Алан Маршалл - В сердце моем

Это был дом с двойным фасадом и верандой, крытой черепицей. Краска, покрывавшая массивную дверь, растрескалась от времени и отставала лепестками, обнажая дерево. Чугунный дверной молоток был сделан в виде головы козла, трясущего бородой. Взяв его за бороду, я побарабанил в дверь и молча уставился на козлиную голову.

Дверь открыла миссис Эдуард Блумфилд. Тотчас же меня пронзил взгляд ее немигающих глаз, который я, однако, выдержал.

- Вы давали объявление насчет комнат? - спросил я.

На ней была блузка с глубоким вырезом, позволявшим видеть ее полную грудь. Сухие бесцветные волосы плоскими кудельками покрывали всю голову, словно шапочка. "Этой шапочке, - подумал я, - место в пыльном углу музея рядом с убором из перьев, каким украшали себя дикари". Под действием всяких притирок и красок волосы миссис Блумфилд совсем омертвели, и хотя ее прическа, возможно, сделала бы честь изобретательному дикарю, она вряд ли могла украсить современную женщину.

- Заходите, - сказала она.

Миссис Блумфилд ввела меня в гостиную, где возвышалась гипсовая статуя женщины в развевающихся одеждах, с амфорой на плече; и начала выспрашивать меня тоном человека, ведущего дружескую беседу. Ей хотелось бы побольше узнать обо мне, сказала она. Вполне естественно, что трое джентльменов, в обществе которых я буду находиться, интересуются личностью нового квартиранта; они считают само собой разумеющимся, что он должен быть джентльменом. Она убеждена, что я отвечаю всем требованиям, которые она предъявляет к своим жильцам, но дело в том, что семейная атмосфера, которую она старается поддерживать в пансионе, во. многом зависит от благожелательного интереса всех постояльцев друг к другу.

- Безусловно, безусловно, - счел нужным пробормотать я, чувствуя себя персонажем из романа Джейн Остин.

Манера разговаривать, да и внешность миссис Блумфилд создавали у меня впечатление, будто я участвую в сценке из какого-то давнишнего романа, и я решил поселиться в пансионе, хотя бы ради того, чтобы дочитать этот роман до развязки.

Она показала мне мою комнату - клетушку по соседству с кухней, но плата оказалась невысока, а комната, где я в то время жил, была еще хуже. Мне уже удалось рассеять ее сомнения насчет моих костылей, которые, должно быть, казались ей неподходящим для джентльмена средством передвижения. Однако ее усилия окольными путями выяснить, в каком колледже я учился, не увенчались успехом. Метод, при помощи которого она определяла степень образованности человека, был предельно прост и основывался на предположении, что чем выше плата за учение, тем выше и уровень знаний.

Поняв это, я сказал ей, что получил образование в государственной школе. Это был тяжелый удар, поскольку такое обучение говорило о моей бедности, а бедность жильцов была угрозой ее хитроумным планам избежать этого удела самой.

Она сделала последнюю попытку оправдать решение принять меня в число своих постояльцев.

- Полагаю, мистер Маршалл, что ваши родители - люди состоятельные, сказала она, провожая меня к выходу.

- Вполне, - ответил я.

В ответ она улыбнулась.

Вскоре мне стало ясно, что пансион миссис Блумфилд - удручающее место. Тут строго соблюдались все стандартные правила хорошего тона, всячески поощрялись все условности светского поведения, но не было и следа заботы друг о друге, взаимного уважения и сочувствия - всего того, на чем должны основываться отношения между людьми.

Мы - вчетвером - сидели за одним столом. Мы были джентльменами согласно объявлению. Рядом со мной сидел молодой человек лет двадцати с небольшим. Он был архитектором, говорил высоким, немного жеманным голосом и, если утро было холодным, обязательно произносил: "Следовало бы надеть сегодня шерстяное белье".

Сидевший напротив него банковский служащий говорил только для того, чтобы не молчать.

"Жизнь реальна, жизнь серьезна, - не могила ее цель", - вдруг ни с того ни с сего произносил он среди мрачного молчания, царившего обычно за нашим столом во время завтрака.

Это наблюдение не требовало ответа, хотя подчас, услышав его, инженер, сидевший напротив меня, поднимал голову и внимательно вглядывался в говорившего.

Инженер обладал красивой внешностью, был приятен в обхождении, вид у него был живой и энергичный.

- Я очень люблю женщин, - как-то сказал он мне, - и как мне кажется, пользуюсь взаимностью.

