? - спросил херувим, прибегая к последнему ресурсу.

- Что ты, папа, конечно нет, - сказала Белла, опять встряхивая его руку.

- Да, конечно нет, - согласился отец, - Белла, милая, я не усну сегодня ночью, если ты мне не расскажешь про номер четвертый.

- Ах, папа, ничего хорошего нет в номере четвертом! Мне так жаль, так не хочется этому верить, я так старалась ничего этого не видеть, что очень трудно будет сказать даже тебе. Дело в том, что мистера Боффина портит богатство: он меняется с каждым днем.

- Дорогая моя Белла, надеюсь, что этого нет, уверен, что нет.

- Я тоже надеялась и верила, что нет; но с каждым днем он все больше и больше меняется к худшему. Не ко мне - со мной он всегда один и тот же, - но к другим. У меня на глазах он становится подозрительным, капризный, вздорным, деспотичным, несправедливым. Если богатство когда-нибудь портило хорошего человека, то оно испортило моего благодетеля. И все-таки, подумай, как страшна притягательная сила денег! Я это вижу, я боюсь этого и не знаю, как на меня подействуют деньги, может быть тоже изменят к худшему. И все-таки я всегда думаю о деньгах, хочу денег; и в той жизни, какую я вижу перед собой, все деньги, деньги и деньги, и еще то, как деньги могут изменить жизнь!