Мюриэл Спарк - На публику

Она опустила на лицо легкую, как облачко, вуаль. «О-о-о!» — откликнулись сочувственным вздохом женщины в задних рядах. Камеры всхлипнули. Аннабел вошла в ту самую больницу, в которую два дня назад ее привозили опознать тело мужа.

— Ты была великолепна, — сказал ей потом Луиджи, видевший эти кадры в вечерней телепрограмме.

Но Аннабел еще предстояло провести двадцать минут у постели Данайи.

— Я так благодарна, — растерянно улыбаясь, слабым голосом произнесла Данайя и закрыла глаза.

Мать девушки, измученная путешествием в самолете и волнением, но все же более миловидная и изящная, чем одурманенная, больная дочь, стараясь быть любезной, повернулась к сиделке и сказала: «Она говорит, что благодарна вам. Мы тоже вам благодарны. Мы...» Она вдруг сообразила, что та не понимает по-английски. Аннабел, стоявшая в черной вуали перед кроватью, на которую положила букетик желтых роз, перевела ее слова.

Сиделка пояснила Аннабел, что девушка все время повторяет, что она благодарна. Ответ сиделки Аннабел, в свою очередь, перевела на английский, и миссис Лайтенс вдруг осенило: «Постойте, так ведь это ей велел психиатр. Еще на родине с тех пор, как она подверглась психоанализу, она, помнится, всегда отвечала нам, что благодарна, когда мы ее спрашивали, как она себя чувствует и как ей живется в Нью-Йорке (это уже после того, как она переехала туда с севера и сняла квартиру); она только и делала, что повторяла: «Я так благодарна». Нам это казалось довольно странным».

Девушка открыла глаза. Врач в белом халате ввел в палату мужчину, еще нестарого, но с морщинистым лицом. Мужчина еле держался на ногах, но видно было, что это временный упадок сил. Это был отец Данайи. Он сказал жене:

— Доктор считает, что опасность миновала. Прекрасный врач. Прекрасная больница.

Он взял дочку за руку и спросил, явно не ожидая ответа:

— Как ты чувствуешь себя, солнышко?

— Я так благодарна, — сказала Данайя.

Но отца тем временем уже представляли Аннабел, перед которой он извинился за поведение дочки. Родители усиленно старались отмежеваться от поступка дочери. Они с готовностью сообщали всем и каждому, что девушка находилась под наблюдением психиатра, стремясь тем самым показать, что дело тут вовсе не в скверном воспитании, и снять с себя вину. Аннабел сочла эту позицию разумной. Когда при выходе из больницы ее спросили, что сказала девушка, Аннабел ответила по-итальянски, тут же повторив и по-английски:

— Она говорит, что благодарна. Я очень рада.

Родители Данайи, которые стояли рядом, с восхищением и сочувствием глядя на Аннабел, закивали головами. Отец Данайи ласково погладил ее по плечу.

Затем Аннабел опустила вуаль, давая этим понять, что пора прекратить вопросы. Зрители, вспомнив, как недавно она овдовела, почтительно умолкли и перестали толкаться. Лишь репортеры продолжали выныривать из-за массивных спин полицейских, спеша задать новый вопрос и щелкнуть фотоаппаратом. Аннабел сделала знак одному из полицейских, и трое блюстителей порядка расчистили ей путь к обочине тротуара, куда тотчас же подкатила ее машина. Во время этой непродолжительной акции один из полицейских успел ей сообщить, что очень любит англичан — он был в Англии в плену и жил в Экерли, около Блэкберна. Аннабел ответила, что рада это слышать, и повернулась пожать руку супругам Лайтенс, к которым уже присоединился их неизменный спутник — шустрый молодой человек в синем костюме.

— Надеюсь, мы увидимся, — сказала мать Данайи. — Вы еще долго пробудете в Риме?

Аннабел ответила:

— Возможно, я с ребенком уеду завтра же. Сразу после похорон.

— Ах да, конечно. Бедная моя...

В гостинице вместе с Аннабел вошла в лифт молодая девушка со стрижеными блестящими черными волосами.

Пока кабина поднималась на шестой этаж, девушка обратилась к Аннабел:

— Синьора!

Та взглянула на нее.

— Я — Марина, — сказала девушка.

— Марина?

— Приятельница вашего мужа. Я пыталась связаться с вами... через портье... по телефону... Чего я только не делала. Писать я не могла — такие вещи не обсуждают в письмах.

Аннабел сказала:

— Вряд ли я сейчас смогу с вами поговорить. — Лифт остановился, дверцы отворились. — Я спешу к ребенку.

Но девушка тоже вышла из лифта и пошла рядом с Аннабел по коридору. Она говорила, понизив голос, но неторопливо, будто бы сама старалась успокоиться. Руки у нее дрожали, и ей никак не удавалось открыть сумочку.

— Он послал мне письмо, — сказала девушка. — Я получила его в тот вечер, когда он умер, в тот самый вечер. Ужасное письмо, так нельзя писать о жене, он во всем винит вас, я не понимаю...

— Зайдите, — сказала Аннабел, — и сядьте.

