Архипелаг - Моник Рофи

перекладывает обратно в кастрюлю. Берет пакетик сухого сырного соуса, вытряхивает содержимое на макароны. Пуф! Серая пудра растекается по горячей поверхности, собирается в плотные комки. Он вливает молоко, добавляет шматок масла, размешивает, раздвигает, встряхивает содержимое кастрюли, и постепенно, как по волшебству, густые сгустки превращаются в легкую, воздушную массу, которая даже пахнет сыром. Ужин готов!

Они вдвоем садятся за стол. Он боится начать разговор: никогда не знаешь, куда может завести самая невинная застольная беседа. Анчоусы, дождь… мамочка. Из кастрюли поднимается сырный дух, горячий, усыпляющий. На столе — плошка с тертым сыром, хлеб, масло. Он накладывает немного макарон на тарелку дочери, ее глаза расширяются при виде липкой крахмалистой массы.

— Мм, смотри, как вкусно, — говорит он вполне искренне. Посыпает макароны тертым сыром и подвигает к ней.

Она держит свою вилку наперевес, как трезубец, зачарованно вглядывается в тарелку, глубоко вдыхая сырный запах. Когда-нибудь она так и заснет, упав лицом в свои макароны.

— Мм, как вкусно, — повторяет Гэвин, накладывает себе тройную порцию, бросает сверху пригоршню сыра.

Они ритмично жуют, урча от удовольствия. Оушен с шумом втягивает в рот целую макаронину, затем выдувает ее прямо на стол. Отец не делает ей замечаний; ковыряется в тарелке, то и дело проверяет сердце, жует медленно, стараясь не давать большой воли мыслям.

В особенности ему не хочется думать о работе: завтра понедельник, придется тащиться в офис. Они сидят дома уже двенадцать дней. Двенадцать дней в этих розовых стенах. Завтра наступит тринадцатый. Когда он думает об офисе, в голове становится пусто. Он не может воскресить в памяти лица сотрудников, список самых важных дел, даже миссис Сайрус, бессменную секретаршу, не помнит. Куда исчезла эта часть его жизни? Он — руководитель крупной компании, но сейчас ему кажется, все это было миллион лет назад. В голове пустота, в желудке ноющая боль.

— Папа, можно мне пойти полежать?

— Да, детка.

— Ты посмотришь со мной телик?

— Конечно.

Он складывает тарелки в забитую грязной посудой раковину, громко рыгает. Собака сидит, прислонившись к кухонной стене. Он наклоняется, чешет ей за ушами, она прижимает голову к его руке. Чорх, чорх.

— Хорошая девочка.

Она поднимает голову: горбатый римский нос бультерьера с розовым участком, похожим на шелковую балетную туфельку, кончик холодный, мокрый, приятный на ощупь. Так хочется опуститься на пол, обнять свою милую, прижаться к ней. Но он пересиливает себя:

— Пойдем, Сюзи, посмотрим телик.

Собака поднимается, и он гладит ее по спине. Задрав хвост, она топает за ним, запрыгивает на широкую кровать. Втроем они устраивают подобие птичьего гнезда: простыни по кругу сбиты в валики, пахнут грязными ногами и собачьей шерстью. По каналу «Дискавери» показывают крокодилов в местечке Какаду, в Австралии. Глаза Оушен прикованы к экрану. Она лежит поперек его широкой груди, собака пристроилась на ее ногах. Он пытается сфокусироваться на происходящем действии, но голова немедленно тяжелеет. Крокодилы, мутный ручей, смотрящие из-под воды желтые глаза…

Гэвин засыпает мгновенно, не стараясь бороться со сном, он уже привык заканчивать дни именно так: с дочкой, обернутой вокруг него, как полотенце, хотя в глубине души он знает, что все наоборот — это он прижимается к ее телу в поисках защиты.

* * *

В понедельник сотрудники косятся в его сторону, обходят стороной. Как долго они смогут доверять ему? Как долго он сам смог бы доверять себе, если бы оказался на их месте? И что он будет делать, когда его призовут к ответу совет директоров, Стив или владелец компании мистер Грант? Когда они начнут ставить перед ним новые невыполнимые задачи, обсуждать премии и льготы? Он — третье лицо в компании, именно он отвечает за текущее состояние дел. Но третьему номеру всегда можно найти замену.

Они дали ему время прийти в себя. Любопытство, сочувствие, цветы, открытки в почтовом ящике… Он не отвечал. На работе даже легче ни о чем не думать. Закрыв дверь кабинета, он осматривает свои руки. Они покрыты серыми чешуйками отмершей кожи, заляпаны желтыми пятнами антисептика. Новая кожа под струпьями розовая, тоненькая, как папиросная бумага. Конечно, печатать он может, а вот удерживать руль пока сложно. Больно даже зашнуровывать ботинки. Ноги в таком же состоянии: старая кожа сходит пластами. Ничего не поделаешь — псориаз. Он уже все перепробовал: и стероидные кремы, и таблетки, и напичканные химией лекарства, от которых у него выпадают волосы и съеживается член. Он даже сходил к врачу, практикующему альтернативные методы лечения, который подсчитал его «вибрации» на маленьком приборчике. «Ваш энергетический уровень — четыре», — сказал врач и прописал стакан воды по утрам с долькой лимона и чайной ложкой соды, чтобы «раскислить» тело.

В одиннадцать утра он идет к кофе-автомату за четвертой чашкой эспрессо. Вот прекрасный кофе, настоящий! Если бы он смог отказаться от кофе, его единственного маниакального пристрастия, остальные проблемы ушли бы сами собой. Он знает, что это — абсолютная истина, и все же жить не может без горькой, горячей, токсичной жидкости. Если бы справился с этим, справился бы и со всем остальным.

Пéтала, как всегда, сидит за стойкой ресепшн, при виде его улыбки ее глаза наполняются любовью. Она, как монашка, не боится показать свою озабоченность. Только она понимает, что с ним происходит.

— Привет, Петала! — приветствует он, и она широко улыбается в ответ.

Ах, эта Петала! Ко всем прочим достоинствам она страшно плодовита — пятеро детей! Такая фертильная, что у нее даже очки запотевают, хотя она целый день сидит. После катастрофы она единственная, как верная собака, примчалась, чтобы спасти его.

— Пончик хотите, мистер Уилд?

— Нет, спасибо.

— А пирожок с картошкой?

— Господи, конечно нет.

— А чего хотите тогда?

— Ничего не хочу. Большое спасибо.

Он еще не переварил вчерашние макароны. Он идет в мужской туалет, заходит в кабинку, нависает над писсуаром, считает до десяти. Когда глаза открыты, он видит перед собой крошечных полупрозрачных червячков, плывущих в воздухе; оптические «поплавки», так их называют доктора. Странно следить за ними, как будто наблюдаешь копошение бактерий в чашке Петри. Он закрывает глаза, кладет пальцы на виски. Старается выпрямиться, но паника уже поднимается снизу, от живота к голове, грозит завладеть им. Он хватается за голову, начинает считать.

Дверь в туалет открывается. Гэвин расстегивает молнию и выпускает на белую эмаль писсуара мощный поток шафраново-желтой мочи. О да! Странное это чувство, когда мочишься, этакий притупленный оргазм. Может быть, стоит съехаться с Петалой и ее детьми? Все дети от разных отцов, полных придурков и ничтожеств. А