Эрве Гибер - Причуды Артура

ГЛАВА XLIX

УБИЙСТВО С ЦЕЛЬЮ НАЖИВЫ

В одной из водосточных канав он нашел опасную бритву, и чей-то голос повелел ему немедленно зарезать приходского священника. Священник принял его за нищего, клянчившего на пропитание, служанка отлучилась, и он сам открыл ему дверь: они странным образом были схожи. Как только священник повернулся спиной, Артур прирезал его; уронив бритву, он подхватил тело, из которого потоками лилась кровь, а затем с отвращением отпустил и склонился над бледнеющей, наполовину отрезанной головой: казалось, он смотрится в зеркало. Он раздел священника и облачился в сутану, ополоснув воротник в чистой воде с туалетным мылом. Порывшись в шкафу ризницы, он заметил, что поддельные переплеты Библии представляли собой дарохранительницы, где спрятаны проектор и кинопленки. Он снял картину, чтобы освободить небольшой белый участок стены, на котором могло бы появиться изображение. Выключил свет. Среди замелькавших на стене почти знакомых банальных картин он начал различать фигуры с окружавших его фресок. Внезапно ему показалось, что он видит протяжное биение крыл, растущих прямо из обнаженной спины.

Ноги ангелов отталкивались от мягкого пушистого вещества, в которое они валились, смеясь чистым прозрачным смехом (правда, фильмы оказались без звука). Их лодыжки были оправлены искусным плетением из нежнейших перышек с живота страуса, оно обвивало их до самых бедер, оставляя на виду красивые веретенообразные мышцы. Ногти окрашены ониксовым цветом, а малиновые рты, когда они принимались смеяться, являли взору красивые белоснежные зубы. Туловища с едва заметным рельефом покрывал приятно бередивший ладони золотистый пушок. От любого их движения рождалась музыка. Наконец, члены их были заключены в чехлы из золота или только что выдубленной кожи, откуда они доставали лианы, дабы те брызгали соком и бились об их ягодицы. Тогда они, словно счастливые щенки, заглатывали и нежно вылизывали, покусывали их, приподымали, будто взвешивая, и посасывали, все сильнее вбирая в себя, дабы испить млечного сока. Некоторые даже забавлялись тем, что пропускали их меж округлыми и крепкими ягодицами, они терли их друг другу о лица, касаясь век, и обертывали в длинные светлые кудри, и это вызывало у них восторг.

На следующий день Артур выступил перед теснившейся в церкви толпой с речью:

— То, что сейчас произойдет, вовсе не представление, это истина Сына Божьего.

Двенадцать детей, выбранных из-за светлых волос и цвета глаз, как у тех, что были сняты на вчерашней пленке, босиком и слегка краснея, поднялись в белых одеждах первого причастия с двух сторон алтаря. Органист заиграл торжественную музыку, лившуюся все шире и шире под церковными сводами. Служка принес кувшин, таз и белое полотенце. Встав на колени перед детьми, Артур стал лить на тощие лодыжки воду, ему нравилось, как она струилась меж пальцами, все это заняло некоторое время и начало выводить из терпения последние ряды в толпе, где люди вставали на цыпочки, дабы увидеть, что там творят с их детьми. Артур поднялся и принялся целовать каждого в лоб. Ни разу даже еле заметный смех не нарушил торжественности обряда: может быть, помешала напряженная обстановка. Толпа, словно вода из сифона, моментально вылилась наружу, дети, обувшись, исчезли. Артур, оставшись один, закричал, но этого уже никто не слышал.

В тот же вечер, довольный, что никого не удивили причуды его души, он усложнил все прихотью более странной. Он хотел пересмотреть фильмы, казавшиеся ему божественными, в самых разнообразных местах. Хотел, чтобы ангельские пороки отобразились на голых камнях древних гробниц, на кружеве самого церковного престола, а также на темных песчаных равнинах ночи. Он оборудовал особую систему, дабы подключить проектор к аккумулятору автомобиля, и тогда в его луче начинали мелькать светлячки, и на зыбком непроницаемом экране выметенной ветром ночи самые тривиальные действия походили на спасающий от засухи ливень.

Он вспоминал рисунки Леонардо да Винчи, книгу о котором однажды листал, и видел в свете волшебного фонаря каждое тело, словно творение архитектора со стрельчатыми арками, колоннами, каналами, артериями, мрачными трепещущими пластами, где обитала жизнь. Его ангелы не были бескровными созданиями, бестелесными испарениями, небесными оболочками потерянных душ, эманациями утраченного детства, он видел лишь светящийся вздыбленный пурпур, алчущий трения бедер, он слишком хорошо знал пытку неутоленной эрекцией.

