Говард Лавкрафт - Ктулху (сборник)

Таков был предельный разгул кошмара, еще усугублявшийся постоянными напоминаниями кощунственной псевдопамяти. Одного только чувства прежде не ведал я – собственного ничтожества посреди чудовищного сооружения. Невесть откуда явившееся ощущение собственной малости угнетало меня, словно мне еще не приходилось видеть эти стены, находясь в обычном человеческом теле. Вновь и вновь я бросал встревоженный взгляд на себя, смутно обеспокоенный человеческими очертаниями собственной фигуры.

Вперед, в беспредельный мрак этой пропасти шагал я, прыгал и спотыкался, часто падая и ушибаясь, один раз едва не разбив фонарик. Каждый камень, каждый уголок этого обиталища демонов был мне знаком, и нередко я останавливался, посвечивая в обрушившиеся, но все же не совсем еще заваленные знакомые проходы.

Некоторые залы обрушились полностью, в других не было ничего, в третьих только обломки. Кое-где я замечал груды металлических деталей – целых и ломаных, в них я узнал колоссальные столы или пьедесталы из моих снов; чем они были на самом деле, я не смел даже догадываться.

Я наткнулся на отлогий спуск и повернул вниз, но через какое-то время на пути моем разверзлась пропасть, ощерившаяся камнями; в самой узкой части своей она была едва ли меньше четырех футов. Здесь обломки камня падали вниз, в неизведанные глубины черной гибельной бездны.

Я знал, что в этом титаническом сооружении должно быть еще два уровня с неведомыми подземельями, и невольно затрепетал в страхе, вспомнив про окованные металлом двери на самом дне. Теперь возле них не могло быть охраны – ведь зло, что таилось за ними, давно уже завершило свои отвратительные и мерзкие дела и после долгого упадка кануло в вечное забвение. Придет конец человечеству – ко времени разумных жуков не станет и обитателей мглы. Но все же, памятуя о местных преданиях, я невольно затрепетал.

Колоссальным усилием воли я заставил себя перепрыгнуть через зияющую пропасть – загроможденный пол не позволял как следует разбежаться, но безумие несло меня вперед. Я выбрал местечко поближе к левой стене, там, где щель в полу была всего уже и камней по обеим ее сторонам было поменьше, и отчаянным прыжком перемахнул на другую сторону.

Наконец добравшись до нижнего уровня, я миновал зал машин. Посреди него из-под камней проступали фантастические изломы металла, погребенного наполовину обрушившимся сводом. Все осталось на прежних местах – где, как я знал, и должно было находиться. И я уверенно перебирался через груды камней, закрывавших вход в огромный поперечный коридор. Насколько я помнил, он должен был увести меня в недра города – к центральным архивам.

Словно бесконечные века сменяли друг друга, пока я ковылял, спотыкался, брел и перепрыгивал с камня на камень по заваленному коридору. То тут то там я мог различить не стертые прикосновением веков узоры на стенах – одни были знакомыми, другие появились здесь явно уже после моего пребывания. Меня вела подземная дорога между домами, и арки исчезали над головой, появляясь, только когда путь вновь приводил меня к нижним этажам других зданий.

Оказываясь на таких перекрестках, я оглядывался, даже задерживался иногда, чтобы заглянуть в прекрасно знакомые залы. Только дважды воспоминания подвели меня, но в обоих случаях дорогу преградила заложенная засовом окованная дверь.

Меня трясло, я ощущал странную перемежающуюся слабость – но поспешно, пусть не без колебаний, шел подвалом одной из огромных башен, не ведающих окон. Базальтовые блоки буквально кричали о жутких своих создателях, о которых лучше умолчать.

Первобытное это сооружение было округлым – не меньше двухсот футов в поперечнике, и на темных камнях не осталось ни знаков, ни следов. На полу здесь не было ничего, кроме песка и пыли, только зияли ходы, уводящие вверх и вниз. Ни лестниц, ни пандусов – такими и рисовали сны эти древние башни, оставленные в неприкосновенности Великой Расой. Их строителям не нужны были лестницы и наклонные пути.

В снах моих ведущие вниз отверстия оставались плотно закрытыми, и их бдительно сторожили. Теперь крышек не было, черные пятна зияли, извергая потоки прохладного и влажного воздуха. О безграничных кавернах под ними, в которых таилась и додумывала свой срок вечная ночь, я боялся думать.

