Даниил Курсовский - Городок Милютин

Еще в одном милютинском доме шестнадцатилетняя Лена Проскурина, она же Пинк, подошла поздним вечером – примерно через час после той грозы - к зеркалу и критически себя осмотрела, даже высовывая язык.

«Нет, не буду я делать пирсинг!» - решила она. – «Мама права! Это не просто глупо, а очень глупо!»

И тут же мысли Лены потекли и дальше в соответствующем направлении. Вспоминая свои последние стычки и споры с матерью и с отцом, Лена принялась краснеть от стыда, а потом вдруг так на себя рассердилась, что сказала своему отражению:

- Ты идиотка, ясно? И за всю свою глупость заслуживаешь самого жестокого наказания!

И Лена, немного подумав, вдруг сделала совершенно неожиданную даже для себя вещь: она скинула свои домашние шорты, сняла трусики, и, вытащив из своих джинсов ремень, отправилась в комнату к маме.

Мама, Эльвира Михайловна, почему-то стояла в комнате лицом к двери, как будто бы зная, что дочь сейчас войдет.

И, увидев Лену в одной маечке, она ничуть не удивилась, а только молча указала глазами на диван.

Лена отдала ремень маме, и, став у дивана на колени, легла на него животом, предоставив свою голую попу в полное мамино распоряжение.

Эльвира Михайловна, подняв маечку дочери повыше, сказала:

- Попу не напрягай! Будет больнее.

- Хорошо, мамочка! – послушным голосом отозвалась Лена.

И мамочка, взяв в руки ремень поухватистее, принялась пороть дочь без всякого снисхождения, но и без лишней жестокости. Это было наказание не ради боли, а ради острастки!

Вскоре вся Ленина попа сплошь покрылась красными полосами. При этом Эльвира Михайловна не чувствовала никакого исступления или гнева. Она просто делала то, что хотела сделать уже давным-давно, да все как-то руки не доходили!

Лена же, вцепившись руками в диван, терпела материнскую порку молча, только шумно дыша и чувствуя в душе неожиданное для себя умиротворение. А попа ее в это время уже вся горела огнем!

Наконец, Эльвира Михайловна опустила ремень и сказала:

- Ну вот, на сегодня хватит. Вставай, доча.

С некоторым трудом поднявшись на ноги – ах, как горела попа! – Лена повернулась к маме, и, обняв ее, сквозь слезы раскаяния прошептала:

- Мамочка, я больше не буду так себя вести!

- Так – это как? – спросила мама, обнимая дочь и поглаживая ее утешительно по спинке. Ленина попа сейчас была слишком чувствительной, чтобы ее поглаживать!

- Так, как вела! – пояснила Лена. – Теперь я буду себя вести хорошо.

- Я тебе верю. – просто сказала Эльвира Михайловна. – Но имей в виду, что в случае чего ремень тебя ждет!..

- Хорошо, мамочка. – прошептала Лена.

И обняла маму еще крепче.

Тем же вечером отведал маминой крепкой руки и тринадцатилетний Игорь Никитин. Правда, ни о чем подобном он маму не просил. Но не посмел сопротивляться, когда мама решительно сняла с него джинсы и трусы, и, уложив к себе на колени вниз животом, довольно чувствительно отшлепала.

Оба – и мама Игоря, Надежда Викторовна, и он сам – знали, что это наказание Игорь вполне заслужил. Уж очень много было за ним опасных шалостей и проказ, и в школе, и дома. Уж очень часто и его родители, и школьные учителя хватались за голову, не зная, что с ним делать.

Но зато и последовавшее за отшлепыванием примирение с мамой оказалось таким приятным! Игорь даже слегка всплакнул маме в плечо, но вовсе не из-за боли, а из-за того, что он всей душой ощутил сладость собственного чистосердечного раскаяния и встречную теплую волну маминого прощения.

И вновь такую ласковую мамину руку, которой она поглаживала его по горячей попе…

После этого мама выкупала его в ванной, как маленького, и уложила спать, нарядив почему-то не в пижаму, а в ночную рубашку. И это показалось им обоим настолько естественным, что даже и тени сомнения не мелькнуло ни у кого из них в голове.

Уложив Игоря в постель, Надежда Викторовна заботливо поправила кружева на его ночнушке, накрыла одеялом и поцеловала в щечку.

- Спокойной ночи, детка! – прошептала она.

