Шмуэль-Йосеф Агнон - Рассказы о Бааль-Шем-Тове

В центре учения Бешта лежала не теория, а личность. Конкретный человек, р. Исраэль бен Элиэзер, Бааль-Шем-Тов, воплощал в себе новый путь к Богу, путь, основанный на осознании величайшей ценности человеческой жизни и судьбы, в которых заключены Божественные тайны. На этом настаивает печатник первого в истории сборника хасидских историй – Шивхей Бешт («Хвалы Бешту»)[4], впервые изданного в Копысе в 1814 г., в доказательство приводя слова ученика Бааль-Шем-Това, р. Менахема-Мендла из Витебска:

Слово Того, Кто велик Именем, обрело бытие в руках того, кто владел Именем, один он был такой, и прежде не появлялся подобный ему, и после него кто восставит из праха…[5]

Бешт не выступал с публичными проповедями, не писал книг и не разрешал записывать беседы, которые вел в узком кругу последователей. В своих «Рассказах о Бааль-Шем-Тове» Агнон приводит следующую историю:

Однажды увидел Бешт беса, а в руке у него – книга. Сказал ему: «Книга эта, что у тебя в руке, что это?» Сказал ему: «Это книга, что ты сочинил». Понял Бешт, что есть кто-то, кто записывает поучения, которые слышит из его уст. Собрал всех своих людей и расспросил их, кто из них записывает его поучения. Встал один и признался, что он записывает. Сказал ему Бешт, чтобы принес ему записи. Принес ему. Просмотрел их Бешт и сказал: «Ни одного моего речения нет здесь». (Рассказ «Подложная книга»)

Понятно, что при таком отношении к записям поучений именно устные рассказы о деяниях учителя занимали важнейшее место в процессе передачи учения хасидизма. Естественно также, что мистическое благоговение перед такого рода рассказами было особенно близко Ш.-Й. Агнону – прирожденному рассказчику и вместе с тем выдающемуся писателю, достигшему в литературном мастерстве больших высот.

В творческом наследии Агнона не последнее место занимают составленные им многочисленные антологии. Об их значении свидетельствует Гершом Шолем:

Ему всегда были присущи склонность к исследованию и страсть к изучению первоисточников. Его чутье к важному и забавному в бескрайнем царстве литературы на иврите и способности к синтезу достойны восхищения. Антологии эти – в своем роде выдающиеся образцы творческой работы… Много лет назад Агнон планировал также выпустить, в сотрудничестве с Мартином Бубером, антологию хасидских историй. Он приступил к работе, но первые части рукописи погибли при пожаре в Гомбурге, и он никогда не возвращался к этому замыслу. Однако его изыскания продолжались…[6]

В неопубликованных воспоминаниях о Бубере Агнон рассказывает, что после пожара, уничтожившего уже подготовленную к печати рукопись, друзья уговаривали восстановить сгоревшую книгу, в то время как хасиды убеждали не скорбеть о потерянном, но писать новые вещи, которые будут лучше прежних[7]. Можно сказать, что Агнон последовал обоим советам: на протяжении всей жизни он продолжал заниматься собирательством хасидских рассказов, а в 1961 г. даже опубликовал небольшую антологию «Рассказы о цадиках: сто и один рассказ о книгах учеников Бешта и учеников его учеников», которая позднее была включена в сборник «Книга, писатель, повествование» (1978). Но «Рассказы о Бааль-Шем-Тове» он к печати так и не подготовил, хотя работать над ними продолжал до конца своей жизни. Книга, лежащая перед вами, – это подготовительные материалы, найденные дочерью писателя, Эмуной Ярон, в архиве отца и ею же опубликованные. История подготовки их к печати подробно изложена в послесловии к данному изданию.

Агнон не объяснял, почему столь важное для него собрание хасидских рассказов так и осталось неизданным, но мы можем попытаться проанализировать причины такого решения. Нет сомнений в том, что этот поступок (а точнее – отказ от поступка) связан с коренящимся в еврейской духовной традиции отношением к миру и к собственному творчеству.

