Франсуаза Саган - Смутная улыбка

меня больше не видеть Люка? Я это смогу? " И сразу ответ: "Нет, не смогу! "

-- Я ведь решила заняться вами, одеть вас как следует и познакомить с вещами куда более интересными, чем эти студенты и библиотеки.

"О Боже, -- подумала я, -- это не тот момент, не тот, когда нужно это говорить! "

-- Так как же? -- повторила она, поскольку я молчала. -- В какой-то степени я нашла в вас дочь. -- Юна сказала это, смеясь, но очень мило. -- Но если эта дочь с характером и чрезмерно интеллектуальна...

-- Вы слишком добры, -- сказала я, напирая на слово "слишком". -- Не знаю, что мне делать.

-- Не мешать, -- сказала она, смеясь.

"Я попала в осиное гнездо, -- подумала я. -- Но если Франсуаза так меня любит и предлагает мне видеться, я буду часто видеть Люка. Может быть, я ей все объясню. Может быть, ей это немножко все равно после десяти лет брака".

-- Почему вы так хорошо ко мне относитесь? -- спросила я.

-- Вы принадлежите к людям того же типа, что и Люк. Натуры не очень счастливые, которым суждено искать утешения у тех, кто, как я, рождены под знаком Венеры. Вам этого не избежать...

Мысленно я воздела руки к небесам. Потом мы отправились в театр. Люк разговаривал, смеялся. Франсуаза объяснила, что вокруг за люди, кто с кем и т. д. Они проводили меня до пансиона, и Люк непринужденно поцеловал мне руку. Я вернулась несколько обескураженная, заснула, а на следующий день уехала к родителям.

Глава вторая

Но Ионна была серая, а тоска нестерпимая. Не просто тоска, а тоска по кому-то. Через неделю я вернулась. Когда я уезжала, моя мать вдруг очнулась, спросила меня, счастлива ли я. Я заверила ее, что да, мне очень нравится юриспруденция, я много занимаюсь и у меня хорошие друзья. Успокоенная, она снова ушла в свою меланхолию. Ни на одну секунду-в отличие от прошлого года-я не почувствовала желания поговорить с ней обо всем. Да и что ей сказать? Решительно я постарела.

В пансионе я нашла записку от Бертрана, который просил позвонить, как только я вернусь. Он наверняка хотел выяснить отношения-я не очень доверяла деликатности Катрин-и в этом я ему отказать не могла. Итак, я ему позвонила, и мы договорились встретиться. В ожидании я записалась в университетскую столовую.

В шесть часов мы встретились с Бертраном в кафе на улице Сен-Жак, и мне показалось, что ничего не произошло, что все начинается снова. Но когда он поднялся и с серьезным лицом поцеловал меня в щеку, я вернулась к действительности. Я трусливо пыталась принять легкомысленный и безответственный вид.

-- Ты хорошо выглядишь, -- сказала я искренне, а в голосе пронеслась циничная мыслишка: "К сожалению".

-- Ты тоже, -- коротко сказал он. -- Я хочу, чтобы ты знала: Катрин мне все рассказала.

-- Что все?

-- О твоей поездке на побережье. Я тут кое-что прикинул и думаю, что ты была с Люком. Так это или нет?

-- Так, -- сказала я. (Я была тронута. Он не злился, а был спокоен и немного грустен. )

-- Ну, так вот: я не из тех, кто делится с другими. Я еще люблю тебя настолько, чтобы не придавать этому всему значения; но не настолько, чтобы позволить себе роскошь ревновать и мучиться из-за тебя, как весной. Ты должна выбрать.

Он выпалил это одним духом.

-- Что выбрать? -- Мне стало скучно. Люк был прав, я не думала о Бертране как о главной проблеме.

-- Или ты больше не видишь Люка, и у нас все продолжается. Или ты его видишь, и мы останемся добрыми друзьями. Больше ничего.

-- Конечно, конечно.

Мне абсолютно нечего было сказать. Он как будто повзрослел, обрел солидность; я почти

восхищалась им. Но он больше ничего для меня не значил, решительно ничего. Я накрыла рукой его руку.

-- Я в отчаянии, -- сказала я, -- но ничего не могу поделать.

-- Нелегко это проглотить, -- сказал он.

-- Я не хочу тебя мучить, -- повторила я, -- и я дейстительно терзаюсь сама.

-- Но это не самое трудное, -- сказал он как бы самому себе. -- Вот увидишь. Когда все решено, тогда уже не страшно. Плохо, когда цепляются.

Он вдруг повернулся ко мне:

-- Ты любишь его?

-- Да нет же, -- раздраженно сказала я. -- Не в этом дело. Мы очень хорошо понимаем друг друга, вот и все.

-- Если тебе станет тоскливо, помни, я здесь, -- сказал он. -- А я думаю, что станет. Вот увидишь:

Люк-ничто, этакий грустный умник. И все.

Я подумала о нежности Люка, о его смехе, -- какая меня охватила радость!

-- Поверь мне. Во всяком случае, -- добавил он как-то порывисто, -- я буду здесь, Доминика. Я был очень счастлив с тобой.

