Мюриэл Спарк - На публику

Она проспала около четырех часов. За это время в номере появилась приглашенная на небольшой срок нянька, которая выкатила в соседнюю комнату кроватку Карла и хлопотала сейчас там возле него. Полулежа на подушках, Аннабел все еще не могла прийти в себя. Ей казалось, что все эти четыре часа Билли просидел в комнате, ожидая ее пробуждения, чтобы взять у нее денег.

— Который час? — спросила Аннабел.

— Десять минут шестого. Хочешь чаю?

— Да.

Пока он заказывал по телефону чай, она шарила в сумочке.

— Зачем тебе деньги? — спросила она.

Он промолчал, и ее рука хлопнулась на стеганое одеяло рядом с раскрытой сумкой. Билли вдруг сказал:

— Самое главное, что письма Фредерика у меня. Все его письма, где он пишет о причинах самоубийства.

Вот оно. Она встрепенулась, вспомнив, что как раз об этом ей нужно было подумать. Перед приходом доктора Билли говорил ей — сейчас она припомнила — об этих самых письмах.

Он подошел к стулу, на спинке которого висел его пиджак. Взял из кармана пачку писем. Письма были распечатаны. Билли вернулся к ней и сел на кровать, держа письма в усыпанных рыжими веснушками руках с неопрятными, грязными ногтями. Аннабел, не сводившая с писем взгляда, заметила, что руки у него дрожат.

— Одно из этих писем, — сказал Билли, — мне вчерa вечером доставили по почте. Я получил его, когда вернулся с этой вечеринки в твоей квартире. Взял такси и сразу к церкви, но немного опоздал. Тогда я приехал сюда и здесь нашел все остальные. Конечно, Фредерик хотел, чтобы эти письма обнаружила полиция, иначе он сам бы и разослал их по адресам, как то, которое отправил мне, ведь верно? Но они все достались мне. Я пришел сюда первым, и теперь они мои.

Она никогда не слышала, чтобы Билли так разговаривал, казалось, он вот-вот заплачет, будто это его самого, а не ее грызет мучительное ожидание.

Протянув к письмам руку, она спросила:

— Что там написано? Если ты их продаешь, то у меня при себе нет таких денег. Тебе придется обождать и сторговаться с моим адвокатом. Мы, конечно, заплатим.

Он улыбнулся, открывая десны.

— Бедняжка. Чем же вы друг другу так насолили?

Аннабел не опускала руку:

— Дай мне на них взглянуть.

— Я их не продаю, — сказал Билли и отвел письма в сторону от ее протянутой руки.

Тогда она закричала:

— А потом ты начнешь продавать фотокопии? Дай мне посмотреть на письма, слышишь? Я хочу узнать, что он такое написал, и что он натворил, и что еще намерен натворить.

— Нет у меня никаких фотокопий! — он тоже сорвался на крик. — Ты думаешь, после вчерашней ночи у меня только и было на уме, что бегать да переснимать эти письма — смертельный яд, оставленный мертвецом? Переснимать такие письма? Как же!

В дверь постучала горничная, принесшая чайник. Билли впустил ее. Положив на одеяло письма, он убрал со столика и пододвинул его к постели. Горничная ждала с подносом, украдкой поглядывая на мифическое существо, которое, сойдя с экранов и страниц иллюстрированных журналов, оказалось вдруг вполне обыкновенной женщиной; и эта женщина, худая и не такая уж молоденькая, лежала на постели, рядом на стуле валялась газета с ее фотографией и самым свежим жизнеописанием; а на стеганом одеяле по другую сторону постели, возле правой руки Леди Тигрицы, лежала еще одна газета со снимком ее мужа Фредерика Кристофера, который существовал теперь только на фото, помещенном на первой странице вечерней газеты: «Актриса повторяет: «Я никогда не поверю, что это самоубийство».

Аннабел приподнялась и села, опираясь спиной на подушки, и в тот момент, когда она это делала, ее правая рука слегка отодвинула газету с фотографией Фредерика и, словно невзначай, перевернула страницу, а левая опустилась на четыре конверта, которые Билли положил на одеяло. Из-под небрежно разорванных краев конвертов виднелись строчки. Горничная сказала:

— Там пришел наш посыльный насчет ключа.

Билли направился к дверям и обнаружил в коридоре мальчика-посыльного.

Насколько Билли смог понять, тот пришел за ключом, который нужно было передать кому-то ожидавшему у служебного входа. Как выяснилось, это была женщина, явившаяся по просьбе одной из соседок убрать квартиру Аннабел. Так как дома никого не оказалось, ее послали за ключом в гостиницу. Аннабел вспомнила, что ночью какая-то из соседок пообещала ей привести в четыре часа дня свою бедную золовку, чтобы та как следует убрала квартиру.