В пансионе был еще и пятый жилец, но наш стол не считал его джентльменом. Его звали мистер Томас Фелкон. Это был тупой, не допускающий возражений, человек, защищенный собственным невежеством от сомнения в своей правоте. Он никогда не испытывал потребности выслушать других, он сам все знал.

Мистер Фелкон полагал, что уважение должно выражаться в страхе, и тем не менее он презирал людей, которые его боялись. Гнев и презрение росли в нем по мере того, как он убеждался, что одерживает над кем-то верх. Чужая слабость вызывала у него желание похорохориться и доказать собственную силу, если же перед ним пасовали, он становился резким и неприятным.

Миссис Блумфилд обычно подготавливала каждого нового жильца к вспышкам гнева мистера Фелкона и к его дурным манерам.

- Не обращайте внимания на настроения мистера Фелкона, - уговаривала она меня чуть ли не шепотом и волнуясь, словно речь шла о важном деле. - Он вовсе не думает того, что говорит. На самом деле это милейший человек. У него очень хорошая служба на монетном дворе, он занимает там важный пост. Мне не хотелось бы, чтобы он обиделся. Он снимает у меня комнату уже много лет. К нему только надо привыкнуть.

Сначала я приписывал эти ее увещевания боязни лишиться выгодного жильца, но уже через неделю понял, что он ее любовник. Каждый вечер, облачившись в халат и надев войлочные туфли, он входил в ее комнату с номером "Геральда" в руках. В полночь он выходил оттуда, все с той же газетой, и шел по коридору к себе в комнату; половицы скрипели под ним.

Он был ее любовником, и все же она его боялась. Она робела в его присутствии, все время старалась задобрить его. Они ели за одним столом и за едой всегда разговаривали. Он понижал голос, обращаясь к ней, но хотя слов нельзя было разобрать, было понятно, что он говорит с ней повелительным тоном.

В его присутствии я постоянно был настороже, старался по возможности избегать его, но и мне не удалось избежать столкновения с ним. Моя явная неспособность к самозащите, должно быть, будила в нем желание держать меня в страхе.

Моя комнатка находилась рядом с кухней в крыле дома, к которому под прямым углом примыкала та часть пансиона, где были расположены спальни. Из своего окна я видел три других окна, причем среднее было окно комнаты мистера Фелкона.

Иногда, одеваясь, я напевал какой-нибудь мотив, чтобы разогнать овладевавшее мной по утрам дурное настроение. Моя кровать стояла под окном, и мое пение было слышно в других спальнях.

Однажды утром, когда я напевал таким образом, из окна комнаты мистера Фелкона послышался грозный окрик.

- Сию же минуту замолчи, болван! - бушевал Фелкон. - Как ты смеешь будить меня своим кошачьим визгом? У тебя голос как пила. Замолчи сейчас же, или я с тобой разделаюсь, черт возьми!

В первый момент я растерялся - до такой степени фантастическим, невозможным показался мне этот поток брани... Чьи бы то ни было оскорбительные выходки действовали на меня парализующе, и мне требовалось время, чтобы приспособиться к перемене в отношениях, которые я считал установившимися. Смысл брошенного оскорбления доходил до меня не сразу, возмущение нарастало медленно, как бы неохотно, и когда я наконец осознавал, что же, собственно, произошло, было уже слишком поздно предпринимать что-либо в свою защиту. Так случилось и теперь. Я неподвижно сидел на краю кровати с брюками в руках и пытался собраться с мыслями.

Меня оскорбили. И сделал это человек, которого я презирал. Надо было немедленно отомстить, отругать его как следует, пригрозить силой, обрушить на него всю свою ярость, заставить съежиться от страха в своей комнате. Я поспешно натянул брюки и высунул голову в окно.

- Молчать! - крикнул я голосом, который - я надеялся - не уступал по силе и неистовству голосу Фелкона.

Но немного погодя, уже заканчивая свой туалет, я решил, что кричал чересчур пронзительно, с натугой в голосе. Далеко до Фелкона, очень далеко. Если нечто подобное повторится - нужно будет кричать не так громко, но так подобрать слова, чтобы все сразу поняли, какой он отъявленный негодяй.

Утешившись этой мыслью, я вышел к завтраку; когда я принялся за свое яйцо всмятку, взволнованная миссис Блумфилд наклонилась надо мной и стала просить меня забыть этот инцидент, но ни в коем случае не петь больше по утрам.

Я решил обсудить этот случай с инженером, но он так и не вышел завтракать. Миссис Блумфилд сказала, что он выехал накануне вечером и что она подыскивает в качестве жильца нового джентльмена.