Александр Фёдоров-Давыдов - Бабушкин карлик

Нам не долго пришлось уговаривать старушку. Мы прежде всего поручились ей, что всю вину и ответ перед дедушкой берем на себя. И Марья Ильинишна почему-то вдруг согласилась.

— Коли вы, Наташенька, на себя возьмете, — тогда другое дело. Из-за вас-то все горе и приключилось…

Меня точно ударило чем-то…

— Из-за меня?..

— Ох, уж… да! Попал Великан Иваныч в метель вечор, заплутались они с кучером, и не заметил, как обронил он ящик… А ящик-то для вас был… Подарок, значит, вам, куколка заграничная… Ну, дедушка, как узнал, так из себя и вышел… Великан-то Иваныч и в другом перед дедушкой провинился, а тут еще это. Ну, они и не выдержали, — приказали его в баню запереть до утра… Да только вы не беспокойтесь, — не смерзнет он: у него и шубейка есть укрыться…

Одно горе за другим поражали меня. Обида, досада и горечь овладели мной. Но отступать я уже не хотела.

— Ну, и хорошо!.. Дайте ключик, Марья Ильинишна, голубушка!.. Из-за меня его наказали, — ну, я на себя все и беру…

— Ну, ну, извольте. Господи Боже мой, — сказала Марья Ильинишна и подала мне маленький ключик.

Великан Иваныч, — так в шутку прозвал карлика дедушка, — был, как я говорила, дедушкин крепостной, но держал себя очень гордо и независимо. Даже черезчур гордо. Ему все казалось, что над ним все потешаются, и он старался быть особенно серьезным и не давать повода к насмешкам.

Раньше я его боялась и чуждалась. Он мне напоминал загадочных сказочных гномов. Но потом, когда я стала постарше, Великан Иваныч перестал мне казаться страшным и был мне только жалок, так что я всегда старалась обходиться с ним поласковее и сердечнее.

Он это скоро понял и привязался ко мне всей душой, старался угодить мне в мелочах, рассказывал нам с Сашей разные истории и страшные сказки, которые нам ужасно нравилась.

Был он артист в душе и искусен на всякого рода изящные поделки. Нам, детям, он, бывало, вырезал хорошенькие фигурки, каких-то странных человечков из корешков и сосновой коры; искусно мастерил шкатулки с украшениями из инкрустации; мастерски вырезал ложки, чашки, делал хорошие переплеты на книги.

Но главной страстью его было держать у себя всяких птиц и маленьких зверков, приручать их и выучивать разным штукам.

У него в комнатке всегда непременно бывало несколько жильцов: какая-нибудь хворая синица, подобранная на улице, снигирь с перебитым крылом, зайчик с подрезанной косой лапой, белка…

И они так, бывало, сживались с своим радушным хозяином, что не только не боялись его, а он их сам не мог оттогнать от себя.

У него была мышка, которая свистала, по его указанию, и спокойно сидела на шее старого кота. Был у него заяц, умевший бить в барабан, и белочка, уморительно прыгавшая через руки и стоявшая на часах, с маленьким, нарочно для нее вырезанным из лучины ружьецом. Но главным любимцем Великана Иваныча был старый скворец, который насвистывал «Коль славен» под маленький органчик.

Великан Иваныч переносил много неприятностей за своих бессловесных жильцов. Над ним смеялись, его дразнили, на его животных-любимцев натравливали собак. А он волновался, выходил из себя, но, в конце-концов, смирялся и все силы употреблял на то, чтобы охранить «свою семью».

Дедушка сначала к нему очень привязался, но потом постепенно охладел.

Дело в том, что Великан Иваныч держал себя крайне независимо и всегда любил при случае подчеркнуть это. Как-то раз при одной вспышке гнева дедушка не сдержался и крикнул:

— Да как ты смеешь перечить мне холоп?.. Знать я не хочу, что ты там думаешь. Я за тебя ответчик перед Богом и законом, а ты — знай сверчок свой шесток.

Великан Иваныч спокойно посмотрел на него и сказал:

— Я точно, сударь, раб ваш, а душу тоже имею. И не ответчики вы за меня, — сам я за себя Богу отвечать буду. Что приказать изволите, — исполню; не исполню, — наказать меня вольны. А больше власти вам надо мной не дадено!..

С этой поры и началось охлаждение дедушки к Великану Иванычу.

Дедушка подозрительно смотрел на него, старался взыскивать с него больше, чем с других. Но так как сам был слишком мягок и добр и не мог долго выдерживать этой роли, то старался при случае поставить пело так, что бы непосредственное отношение к Великану Иванычу во всех случаях имел управляющий имением, Никеша, — типичный, угодливый слуга, не останавливавшийся ни перед чем, чтобы угодить своему господину, которого в душе сам же презирал и ненавидел.