- Спокойной ночи, мамочка! – улыбнувшись, ответил Игорь.

И тут же уснул.

3

Той ночью в городке Милютине произошло еще много самых разных событий, основа у которых была одна и та же – умиротворение, примирение, понимание...

А утром, войдя в комнату к сыну, младшая дочь Андрея Палыча Сосновского, Мария Андреевна, увидела, что ее Женя сидит на пуфике рядом с заправленной постелью совершенно голый, в классической позе мыслителя.

На постели лежали небрежно брошенные пижама, трусики, школьный костюм Жени и рубашка.

Вид сына голышом Марию Андреевну нисколько не удивил, поскольку Женя, как и его двоюродный брат, с раннего детства предпочитал обходиться дома без одежды. По правде говоря, в милютинских семьях вообще было не принято в семейной обстановке и во время летних купаний на речке Милютинке обременять детей какой-либо одеждой.

Милютинцы и вообще отличались тем, что многие вещи в жизни принимали как данность. «Что естественно – то не безобразно!» - это была любимая пословица местных жителей.

Хотя разные безобразия, к сожалению, происходили и в Милютине. Но все они не доходили тут до каких-то жутких крайностей, имевших место в других местах. Злостные хулиганства и, допустим, квартирные кражи в Милютине были чрезвычайно редки, а смертоубийств не бывало никогда.

В общем, Милютин всегда был не совсем обычным городом.

Так что все неслучайно в этой жизни. Не случайно в Милютине родился великий ученый Андрей Палыч Сосновский. Не случайно именно в Милютине находился тот подземный источник чистой воды. Не случайным был тот взрыв в лаборатории Андрея Палыча.

Но милютинцы были таки люди и ничто человеческое им было не чуждо.

Поэтому вид разбросанной одежды Марию Андреевну рассердил.

- Это что за новости? – строго сказала она. – Тебе через полчаса выходить, а ты сидишь голый. Быстро одевайся!

Женя посмотрел на маму растерянным взглядом, встал со стула и сказал:

- Мам, я пытался… У меня не получается!..

- Что не получается? – тоже растерялась слегка Мария Андреевна.

- Одеваться…

- Ну что мне теперь, самой тебя одевать? – всплеснула Мария Андреевна руками.

Неожиданно эта идея очень ей понравилась.

Подхватив с постели трусики сына, Мария Андреевна бодро скомандовала:

- Ну-ка, ножки сюда!…

И в тот же миг она ощутила, что руки ее не слушаются!..

Вот тут Мария Андреевна перепугалась. Она поняла, что руки не просто ее не слушаются – она их совершенно не чувствует! Пальцы ее разжались, трусики упали на пол, и тут же в руки Марии Андреевны вернулись все ощущения.

Она ошеломленно взглянула на сына.

- Вот, видишь? – сказал он. – У меня то же самое.

- Но что же это такое?.. – прошептала Мария Андреевна.

И тут из гостиной послышался звонок городского телефон. Мария Андреевна стремительно подбежала к нему и схватила трубку.

- Привет! – услышала она голос сестры. – Как дела?..

- Привет… Нормально. А что?

- Женьку одела в школу?..

- Нет еще…

- И неудивительно. И не получится! Скажи спасибо нашему папочке. Доэскпериментировался!

- Аня, я не понимаю… Ты о чем?..

- Ну, так сразу и не объяснишь… Я с папой целое утро сегодня разбиралась. В общем, я отправила к тебе Сашку, он заодно несет одежки для Женьки.

- Одежки? Для Женьки?..

- Да. Как нарядишь, отправляй в школу. Пусть хоть и с опозданием! Потом позвонишь, поговорим. Впрочем, ты сейчас и сама все поймешь!..

Анна Андреевна положила трубку. Мария Андреевна, в полном смятении, положила свою.

И тут раздался звонок в двери.

Мария Андреевна помчалась открывать.

За дверью стоял ее племянник Саша.

В нарядном платьице.

Коротеньком, намного выше колен, без воротника и с рукавчиками-крылышками.

Платье было сшито из ярко-оранжевой ткани, с красивыми разноцветными цветочками и на Саше смотрелось просто чудесно.

То есть, это Саша в платьице выглядел просто чудесно. Его вид дополняли два белоснежных банта в прическе, и белые короткие носочки с оборочками. Обут Саша был сегодня, правда, в свои обычные кроссовки.