Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

Наконец он сообразил: они не догадались загасить примус и фонарь, которые отравляли воздух. Это было бы все равно, что погасить последние проблески жизни в их грязной и темной норе. Руперт опять встал, подчиняясь властному голосу Водопьянова.

— Знаю! Знаю! — бросил он раздраженно.

И он действительно знал, что надо делать. Водопьянов советовал прорубить топором дыру в подветренной стене и потом чем-нибудь ее завесить, но Руперт понимал, что при этом создастся прямая тяга воздуха и ледяной сквозняк мгновенно выстудит кабину, — им владела неистовая, суеверная ненависть к холоду.

— Будет слишком холодно, — буркнул он в ответ. — Не годится.

Он взял топор и начал отрывать алюминиевый желоб, в котором были проложены провода и кабели. Желоб вел в дальний конец фюзеляжа, который в свое время Ройс забил снегом. Слабыми руками он дергал желоб, выбивался из сил, падал. Потом снова вставал и снова дергал и, оторвав метра два или три. лег отдохнуть. Голос Водопьянова вывел его из смутного забытья.

— Нельзя так, — произнес Руперт вслух. — Нельзя распускаться.

Им опять овладело дурашливое легкомыслие, его разбирал смех, он сел и начал рассказывать Водопьянову, как бы посмотрела на все это его жена.

— Она ни капли на меня не похожа. Джо не любит задумываться над мрачными сторонами бытия. Сложности не по ее части. Она смотрит на жизнь просто. В каком-то смысле это, может, и неплохо, но вся эта история показалась бы ей ужасной глупостью, уж можете мне поверить. — И он бессмысленно захихикал. — Хотя…

— Сейчас не до этого, — оборвал его Водопьянов. — Принимайтесь за дело. Встаньте и продолжайте то, что начали. Эх, если бы я мог двигаться! — беспомощно вздохнул он.

— Ну-ка! — подстегнул себя Руперт. — Давай шевелись…

Он возвратился к желобу. У него созрел чудесный план, совершенно ясный. Он разрежет желоб пополам и свяжет оба куска проволокой так, чтобы вышло колено. Потом пробьет дыру в подветренной стене, просунет в нее трубу, выйдет из фюзеляжа, взберется наверх, укрепит снаружи трубу, и получится прекрасная вентиляция без большой потери тепла…

Он принялся рубить желоб.

— Стойте! Стойте! — закричал Водопьянов.

— Ну, чего вам? — спросил он.

— Что вы делаете? Вы крушите свою постель, а там, глядишь, и ногу отрубите…

— Ничего, ничего, — пробормотал Руперт.

Только теперь он увидел, что желоб лежит на его спальном мешке, а мешок уже изрядно испорчен. Рука с топором повисла в воздухе.

Руперт оглянулся на Водопьянова, который, чуть не падая с кровати, пытался ухватиться за желоб.

— Чего вам надо? — рассердился Ройс.

— Вы не соображаете, что делаете, — ответил Водопьянов. — Бросьте топор, Руперт! Бросьте, ну!..

Руперт остановился, подошел к измученному, беспомощному Водопьянову, сел с ним рядом и начал объяснять, какую он хотел соорудить трубу. Ну, чего Водопьянов привязался к топору?

— Право же, нечего волноваться! — Руперт добродушно посмеялся над Алексеем.

Он, спотыкаясь, ходил по фюзеляжу и слышал словно издалека голос Водопьянова, что-то кричавшего ему о примусе. Несколько раз он упал, но превозмог слабость и приступил к выполнению второй части плана: начал рубить дыру в стене. Только бы не ошибиться и проделать дыру именно в подветренной стороне. Он ничего не видел. В кабине было слишком темно. Но он был уверен, что все идет правильно. Он рубил по стене то здесь, то там, падал, поднимался и снова принимался рубить. Надо кончать это дело. Скорей, скорей…

— Правильно я рублю? Да? — спросил он Водопьянова, который ничего не говорил ему и только беспомощно присутствовал при том. как Ройс калечит фюзеляж.

Размахнувшись изо всех сил, Ройс нанес сокрушительный удар и пробил стену; не удержавшись на ногах, он свалился, как куль, и теперь лежал молча, с открытыми глазами, радуясь своему успеху. Успех ли это? Он не был уверен. Повернувшись на бок, он услышал встревоженные крики русского.

— Ничего! — по-русски же умиротворяюще прошептал Руперт и упал без сознания…

█

Водопьянов понимал, что ему нельзя терять голову, как бы ни было страшно то, что произошло. Несколько мгновений он лежал неподвижно, раздумывая, что предпринять. А что он мог предпринять? Он даже не знал, жив ли Руперт. Англичанин, нелепо скорчившись, лежал возле дыры, через которую в кабину врывался холодный ветер. Прежде всего, решил Водопьянов, надо добраться до Руперта и выяснить, что с ним. Если он мертв, тогда конец.