Билли вынул ключ, полученный от Фредерика, и велел сказать женщине, чтобы она принесла его обратно, когда, окончив уборку, зайдет за деньгами.

Посыльный и горничная ушли. Билли затворил дверь, открыл окно, выходящее на теневую сторону, подошел к подносу и сказал:

— Сейчас налью тебе чаю.

— А куда все исчезли? — спросила Аннабел. — Что это ни о ком ни слуху ни духу?

— Все тут как тут. На первом этаже лежит груда телеграмм и длинный список тех, кто звонил тебе по телефону. Цветов прислали столько, что в пору открывать цветочный магазин, их держат в прачечной, в лоханках с водой.

— Откуда ты это знаешь?

— Я всюду побывал, пока ты тут спала.

Он положил в чашку ломтик лимона и налил чаю. Аннабел держала в руке письма.

— Позвони моему адвокату. Пусть он приедет. У меня записан номер его домашнего телефона в Беркшире.

— Он уже сам звонил. Будет здесь завтра вечером или в понедельник утром. Да ты не трусь.

— Когда тебе лезут в душу, это страшно. Вот хоть ты — чего тебе от меня нужно?

— Я друг дома, — сказал Билли. — Когда-то ты спала со мной. Валяй читай, при мне можешь не стараться сохранять невозмутимую мину.

— Нашел что вспоминать. Это было так давно и не имеет никакого значения.

Аннабел развернула верхнее письмо.

— Конечно. Иначе разве я смог бы быть старым другом семьи?

— Знаешь что, — сказала она, — если я с кем-то спала, из этого совсем не следует, что я и впредь буду с ним якшаться.

— Ты прочти письма. Нам нужно решить, что говорить на следствии. Договоримся, и я сразу уйду. Тебе придется дать мне денег, у меня ничего не осталось. Доктору заплатил, такси и разное такое. Ты уж подкинь мне что-нибудь.

— На следствии? А когда оно начинается?

«Мамочка, — прочла она, — это последнее письмо, которое ты получишь от своего сына...»

Она взглянула на конверт и подняла глаза на Билли.

— Ничего не понимаю, — сказала она. — Ведь письмо адресовано мне.

— Не тебе, а миссис У. Э. Кристофер, — ответил Билли. Он наклонился к ней и продолжал, жестикулируя веснушчатыми руками: — Я уверен, что Фредерик предназначил его для полиции: его должны были прочесть на следствии. И это письмо, и другие...

— Его мать умерла несколько лет назад. И что это за «мамочка»? Он никогда ее не называл так.

— Работал на публику.

— Он просто спятил... или это ты спятил. Да он же был для публики...

Она снова принялась читать, а Билли возбужденно говорил:

— Сперва на следствии, потом в здешних газетах, а там уж и где угодно. На первых порах ни один человек не поверит, что старухи нет в живых, а позже ничего не исправишь.

Взвинченный, злобный, он, казалось, даже усмехался и вдруг выхватил у нее из рук письмо:

— Во что они захотят поверить, в то и поверят! — Он стал читать письмо вслух, и тут-то она наконец увидела, как ловко Фредерик его задумал, как тщательно рассчитал каждую мелочь, словно от этого зависело все его будущее. Еженедельно, а то и ежедневно можно встретить в итальянских газетах такое письмо к «мамочке» от сына — от сына, который сидит в тюрьме, и от сына, находящегося под судом, от студента, наложившего на себя руки во время нервного припадка, и от сына, который соблазнил дочку соседа или сбежал с его женой, и от священника, женившегося во Франции: «Мамочка, это я, твой сын, пишу тебе...»

Аннабел выпрямилась и стала внимательно слушать; ее растерянность, сонливость как рукой сняло. Противник действовал умело, и она была готова встретить его во всеоружии и лишь хотела оценить размах и уровень его возможностей.

В одну и ту же секунду прозвенел телефон и за дверью послышались громкие голоса вернувшихся с прогулки няни и ребенка. Еще стоя в коридоре, нянька, ахая и восклицая, принялась рассказывать, как все в садах Боргезе восхищались малышом и как все мамочки...

Вилли метнулся к телефону и хотел снять трубку, как вдруг Аннабел сказала резко и повелительно, словно отдавая, воинскую команду:

— Оставь. Не отвечай.

Затем она повернулась к няньке; та уже приблизилась к кровати, чтобы подать ребенка матери, но изумленно замерла, застав ее столь бодрой. Махнув рукой в сторону смежной комнаты, Аннабел тем же отрывистым тоном, который до смешного не шел к итальянским словам, скомандовала:

— Марш туда. Дверь затворите. Выкупайте Карла. Покормите его. Потом, будьте любезны, принесите его ко мне.

Потрясенная нянька не шелохнулась.

Телефон зазвонил снова.