Мюриэл Спарк - Memento mori

– Подрастет – повзрослеет, – говорила Чармиан. – Дедушка мой в юности тоже очень безобразил.

Но, к изумлению Эрика, старшие постепенно перестали винить себя за его злополучие. Черствые лицемеры, думал он, от своих же слов отказываются. Он дождаться не мог, когда же они наконец заговорят о нем по-прежнему, и вместо этого к тридцати семи годам понаслушался самых неприятных вещей. Он купил себе коттедж в Корнуолле и принялся там пьянствовать на их деньги. Война застала его в лечебнице для алкоголиков. Когда он вышел оттуда, его призвали было в армию, но немедля забраковали как психически неустойчивого. Он ненавидел Чармиан, Годфри и Летти. Ненавидел он и своего двоюродного брата Алана, который стал превосходным инженером, а в детстве был рядом с Эриком дурак дураком. Он женился на негритянке и через полгода развелся, а Годфри уплатил ей отступного. Время от времени он писал Чармиан, Годфри и Летти, с тем чтобы сообщить, как они ему отвратительны. Когда в 1947-м Годфри отказался содержать его, Эрик помирился с Летти: она оделяла его скромными вспомоществованиями и не скупилась на посулы. Но Летти вскоре обнаружила, что за свои деньги она его и в глаза-то почти не видит, и ограничила щедроты разговорами о завещании. Эрик написал роман и пристроил его в печать: фамилия Чармиан возымела действие. Он, кстати, и был похож на писания Чармиан. «Бедный Эрик, – сказала Чармиан, – он не слишком оригинален. И все же я считаю, Годфри, что теперь, когда он наконец взялся за какое-то дело, мы обязаны ему помочь». В течение двух лет она высылала ему все свои свободные деньги. Эрик открыто обвинил ее в скаредности и зависти к его таланту. Годфри не пожелал вступать с ним в переписку. «Я подозреваю, – признавалась Чармиан Гаю Литу, – что Годфри втайне трепещет, как бы в семье не появился еще один романист». И добавила: «Ну конечно, Годфри всегда хотел определить Эрика компаньоном в свою мерзостную фирму», что было не совсем так, но очень к месту.

К пятидесяти годам Эрик начал выказывать нечто похожее на собственное разумение. А именно: бешеные и язвительные нападки на родных сменились холодными, продуманными обличениями. Он доказывал, как дважды два, что они перед ним кругом виноваты, – с той самой минуты, как он появился на свет.

– С возрастом Эрик становится прямо-таки копией Годфри, – говорила Чармиан, – хотя Годфри-то, разумеется, этого не замечает.

Эрик больше не называл романы Чармиан паскудным бумагомараньем. Он разбирал их по всем статьям, он осмеивал их неряшливость, он от них камня на камне не оставил. У него были друзья, восхищавшиеся его анализом.

– Ах, он так вдумчиво относится к моим сочинениям, – говорила Чармиан. – Никто еще так о них не писал.

К середине пятидесятых годов здоровье Чармиан сильно пошатнулось. И возрождение интереса к ее романам застало Эрика врасплох, ибо он ненароком упустил из виду переменчивость духа нынешнего времени. Он опросил друзей и был рассержен и озадачен тем, что многие из них поддались ностальгическому обаянию культа Чармиан Пайпер.

Подачки Чармиан, потихоньку от Годфри пересылаемые через миссис Энтони, принимались молча. Вторая его книга втайне пришлась по душе даме Летти. Рецензенты называли ее «реалистичной и беспощадно откровенной», но те внутренние ресурсы, которые помогли бы ему стать еще реалистичней, беспощадней и откровенней, были втуне растрачены на злобствование против Чармиан. Переиздание ее романов пришибло его, и он обнаружил, что больше не может писать.

Даже газетные сообщения о том, что кто-то донимает Годфри, Чармиан и Летти угрожающими телефонными звонками, его не взбодрили.

Всю войну и в послевоенные годы он жил в основном за счет состоятельных женщин, прежде всего за счет Лизы Брук. Теперь Лиза умерла, а замены ей никак не находилось. У всех было туго с деньгами, и Эрик даже располнел от хлопот и огорчений, что тоже было ни к чему. И чуть ли не в самый трудный момент он получил письмо от Олив: «Твоего отца беззастенчиво шантажирует некая миссис Петтигру, его экономка. Я думаю, он охотно пойдет с тобой на мировую, если ты возьмешься как-нибудь все уладить, не вмешивая в дело мать...»

Он первым же поездом поехал в Лондон, приятно возбужденный, и всю дорогу смаковал открывающиеся возможности.

Приехав на Паддингтон вечером, без четверти шесть, он не имел в голове никакого плана действий. Для начала он зашел в бар и как следует выпил. Выйдя оттуда в семь, он заметил телефонную будку. Он позвонил домой поверенному отца, намекнул на важные сведения и был приглашен зайти немедля. Выслушав его, поверенный твердо обещал, что будет тянуть с оформление нового завещания сколько возможно, и дал ему кой-какие дополнительные советы, которым Эрик не внял.