Ему бы хотелось спроецировать падение ангелов прямо в небе, но картинки, которые не могли отобразиться на поверхности, исчезали в бесплотных лучах. Посреди ночи он искал что-нибудь светлое. Вначале это была птица, подарившая ему свою белизну, слишком лихорадочную, чтобы он мог воспроизвести одну из фантасмагорий. Однажды ночью, после того, как он прождал целый час, розовая кисть человеческой плоти расцветила треугольное оперение орлана, который сразу ослеп. Когда он вот так разворачивал аппарат, мотор кашлял, лампа утомлялась быстрее. Ему не нравилась ночь, черная, как и его облачение, он бы предпочел ясный день, но тот был для него теперь под запретом. В последнюю ночь свет привлек заплутавшего ягненка, Артур увидел в этом пасхальный знак и отступился.

Когда, разыгрывая крестный ход перед казнью, вечером Страстной пятницы, он шел во главе пересекавшей деревню когорты и нес на плече крест, толки о его чудачествах еще не успели развеяться, Артуру показалось, что ему плюют в лицо, но он не отворачивался. Когда он читал молитву, было хорошо слышно, так как у него был микрофон; внезапно его обогнал несший громкоговоритель ребенок из хора, и он вновь увидел на белом одеянии ребенка, словно там была несводимая переводная картинка, рот Лапочки, заглатывающего фаллос. Моросило, путь к голгофе сопровождали печальные аккорды духового оркестрика.

Оставаясь по вечерам один, он осматривал рану на ладони, пытался избавиться от нее, прижимая одну руку к другой, но на той лишь оставался будто приклеенный кровавый оттиск, и тогда он должен был прятать в митенки уже обе руки.

Через три дня после процессии он открыл неподалеку от церкви небольшой ларек детского педикюра. С тех пор, как он стал деревенским священником, у ходивших в бассейн детей начали появляться подошвенные бородавки: ему не потребовалось много времени, чтобы собраться с мыслями. Он разложил на витрине разного рода кюретки, ножницы, пилочки, шилья, кисточки для смазывания, просмолил марлю. Он стелил простыню, которой потом связывал пациента, посыпанные порошком носки летели в картонную коробку, затем он с почтением склонялся над маленькими белокожими ступнями. Но его застали, когда он посасывал пальцы ног деревенского дурачка, и это оказалось сигналом к началу охоты.

Он попытался бежать по пересекавшей основную магистраль улице, но не учел, что та шла вверх, а широкий подол сутаны мешал бегу. Он хромал, ноги болели, походка была нескладная, как у китаянок, уродливо двигающихся из-за сабо, он уже много дней не осмеливался снять штаны. Загонщики поймали его в тупике и попытались линчевать. Содрав сутану, они обнаружили под нею бумажный чехол, походивший теперь на корсет из окровавленных пластырей. Друзья дурачка сняли его, словно то был компресс, — они собирались раздеть Артура донага, чтобы унизить, — но увидели буравившую бок рану, кровь ослепила их, и они бросились перед ним наземь. Они понесли его на плечах, дабы показать прочим обывателям, он отбивался, но крики и колокольцы оглушали его, он терял много крови, она капала, и все шли по ее следу, на пути собиралось множество мужчин и собак.

Его отвели к викарию, который осмотрел рану: она была где-то около четвертого ребра, если считать снизу. Ее измерили: в диаметре она достигала трех с половиной сантиметров. Попытались узнать, как она появилась, и предположили, что такого рода раны могут быть нанесены кузнечным шилом. Его обыскали. Спросили:

— Стало быть, вы себя ранили?

Он ответил:

— Не суйтесь не в свое дело!

Позвали врача, чтобы тот покрыл рану мазью и наложил повязку, но рана сразу же вспыхнула, Артур потерял сознание. Повязку сняли, он пришел в себя, боль прекратилась. Капли пота покраснели.

У Церкви имелись свои химики, рассказчики и фокусники, надзиравшие за чудесами, свои истязатели и палачи, которым вменялось пробуждать веру у скептиков. У Науки были свои полицейские и ученые, свои механизмы и приемы. Они ссорились из-за Артура, он был измотан различными предписаниями, издерган из стороны в сторону наказами и той, и другой.

Раны на теле сопротивлялись любой попытке их исцелить. В самом начале, словно он страдал от постыдной болезни, сделали все возможное, чтобы не подпускать к нему паломников. Но они прознали о том и взломали двери; местные жители следовали друг за дружкой без перерыва, дабы удостовериться, что кровь все так же течет. Рана расширялась: теперь она была длиной семь-восемь сантиметров, и из нее, пропитывая рыхлые тряпки, вытекало за день со стакан крови.