Неоднократную гибель рукописей и, что не менее болезненно, библиотеки Агнон воспринимал как часть общего несовершенства мира в соответствии с учением почитаемого им великого каббалиста святого Ари. Согласно этому учению, за актом Божественного Творения последовала космическая катастрофа – «разбиение сосудов», распад творения и деградация Божественного света, а затем новое Творение, цель которого – исправление предвечного ущерба. Человеческие поступки напрямую влияют на происходящее в горних мирах, любые его действия, как праведные, так и греховные, приводят к последствиям космических масштабов. Грехи народа, вызвавшие разрушение Иерусалимского Храма и изгнание народа Израиля из Земли обетованной, отражаются и на сущности Творца, отделяя мужскую ипостась Творца, Пресвятого Благословенного, от его женской стороны – Шхины*, в то время как заповеди и добрые дела способствуют глобальному исправлению мироздания – сближению Шхины со своим Возлюбленным. Но пока не явится Машиах, исправление это не может быть завершено. Символы ущербности мироздания: разорванная нить, потерянный ключ, недописанный свиток, разрушенный дом – сквозные мотивы в произведениях Агнона. Сгоревшие и невосстановленные книги – из этого ряда символов, определявших не только творчество Агнона, но саму его жизнь.

Еще один мотив, возможно побудивший Агнона не восстанавливать погибшую рукопись «Рассказов о Бааль-Шем-Тове», связан с образом сгоревшей книги в еврейской классической литературе. В Талмуде приводится история о рабби Хананье бен Терадионе, которого римляне сожгли вместе со свитком:

Уличили римляне рабби Хананью бен Терадиона в том, что сидит он и занимается Торой, собирает общественные собрания, и свиток Торы лежит у него за пазухой. Привели его к месту казни, завернули в свиток, окружили обрезками лозы и подожгли. Принесли также очески хлопка, намочили и приложили к сердцу его, чтобы подольше не расставался с жизнью. Сказала ему дочь: «Отец, я не могу этого видеть». Ответил ей: «Если бы я сгорал в одиночестве, то страдал бы, но вот я сгораю, и свиток Торы со мной, поэтому всякий, кто ищет унижения Торы, ищет и моего унижения». Спросили его ученики: «Рабби, что ты видишь?» Ответил им: «Тора – огонь, и не пожирает огонь огня, вот буквы отлетают, оставляя огню лишь пергамент…»

Тора создана из Божественного огня и сохраняет огненную природу даже в своем материальном воплощении. Об этом говорит мидраш*:

Тора, которая дана Моше, пергамент ее – белый огонь, по которому написано черным огнем, обернута в огонь и огнем запечатана. Когда же Моше ее переписывал, то вытирал стило своими волосами, и потому лик его стал светиться[8].

Текст Откровения был не скопирован, но повторен Моше, который тем самым стал автором и одновременно главным героем книг Торы, частью Божественного пламени. Так же и рабби Хананья, жертвующий жизнью ради Божественной книги, в последнем порыве сливается с ней без остатка.

Истории о читателях, уничтоженных вместе с книгой, продолжают рассказы об авторах, уничтожающих свое произведение, – и эти рассказы, несомненно, также повлияли на Агнона. В еврейской книжности широко распространены предания о главной книге, сожженной, похороненной или уничтоженной великим мистиком, обычно без объяснения причин. Если припомнить хотя бы наиболее известные из этих преданий, получается весьма внушительный список. Приведем здесь два наиболее ярких примера.

Правнук Бешта, рабби Нахман из Брацлава, на протяжении жизни дважды приказывал ученикам уничтожить свои труды, уже подготовленные к печати. Они известны под названиями «Книга сожженная» и «Книга сокрытая». Кроме того, он завещал сжечь все написанное им собственноручно сразу же после его смерти, не дожидаясь похорон, что и было исполнено преданными учениками. Его наследие, включающее как философские произведения, так и мистические сказки, сохранилось только в записях, сделанных его ближайшим учеником.

О другом хасидском наставнике, рабби Менахеме-Мендле из Коцка, рассказывают, что он десятки лет писал один-единственный труд – «Книгу человека». Книга эта должна была умещаться на одном листе и описывать всего человека. Так как достичь этого не удавалось, он каждый вечер сжигал все, что писал в течение дня.

Похоже, что уничтожение (или равнозначное ему сокрытие) книги понимается еврейскими мистиками как последний и необходимый акт реализации ее предназначения. Ведь чтобы вести диалог с героем своей книги, автор должен дистанцироваться от него; издавая книгу и тем самым отделяя ее от себя, он воздвигает между собой и героем непреодолимую преграду. Только написав книгу, но скрыв ее от читателя – лишив самостоятельного бытия, – автор может попытаться преодолеть преграду, отделяющую его от героя. Похоже, что и Ш.-Й. Агнон, отказавшись восстанавливать сгоревшую рукопись, тем самым сохранил истинную близость со своим любимым героем, Бааль-Шем-Товом.