И вот в таком положении было дело, когда случилась эта неприятная история с потерянным ящиком, которая только подлила масла в огонь. Дедушка в сердцах приказал Никеше распорядиться с карликом, как он найдет лучшим. И Никеша расстарался.

Мы с Сашей почти силой вывели Великана Иваныча из бани, перезябшего, всего синего. Он упирался и все говорил:

— Нет, уж вы оставьте. Великое огорчение я батюшке Иринарху Петровичу доставил. Поделом вору и мука!..

Но мы его не слушали, привели в комнату Марьи Ильинишны и здесь напоили его чаем.

Я сознавала, что Великан Иваныч пострадал тач из-за хитроумной выдумки через меру усердного управляющего Никеши, что вряд ли бы дедушка решился определить такое наказание Великану Иванычу там, — и все-таки очень волновалась в ожидании нашего об'яснения с дедушкой. Дело в том, что он вообще не любил, когда вмешивались в его распоряжения и его дела…

Я не показывала никому вида, что меня волнует, и держала себя независимо и уверенно и этим очень успокоила добрейшую Марью Ильинишну…

Но сама я все-таки плохо спала эту ночь и несколько раз просыпалась и досадовала, что время тянется, как нарочно, медленно…

На другой день утро началось довольно бурно. Как только встал дедушка, к нему явился Никеша и, конечно, нажаловался ему на всех нас. Вызвали Марью Ильинишну, и она возвратилась вся в слезах и на мои расспросы сначала ничего не хотела отвечать, только отмахивалась рукой. Наконец, не выдержала:

— Дослужилась, — с сердцем сказала она, — тридцать лет работала, хозяйское добро берегла пуще глазу. А теперь, накося, из-за пустяков сущих все ключи отобрать хотят!.. А все вы меня, Наташенька, с толку сбили… Оно конечно, жаль человека, — как не пожалеть. Ну, а тоже этак по-своему распоряжения отменять, конечно, дело не подходящее. Этак все распустятся, — что же толку будет?..

— Да вы сказали, Марья Ильинишна, что мы с Сашей это сделали?..

— Еще чего!.. Только этого не доставало, — вас еще под деденькин гнев подводить!.. — Сказала, что сама пожалела Великашу и выпустила его А они, Иринарх Петрович, на меня и накинулись. И поделом мне, старой дуре!..

Я обняла добрейшую старушку, крепко поцеловала ее и говорю:

— Я вас не выдам, милая Марья Ильинишна, и помирю с дедушкой, а он сложит гнев на милость…

Но Марья Ильинишна была безутешна и не очень-то верила в силу моего заступничества…

К дедушке с поздравлением мы с Сашей отправились после утреннего кофе, разодетые, расчесанные. Я так волновалась, что беспрестанно забывала начало выученного французского стихотворения, припоминала его и оттого волновалась еще больше.

Дедушка встретил нас ласково. А когда мы его поздравили, и я кое-как пробормотала стихотворение, он совсем разошелся, потрепал меня по щеке, обнял и поцеловал в лоб.

— Merci, Natalie, — сказал он, — а я перед тобой виноват во многом. Каюсь, наговорил загодя, нахвастал, а теперь и на попятный… Да!.. Уж ты сложи гнев на милость, Наташечка, не меня в том вини…

— А что такое, дедушка? — спросила я, будто ничего не зная, что случилось…

— Да что, — махнул рукой дедушка, — куклы-то, о которой я тебе сказывал, — нет у меня… Да!.. Постой, дай срок выпишу другую, а эта, которую мне прислали, приказала долго жить…

Не зная, как свести разговор на то, что мучило меня, я рассеянно спросила:

— А что такое случилось, дедушка?..

— Да вот этот ротозеи, Великашка, виноват… Совсем негодный человек стал. Что ни скажешь ему, куда ни пошлешь его, — все напутает, испортит… Он, изволите ли видеть, дорогой целый ящик ухитрился потерять!.. Да хоть бы вернулся, поискал бы. А то будто так оно и должно быть. Потерял и потерял. Только на то и достало смекалки, что приехать и доложить о том, что он посылку потерял. Вот дурак какой!..

Дедушка опять начинал сердиться и волноваться. Он, кажется, больше моего жалел о потерянной кукле. Несколько раз во время его слов я пыталась остановить его и сказать все, — но что-то меня удерживало…

— Теперь кончено, — сердито сказал дедушка, — вон его!.. Как праздники пройдут, — ушлю его в дальнюю деревню, пусть хоть свиней там пасет… Мне до него дела нет… А ты не горюй, говорю, — ужо новую куклу выпишем. Уж я что задумал, от того не отступлюсь…