— Ну, друг, давай! — скомандовал он себе грустно. — Пошли!

Но человеку с парализованными ногами гораздо легче приказать себе «пошли!», чем выполнить этот приказ.

Водопьянов скатился с кровати, чуть не опрокинув фонарь. Он закричал, боясь потерять сознание от боли, его жгло изнутри, словно ему угодило в живот раскаленное ядро, он лежал ничком, чувствуя, что не в силах перевернуться на спину. Если бы его хоть немного слушались ноги! Он напряг всю свою волю. От мучительной натуги тело его покрылось испариной. По щекам текли слезы. В ярости он громко проклинал свои ноги. Они были тут, но он не мог пошевелить ими. Он им приказывал двигаться, но они ему не подчинялись.

— Черт! У, черт! — простонал он в отчаянии и закрыл глаза. Но уже через минуту он приподнял голову и впился глазами в англичанина; тот лежал по-прежнему неподвижно, похожий в своей неуклюжей парке на лохматую, свернувшуюся калачиком собаку, Водопьянов был одет только до пояса; остаться на металлическом полу значило для него замерзнуть, тем более что ноги его потеряли всякую чувствительность.

Ухватившись за спальный мешок Ройса, он попробовал подтянуться вперед, но мешок пополз к нему. Он никак не мог найти точки споры, все сдвигалось с места, все куда-то ползло. Даже коврик на полу. Водопьянов оттолкнул его в сторону и опять попытался подтянуться, но пальцы скользили по промерзшему гладкому металлу пола. Наконец, он уцепился ногтями за заклепки.

Будь он хоть немного крепче, ему бы далось это легко, но он был слаб, как ребенок, и когда наконец он подобрался к Ройсу, силы окончательно покинули его. Несколько минут он лежал неподвижно, вдыхая холодный воздух, врывавшийся сквозь пробоину в стене фюзеляжа.

— Эх, Алексей, — с горечью прошептал он. — Невезучий ты человек.

Он подтянулся еще немного и стал тормошить англичанина; спутанные волосы и борода у Ройса смерзлись, как кора.

— Вы живы? — кричал он.

Руперт был жив, он дышал. Глаза его были полуоткрыты, а длинная, стоявшая торчком возле губ борода слегка шевелилась.

— И на том спасибо, — пробормотал Водопьянов, сам не зная, кого благодарит.

Скорее всего англичанина, от которого теперь зависела его, Алексея, жизнь.

Но Руперта надо было засунуть в спальный мешок, и Алексей начал работать сначала руками, потом головой и, наконец, зубами: он толкал, подтягивал, ворочал с боку на бок бесчувственное тело Ройса. Это была адова работа — поднимать и передвигать обмякшее огромное тело англичанина. На самом деле Руперт был худ и легок, но Водопьянову он сейчас казался гигантом. Гигантом…

Он сам не знал, как ему это удалось и сколько заняло времени, но укрыв наконец Ройса, он так обессилел, что не мог шевельнуть и рукою для собственного спасения. Он был выжат до капли.

— Минутку полежу… Одну минутку. — прошептал он.

Но он поборол опасное искушение и пополз к своей кровати. Стащив вниз спальный мешок, он влез в него (с великим трудом, головой вперед, но все же влез) и лежал там, то проваливаясь в темноту, то приходя в себя и бормоча какую-то бессмыслицу, а через секунду снова погружаясь в безмолвие неосязаемого и страшного мира, в чугунное забытье.

Он почти заглянул туда, откуда нет возврата, и теперь спал мертвым сном.

█

Они просыпались и засыпали снова.

Один раз Водопьянов кое-как приготовил кашу из овсяной крупы с бульонными кубиками и съел ее прямо из банки; Ройса он не смог разбудить и, улегшись обратно, стал думать о своей жене и о детях, которых у него не было. Впрочем, когда-то у него была дочка.

— Нет, — печально вздохнул он, — больше не будет Водопьяновых.

Нина снова выйдет замуж. С каждым днем она будет все реже и реже его вспоминать. Собственно, то, что он еще жив, — чистая случайность, его уже давно считают погибшим, горе Нины, наверно, утихло. Время взяло свое, и он вычеркнут из ее жизни.

Но он знал, что на самом деле это не так. Они были слишком близки, слишком нуждались друг в друге, слишком много значили друг для друга, чтобы это могло быть правдой. Пройдет еще немало времени, прежде чем она сможет его забыть. В сущности, он должен выжить хотя бы ради того, чтобы избавить ее от этого горя, уберечь от этого несчастья.

«Знаешь, Нина, — говорил он ей мысленно, — не выходи больше замуж за летчика. Летчики слишком чаете и слишком далеко уезжают. Они всю жизнь ходят по краю пропасти. И всю жизнь мечтают о доме, хотят жить на одном месте в тепле и уюте. Но мечта эта никогда не исполняется».