Линт Де - Страна грез

- Ужас, как мне нравится его голос! - сказала Джуди.

- Угу.

- Ты пойдешь в пятницу на танцы?

- Нет, наверно. На этой неделе я, наверное, еще не совсем оклемаюсь.

Джуди усмехнулась:

- Это значит, что и ни к кому ты не пойдешь тоже. Так мы могли бы пойти вместе.

И стоять, как две идиотки, как в прошлый раз, подумала Нина.

- Мой папа говорит, что мы раздражаем мальчишек, потому что мы слишком умные, - сказала она. - От девушки не требуется хорошо знать математику и так далее.

- А что ты ему ответила?

- Ничего. А мама назвала его свиньей.

- Мило с ее стороны.

- Да он сам так не думает, - тут же добавила Нина, защищая отца.

- Он просто говорил мне, что думают мальчишки.

- Тогда за каким рожном они нужны?

Нина подумала о мальчике, сидевшем сзади в вычислительном классе. Тим Локли.

Помереть - не встать. Но он так и не бросил на нее еще ни одного взгляда.

- В общем, да, - сказала она. - Вот разве что...

Нина умолкла, услышав шаги на лестнице. То была не легкая походка матери, и не чуть более грузная, отцовская.

- Мне пора, - сказала она. - Эшли пришла.

Нина терпеть не могла, когда Эшли слушала ее телефонные разговоры. Наскоро пообещав завтра быть в школе, она повесила трубку и сделала вид, что все ее внимание безраздельно поглощено телевизором.

Эшли остановилась перед дверью и вошла при полном параде. Узкие выцветшие джинсы с прорехами на коленях. Футболка с "Деф Леппардом" с обтерхавшимися рукавами.

Кожаная куртка. Волосы, словно черная львиная грива вокруг головы.

-- Как ты можешь смотреть эту чушь? - спросила она.

Нина оторвалась от экрана.

- А что в ней такого?

- Как ты думаешь, долго шел бы фильм, если бы чудовищем на самом деле была женщина? - ответила Эшли.

Она сняла куртку, бросила на постель, и машинально начала снимать с себя все остальное - прямо при распахнутых занавесках, так что кто угодно, стоя на пустыре за домом, мог видеть абсолютно все.

Может быть, ей именно этого и надо, подумала Нина.

- Ну так? - спросила Эшли.

Вместо ответа Нина добавила громкости.

ЭШ

Что бы ни делала Эшли Энис, во всем была злоба. Она подслушала как-то разговор своих тетушки и дядюшки об этом. Они считали, что корни такой злобы - в смерти ее матери и в том, что отец ее отказался от ответственности за нее.

- Противоестественно было бы, - сказал дядюшка, - если бы она не была злой.

Ее оторвали от всего, что она знала. Она подсознательно ощущает, что никому не нужна - что мать покинула ее, что у отца нет на нее времени, что мы взяли ее к себе только из чувства долга. Кто бы не озлобился в такой ситуации? Надо быть терпеливыми к ней, это все, что нам остается. Она вырастет из этого.

Конечно, больно было понять, что твой отец считает тебя ненужной обузой в жизни.

И хотя прошло уже три года с тех пор, как умерла мама, Эшли до сих пор ужасно тосковала по ней. Она признавалась себе, что отдала бы все на свете, чтобы вернуться, туда, где мама была жива, где они жили вместе в маленькой квартирке в Сент-Ивз, и она ходила в свою собственную школу и водилась со своими собственными друзьями.

Она уже начинала терять свой выговор - а вместе с ним, чувствовала она, и самое себя. Жизнь в Северной Америке так сильно отличалась от того, как все было там, дома, что если бы Эшли отправилась сейчас обратно, она чувствовала бы себя там не в своей тарелке точно так же, как здесь сейчас. Но если бы она могла вернуться туда, то побежала бы без оглядки. Вернуться и попытаться сделать так, чтобы жизнь снова пошла, как надо.

Только уже без мамы.

Вспоминать было больно. Тосковать по тому, что было. Пытаться представить себе, как все могло бы выйти, если бы жизнь ее не была так непоправимо сломана - вспорота ножом маньяка.

Какая беда! - говорили все вокруг, но что они могли знать о бедах? Разве могли они почувствовать, какой беспомощной чувствовала Эшли себя, когда думала, что пойди ее мама домой другой дорогой из того злосчастного бара - и все сейчас было бы хорошо?

И это было больно. И хотя эта боль могла обозлить ее - и обозлила, и злила всякий раз, когда Эшли думала о том, как все это несправедливо постоянная враждебность, казалось, коренилась гораздо глубже. Сейчас все, что угодно, бесило ее.

А Нина была такой подходящей мишенью.

У них было так мало общего. Кузина Эшли была из лучших в своем классе, из-за чего неважные отметки Эш казались еще хуже. Нина и ее подружки были отличницами и умницами - не зубрилками, не учительскими любимчиками, но и не отпетыми хулиганками. Самой великой музыкой для них был Дебби Джибсон; они не смогли бы вынести самый простой гитарный риф, когда он хватает за горло и хорошенько трясет - как подобает настоящей хорошей музыке. А смотреть такую бурду, как эти мерзкие выжимки из великого фильма Кокто...