Сама она прошла в смежную комнату, полутемную из-за опущенных жалюзи. Ребенок еще крепко спал в своей кроватке, нянька что-то усердно шила, ухитряясь, как умеют итальянки, делать это в темноте.

— Через полчаса я его разбужу, — сказала Аннабел, — а пока сходите и погладьте его вещи. Я буду занята с моей секретаршей, так что можете не возвращаться до шести.

Не отрываясь от шитья, няня ответила, что девушка из здешней прачечной еще утром перегладила всю одежду ребенка. Она явно была намерена остаться в номере и разузнать, о чем станет говорить новая гостья, скрывавшаяся от нее в соседней комнате.

— Вы были сегодня в церкви? Разве вы не пойдете к вечерней мессе?

— Месса начнется только в полседьмого. Если нужно искупать ребенка, я останусь. Одну мессу пропустить — не ахти какой грех.

Аннабел сняла вуаль, небрежно бросила ее на кровать и так же небрежно проронила:

— Ну ладно. Вам не темно тут шить?

— Я боюсь его разбудить.

Вернувшись в гостиную, Аннабел бесшумно притворила за собою дверь.

— Вы говорите по-английски? — спросила она

— Нет, — отозвалась Марина, но ее красивые глазки метнули в сторону смежной комнаты выразительный взгляд в знак того, что она осведомлена о присутствии там няньки и ее упорном нежелании уйти. Потом она безмолвно возвела их кверху, как бы говоря, что такова уж жизнь.

Достав из сумочки письмо, она вручила его Аннабел.

— Если у вас есть какие-то счета, — будничным тоном сказала Аннабел, — ими займется мой адвокат. Он приезжает завтра, рано утром. Садитесь же.

— Нет, платить ничего не нужно, — Помня о няньке, девушка отчеканила эту фразу несколько громче, чем требовалось.

— Что ж, хорошо. Не говорите так громко, Марина, вы разбудите ребенка. Все расходы, связанные с похоронами, оплатит мой адвокат, — говоря это, Аннабел пробегала письмо глазами.

Когда она перевернула страницу, Марина ответила, старательно подхватив заданный опытной актрисой тон:

— Я это запишу. Вы не знаете, синьора, кто займется организацией похорон?

— Мистер О'Брайен и синьор Леопарди взяли на себя все хлопоты. Похороны начнутся в три часа. Следствие в одиннадцать. В квестуре, вы ведь знаете?

— О да, конечно. Мне нужно прийти?

— Нет, это вовсе не обязательно, — сказала Аннабел. — Постойте-ка, что это здесь о вечеринке... С ума, что ли, они сошли? Как я могу в такое время ходить на вечеринки?

— Я тоже так подумала. Нужно быть сумасшедшим, чтобы писать вам о вечеринках.

— Наверное, не читали газет. Даже при жизни мужа я бывала так занята на съемках и с ребенком, что на вечеринки у меня не оставалось времени. Ходила изредка, на самые немноголюдные, — она дошла в письме до места, где Фредерик жаловался, что она постоянно посещает «оргии с раздеванием». — Особенно не выношу эти сборища возле бассейнов, где все веселятся чуть ли не голыми. — Она помахала письмом, зашуршав страницами: — Посмотрите-ка, вот это письмо... Вы сняли с него копию?

— Нет, а разве нужно?

— В этом нет необходимости, если я оставлю его у себя. Мой адвокат вам скажет, какие копии ему нужны. А это что за бумаги? — Аннабел указала на поднос, стоявший между ними на столе.

— Здесь все просмотрено, синьора.

— Отлично. Тогда мы кончили. Спасибо, что пришли в воскресенье.

— Это пустяки. У вас такое горе...

Аннабел подошла к двери, ведущей в коридор, и отворила ее.

— Вы знаете, где лифт? Если появится что-нибудь новое, сообщите. Можете позвонить мне или синьору Леопарди. До свиданья.

— До свиданья.

Девушка смотрела жалобно, но не решалась ничего сказать, боясь ушей, прилежно слушавших за дверью смежной комнаты. Она вышла, дверь закрылась, но еще не успела щелкнуть, как Аннабел натренированной рукой снова распахнула ее в самую последнюю секунду.

— Да, вот еще... — Она вышла следом, беря Марину за руку и увлекая за собой в сторону лифта, — зайдите ко мне на квартиру, у вас ведь есть ключи...

Они удалились на такое расстояние от номера, что подслушивать и подглядывать за ними стало невозможным.

— Я ни разу в жизни не была на оргии, — сказала Аннабел.

Девушка вдруг разразилась потоком взволнованных фраз:

— Простите меня, умоляю вас, простите, синьора, — заклинала она Леди Тигрицу. — Я любила вашего мужа, но, прочитав его письмо, я поняла, что он этого не заслуживал. Я никогда ему не навязывалась. Сегодня у меня дома был один репортер, он расспрашивал меня о нашем романе. Он и сам много чего наговорил мне и все допытывался, была ли я в той церкви, где за Фредериком гонялись дамы. Он сказал...