Он отправился к Олив, ткнулся в пустую квартиру и переночевал у неохотно приютивших его знакомых возле Ноттинг-Хилл-гейт. Наутро в одиннадцать он позвонил миссис Петтигру и пригласил ее позавтракать с ним в кенсингтонском кафе.

– Я хочу, чтобы вы знали, миссис Петтигру, – сказал он, – что я на вашей стороне. Старика надо проучить. Это вопрос нравственности, и я вполне готов отказаться от всяких денег.

– Я никак не пойму, – сказала сперва миссис Петтигру, – о чем это вы толкуете, мистер Эрик. – И обтерла платком углы рта, вывернув нижнюю губу.

– Он скорее умрет, – сказал Эрик, – чем допустит, чтобы моя бедная мать узнала о его гнусных изменах. И я тоже. Так что, миссис Петтигру, – сказал он с улыбкой, давно уже ничуть не обаятельной, – мы оба в ваших руках, отец и я.

Миссис Петтигру сказала:

– Сколько я всего сделала для ваших родителей. Ваша бедная мать, пока ее не пришлось... то есть как только я за ней не ухаживала. Мало кто вытерпел бы такое. А она позволяла себе – ну, какой спрос со старухи. Я и сама в возрасте, но...

– Да что вы, – сказал Эрик. – Вам и шестьдесят-то едва дашь.

– Словом, когда у меня на руках была ваша мать, я ох как чувствовала свои годы.

– Могу себе представить. Она же невыносимо самодовольная, – сказал Эрик, – просто невыносимо.

– Совершенно невыносимо. А что до вашего отца...

– Невыносимый тип, – сказал Эрик. – Старая скотина.

– А что именно, – поинтересовалась миссис Петтигру, – вы хотели мне предложить, мистер Эрик?

– Ну как, я просто счел своим долгом поддержать вас. Затем и приехал. А деньги что, – сказал он, – бог с ними, с деньгами.

– Ах, без денег путь коротенек, мистер Эрик.

– Да зовите меня просто Эриком, – сказал он.

– Эрик, – сказала она, – нету дружка ближе кошелька.

– Ну конечно, монетка-другая бывает в нужную минуту очень кстати. Именно в нужную минуту. А ведь правда, как это он дожил до своих лет при его образе жизни?

– Эрик, я бы вас без денег никогда не оставила. То есть до тех пор, пока...

– И вам всегда удается вытрясти из него наличные?

– Разумеется.

Эрик подумал: уж это будьте уверены.

– Пожалуй, нам надо на пару с ним повидаться, – сказал он.

Она посмотрела на его маленькие руки. Как ему доверять? – подумала она. Завещание и не подписано, и не заверено.

– Доверьтесь мне, – сказал Эрик. – Ум хорошо, а два лучше.

– Все-таки надо бы обдумать, – сказала она.

– То есть вы хотите действовать в одиночку?

– Нет, я этого не сказала. Я в том смысле, что этот ваш план такой неожиданный, и после всего того, что я сделала для Годфри и Чармиан, я как бы имею право...

– А что, ведь, ей-богу, – сказал Эрик, – просто мне нужно поехать в Суррей к матери и рассказать ей о мелких отцовских прегрешениях. Это будет, конечно, очень неприятно, зато сотней хлопот меньше. И у отца чистая совесть, и вам станет ни к чему о нем волноваться. Вам-то как утомительно.

Она возразила ему без околичностей:

– Вам неизвестны подробности связишек вашего отца. А мне известны. У вас улик нет, а у меня есть. Письменные свидетельства.

– Ах, это, – сказал он. – Да есть у меня улики.

Блефует небось? – подумала она.

– Ну и когда бы вы хотели с ним напрямик поговорить? – спросила она.

– Да хоть сейчас, – сказал он.

Но когда они приехали домой, Годфри был черт знает где. Миссис Энтони уже ушла. И миссис Петтигру вконец перепугалась. А глядя, как Эрик рыскает по дому, хватает фарфоровые безделушки и трясет их так и сяк, она еще и рассердилась. Однако стерпела. У нее было такое чувство, что этого человека она знает наизусть. Да и надо бы знать, с ее-то опытом.

Он наконец опустился в древнее кресло Чармиан; миссис Петтигру взъерошила ему волосы и сказала:

– Бедненький Эрик. Как они с вами обошлись, а?

Он склонил свою крупную голову на ее просторный бюст, и это было ему приятно.

После чая у миссис Петтигру был легкий астматический приступ; она удалилась в сад, чтобы отдышаться. Возвратившись, она увидела, что в кресле, где был оставлен Эрик, сидит Годфри. Нет, это оказался Эрик: он уснул, свесив голову набок. И хотя лицом он напоминал Чармиан, однако во всем остальном был подобен Годфри.