Позже, с трудом одолев особенно заваленный участок коридора, я добрался до места, где свод обрушился полностью. Обломки легли холмом, за которым оказалось огромное пустое пространство, свет моего фонарика не достигал ни стен, ни сводов. Тут, подумал я, находился дом металлодобытчиков, выходящий на третью площадь, что была уже возле архивов. Что здесь некогда произошло, невозможно было даже догадаться.

За горой обломков и камня я вновь нашел коридор, но и в нем едва ли не сразу наткнулся на высокий завал, преградивший мне путь почти до самого грозно ощерившегося потолка. Как удалось мне пролезть через эту щель, раздвигая в сторону камни, как посмел я тревожить слежавшиеся обломки, когда малейшее нарушение равновесия могло подтолкнуть вниз всю массу камней надо мною и раздавить мое тело, я даже не представляю.

Чистое безумие гнало меня вперед и направляло мои действия – если только, как я все еще надеюсь, все мое подземное приключение не было адским видением наяву или в долгом кошмарном сне. Но я все-таки проделал проход через завал, или же мне приснилось это. Извиваясь, прокладывал я себе путь через эту груду обломков, удерживая зубами фонарь, включенный на ровный свет, и тело мое рвали опускавшиеся с потолка зубастые сталактиты.

Наконец я оказался возле огромного подземного хранилища, которое и притягивало меня.

Оступаясь и скользя по обратной стороне барьера, потом по оставшемуся коридору, посвечивая вперед зажатым в руке фонариком, я наконец добрался до низкого круглого подземелья, по всем сторонам которого открывались удивительно хорошо сохранившиеся арки.

Стены, точнее часть их, доступная свету моего фонарика, плотно покрывали иероглифы и обычные криволинейные символы, некоторые из них были добавлены уже после времени моих снов.

Здесь, понял я, ждала меня судьба. Не колеблясь, повернул к знакомой арке слева. Как ни странно, я даже не усомнился в том, что сумею пройти по наклонным ходам во всех сохранившихся уровнях. Огромное погребенное в земле хранилище, укрывающее анналы всей Солнечной системы, выстроено было с нечеловеческим мастерством, и прочности его достало бы пережить кончину самого Солнца.

Блоки немыслимого размера, размещенные гениями математики, скрепленные цементом невероятной прочности, образовывали массу, твердостью подобную скалистой коре планеты. Просуществовав века, даже числа которых я не умел представить, погребенный колосс стоял, как прежде. На огромных, лишь кое-где запорошенных полах были обычные в других местах обломки. Отсюда мой путь сделался относительно более легким, что неожиданным образом сказалось на мне. Все прежнее рвение, которому мешали проявиться препятствия, вдруг вылилось в стремление мчаться, и я действительно пустился бежать среди невысоких, столь жутко знакомых мне шкафов, что оказались за аркой.

Теперь меня уже не удивлял знакомый облик всего, что я видел.

С каждой стороны высились огромные металлические дверцы полок, какие-то из них оставались на месте, другие же были открыты, а третьи вовсе помяты и покорежены давнишними геологическими бурями, так и не одолевшими титаническую кладку.

Тут и там покрытые пылью груды под пустыми полками отмечали места, где дрожание земное сбросило ящики с полок. Кое-где на случайных столбиках попадались огромные символы и буквы, означающие разделы классификации.

Остановившись перед открытой камерой, в которой металлические ящики оказались на местах, пусть и под слоем вездесущей пыли, я достал один из тех, что потоньше, не без усилия, – и положил на пол, чтобы приглядеться. Он был надписан вездесущими криволинейными иероглифами, хотя в расположении знаков чудилось нечто непривычное.

Странный запор с крюками был мне прекрасно знаком, и, приподняв чистую, без пятнышка ржавчины крышку, я извлек из ящика книгу. Она была дюймов двадцать на двадцать пять и дюйма два толщиною. Переплет тоже был из металла.

К прочным целлюлозным страницам словно бы не прикоснулись пронесшиеся над ними мириады временных циклов, и я разглядывал оставленные кистью буквы странного цвета, отличавшиеся от обычных загогулин иероглифов, непохожих на любой алфавит, ведомый человеческому знанию, – глядел, словно что-то припоминал.

Тогда я понял, что таков был язык одного из пленных разумов – из тех, кого я знавал в моих снах, – разума, зародившегося на огромном астероиде, где сохранилось многое из архаической жизни и знаний первородной планеты, когда ей заблагорассудилось отделить от себя частицу. И еще я сообразил, что этот уровень отдан был материалам о планетах Солнечной системы.