Эш вздохнула, кончила раздеваться и, надев на себя мешковатую футболку с "Мотли Крю", попыталась без особого успеха подстроить дребезжащий звук телевизора. Она убрала одежду, попросту свалив ее в кучу на свой стул возле окна, достала из армейского ранца книгу, купленную сегодня, и села на кровать, подоткнув подушки под голову.

Конечно же, не Нина и не "Красавица и Чудовище" так раздражали ее сейчас. Это все тот странный парень, который шел за нею от магазина оккультной литературы до самого дома.

Обычно она прекрасно расправлялась с теми, кто пытался пристать к ней. Обычно это бывали какие-нибудь хамы, которым достаточно было показать средний палец, чтобы они начали нести гадости. На учительских любимчиков и хай-лайфистов можно было не обращать внимания. Панки и крутые ребята ну, тут можно было посмотреть, пока не разберешься, насколько они интересны, а потом - выкинуть их из памяти или не выкидывать.

Но этот...

Она не могла решить, кто он такой. Он был высок, черные волосы коротко подстрижены, черты лица тонкие и резковатые. Года на три или четыре, по меньшей мере, старше ее - может быть, ему даже двадцать. На нем были высокие ботинки и джинсы, белая футболка без надписи и длинный черный плащ.

И глаза его пугали.

Опасные глаза.

Впервые она заметила, что он следит за ней, в магазине, где она покупала старое издание "Красной книги новых измерений", сборник очерков по оккультным наукам Форчуна, Батлера, Регардье и других таких же. Потом, по дороге домой - пешком, потому что последние деньги Эш просадила на книгу - ей показалось, что за ней кто-то идет. Она обернулась, и он был там, стоял на углу под фонарем и даже не пытался прятаться. Просто стоял, как будто вся улица была его собственная, и смотрел на нее.

Эш пошла к дому тетушки и дядюшки в обход через Нижний Кроуси и пустырь Батлера Ю., но он сидел у нее на хвосте. Не ближе и не дальше, чем тогда, когда она впервые заметила его. Наконец, Эш пришлось зайти в дом - теперь он знал, где она живет - иначе она пропустила бы вечерний сбор, что было бы вовсе нехорошо:

тетушка сейчас относится к таким вещам очень строго. В прошлый раз Эш просидела безвылазно дома все выходные - все выходные! - за то, что в четверг пришла домой слишком поздно.

Закрыв дверь, Эш выглянула в окно и увидела, как незнакомец неторопливо прошел мимо. У самой их калитки он остановился, улыбнулся ей в окно тонкими бледными губами, глаза его сверкнули, и он ушел.

Но что-то он оставил.

Обещание.

Она еще увидит его.

Вот это-то и злило Эшли сейчас.

Она хотела бы, чтобы рядом оказался кто-то, с кем можно поговорить об этом, но никого не было. Тетушка и дядюшка, наверно, просто перестанут разрешать ей гулять по вечерам. Ребята, с которыми она сейчас водится, посмеются над нею, и, кроме того, подпортится ее репутация, завоеванная с таким трудом. А что касается Нины...

Эшли взглянула и увидела, что кузина смотрит на нее со странным выражением на лице. На секунду ей захотелось вдруг взять и открыться Нине, но тут же все та же непонятная, беспричинная злость поднялась в ней.

- Может, тебе портрет нарисовать? - услышала Эш свой голос.

Нина тут же перевела взгляд на экран телевизора. Эш снова вздохнула и открыла книгу, начав читать первый очерк, "Миф о Круглом Столе" Форчуна.

Но, читая, Эш то и дело возвращалась к опасным глазам того незнакомца, глубоко встревожившим ее где-то в глубине души. Они никак не хотели забываться.

НИНА

Родители - это всегда тяжело, но иногда Нине казалось, что ее родители - особенно. Это были самые настоящие правоверные и неисправимые шестидесятники.

Мама до сих пор носила длинные волосы почти во всю спину и предпочитала длинные и широкие платья и рубашки в густой цветочек. Она приехала когда-то в Америку из Англии работать детской няней, но осталась здесь навсегда, потому что Лето Любви было в полном разгаре, а в душе она была истинной хиппи - хотя до того она и не знала об этом, - и она попала именно туда, где должна была быть.

Отец Нины был наполовину итальянец, наполовину - индеец, что, как призналась однажды Нине мама, впервые и привлекло ее внимание. В те времена любой, в жилах которого текла хоть капля индейской крови, был центром всеобщего внимания. Он был большой, широкоплечий, смуглый, в каждом ухе - маленькая золотая серьга, и волосы его были такими черными, что, казалось, они поглощают свет. Волосы он завязывал длинным конским хвостом. Джуди как-то сказала Нине, что он похож на рокера, и что когда она первый раз попала в дом к Нине, он напугал ее до полусмерти. Теперь же она говорила о нем: "Класс!"