Оба мы готовы были расплакаться. Он-потому что все было кончено и тем не менее ему хотелось надеяться, я-потому, что у меня было ощущение, будто я теряю истинного своего защитника и бросаюсь в сомнительное приключение. Я встала и тихонько поцеловала его.

-- До свидания, Бертран. Прости меня.

-- Что уж там, -- сказал он мягко.

Я вышла совершенно разбитая. Замечательно начинался год.

В моей комнате меня ждала Катрин, с трагическим лицом сидя на кровати. Она поднялась, когда я вошла, и протянула мне руку. Я без энтузиазма пожала ее и села.

-- Доминика, я хочу попросить прощения. Я, наверно, не должна была ничего говорить Бертрану. Как ты считаешь?

Вопрос привел меня в восхищение.

-- Это не важно. Может быть, было бы лучше, если бы я сама ему сказала, но это не важно.

-- Ну и хорошо, -- сказала она, успокоившись. Она снова уселась на кровать-теперь вид у нее был возбужденный и довольный.

-- Ну-рассказывай.

Я потеряла дар речи, потом засмеялась.

-- Ну нет! Ты просто великолепна, Катрин! Провентилировала вопрос с Бертраном-раз, два и готово! -- и, покончив с этим неприятным делом, валяй рассказывай дальше, что-нибудь этакое, позаман-чивей.

-- Не издевайся надо мной, -- сказала она тоном маленькой девочки. -Рассказывай мне все.

-- Нечего рассказывать, -- ответила я сухо. -- Провела две недели на побережье с человеком, который мне нравится. По ряду соображений история на этом кончается.

-- Он женат? -- спросила она вкрадчиво.

-- Нет. Глухонемой. А сейчас я должна разобрать чемодан.

-- Ну что ж, я подожду. Все равно ты мне все расскажешь, -- сказала она.

"Самое ужасное, что так оно, возможно, и будет, -- подумала я, открывая шкаф. -- Найдет черная меланхолия... "

-- Ну ладно, а вот я, -- продолжала она, как будто это было открытием, -- я влюблена.

-- В кого? -- сказала я. -- Ах да! В последнего, конечно.

-- Если это тебе не интересно...

Но она продолжала. Я со злостью приводила в порядок вещи. "Почему у меня в подругах такие дуры? Люк бы ее не потерпел. А при чем тут Люк? Притом что это, в общем, моя жизнь".

-- ... Одним словом, я его люблю, -- заключила она.

-- А что ты называешь любить? -- спросила я с любопытством.

-- Ну, я не знаю. Любить-это думать о ком-нибудь, везде с ним бывать, предпочитать его другим. Разве не так?

-- Не знаю. Может быть.

Вещи были в порядке. Я вяло уселась на постель. Катрин сделалась милой.

-- Ты какая-то сумасшедшая, Доминика. Ты ни о чем не думаешь. Пойдем с нами сегодня вечером. Я буду, конечно, с Жаном-Луи и с его другом, он очень умный, занимается литературой. Это тебя развлечет.

В любом случае я не хотела звонить Люку до завтра. И потом, я устала; жизнь представлялась мне унылым круговоротом, а в центре порой -единственная точка опоры-Люк. Он один меня понимал, помогал мне. Он был мне необходим.

Да, он был мне необходим. Я ничего не могла требовать от него, но он все-таки за что-то был в ответе. Главное -- не нужно, чтобы он это знал. Соглашения должны оставаться соглашениями, особенно когда они могут причинить неприятности другим.

-- Ладно, пойдем посмотрим твоего Жан-Бернара и его умного друга. Мне чихать на ум, Катрин. Хотя нет, не так; я люблю только грустных умников. Те, которые благополучно из всего выбираются, действуют мне на нервы.

-- Жан-Луи, -- запротестовала она, -- а не Жан-Бернар. Выбираются из чего?

-- Из этого, -- сказала я с пафосом и показала на окно, где виднелось низкое небо, розово-серое в вышине и такое грустное, какое может быть только над замершим адом.

-- Тут что-то не так, -- сказала Катрин обеспоко-енно, взяла меня за руку и, спускаясь по лестнице, следила, как бы я не оступилась. В конце концов, я очень хорошо к ней относилась.

Глава третья

Короче говоря, я любила Люка, о чем и сказала себе в первую же ночь, которую снова провела с ним. Это было в гостинице, на набережной; он лежал на спине после объятий и разговаривал со мной, прикрыв глаза. Он сказал: "Поцелуй меня". И я приподнялась на локте, чтобы поцеловать его. Но, наклонившись к нему, я вдруг почувствовала какую-то дурноту, бесповоротное убеждение, что это лицо, этот человек- единственное, что у меня есть. И что неизъяснимое наслаждение, ожидание, крывшееся для меня в этих губах, -- это и есть наслаждение и ожидание любви. И что я люблю его. Я положила голову ему на плечо, не поцеловав, и тихо застонала от страха.

-- Хочешь спать, -- сказал он, погладив меня по спине, и негромко засмеялся. -- Ты, как маленький зверек, после любви спишь или хочешь пить.