Ангелина Прудникова - Сосуд скудеющий (трилогия)

У Оры уже совсем обозначился живот. И это невозможно стало скрывать от Уво. Как и предполагал Тибот, ему это сразу не понравилось: он не ожидал, что у Тибота еще есть сила для зачатия ребенка, а у Оры — способность рожать. Он не хотел этого, и ревность и ненависть к обоим стала глодать его.

Неминуемый разговор Тибота с Уво состоялся у лотка с червями, где Главный Кормилец подкармливал их жухлыми листьями и травой.

Ты знаешь, Тибот, — глухо начал Уво, — я тебе как отец, а ты мне — как сын. Я тебе разрешил любить Ору как мужчине. Теперь она из-за тебя должна стать матерью. Но ей тогда понадобится больше червей, а наш запас не рассчитан на усиленное питание, тем более на четверых человек. Ты понимаешь меня. Иначе мы начнем голодать, и… В общем, я решил: как только Opa родит, ты возьмешь ее ребенка и спустишь за Черту. Именно ты. Своего ребенка. Чтоб запомнить это. А я ее постерегу. Никто не знает, что может вытворить женщина, когда ее лишают ребенка.

Тибот затрясся от ужаса, услышав решение Уво, но ничего не ответил. И лишь когда Уво ушел, он сжал кулаки…

С Орой Уво тоже поговорил сам, все объяснил, растолковал. «Ты мне нужна, Тибот тоже, но… ребенок будет лишним. Чуть только он подрастет, как затребует червей в два раза больше, чем ты. Тибот все сделает, как я решил, это безболезненно. И полезно для всех».

Смертельно побледнев, Opa согласно кивнула: «Да, я все понимаю, раз так надо».

Но Тибот знал, что Opa не все понимала. Он увидел ее, переваливающуюся с боку на бок, с ее огромным животом, когда собирал росу из системы — нескольких больших ям, накрытых синтетической пленкой, с шторой роса стекала в небольшие сосуды, стоящие на дне ям. Так было каждое утро — источника на Вершине холма не было. Ядовитый дождь из отравленных туч собирать было нельзя — те, кто не могли удержаться и собирали дождевую воду, все равно скоро отправлялись за Черту, не вынеся мучительных болей в животе.

Opa подошла, теребя остатки полусгнившей юбки, и застыла рядом с Тиботом, выставив живот и бессмысленно глядя вдаль.

— Тибот, — наконец произнесла Opa, — Уво мне все сказал. Я не должна иметь ребенка… — она сморщила лицо и, не таясь, заплакала. — Но я никогда, никогда не была матерью… — Она с отчаянием взглянула на Тибота. — У меня никогда не было детей и, значит, больше не будет — ни моего, ни твоего ребенка… А он ведь должен походить на кого-то из нас — она вцепилась в голую руку Тибота, больно впившись в нее ногтями. — Он будет похож на нас! На меня… и на тебя, Тибот!..

Тибот с усилием вырвал руку и ничего не ответил, хоть в сердце его закипела кровь.

Тогда Opa зашептала, вздрагивая и вплотную придвинувшись к Тиботу: «Давай… убьем Уво! Он уже старый, ему скоро все равно уходить за Черту… Мы останемся втроем: ты, я и… наш сын. Или дочь…»

Тибот отшатнулся от Оры: только женщине могут прийти в голову такие дикие мысли. Хотя странно, почему она ему самому не пришла… Поднять руку на Уво! Нет, на Вершине никто никого не убивал. А ребенок… он ведь еще и не жил.

— Ты мне мешаешь, Opa, — отстранился Тибот от женщины. — Я могу пролить воду.

Opa отвернулась и, зарыдав громко и безнадежно, пошла к навесу, откинув назад спину и тяжело переваливаясь с боку на бок…

Тибот снова сидел недалеко от старика Вира и смотрел на его безжизненные седые волосы. Сегодня старик зловеще притягивал его к себе. Он не манил, но тянул его туда, вниз, с силой непреодолимой. Тиботу хотелось прыгнуть к нему и упасть рядом. И он не мог справиться с этим желанием. Червей хватит на троих… Значит, кто-то из них лишний. У Оры родится ребенок — мальчик… или девочка — его, Тибота, сын или дочь. И он, маленький, должен жить, чтобы увидеть мир… Так же, как Тибот жил со своей мамой, когда озеро еще не выбросило свой смертоносный газ. И маленькому тоже нужна будет мама. Так выбирай, Тибот: или ты — или он. Выбирай, ведь он скоро уже родится. Может, сегодня…

Тибот встал и невольно, под впечатлением мысли, сделал несколько шагов вниз. Старик приблизился. Тибот остановился. Старик притягивал его, но страх, жуткий страх не пускал и сковывал все члены. Тибот поднял глаза к небу: свинцовое, тоскливое, оно висело низко над ним, над самой головой. Сквозь него не видно было ничего. Сколько помнил себя Тибот, оно всегда было такое даже в деревне, где он жил. Старики говорили, что города и разбуженные вулканы сделали свое дело. Мать же рассказывала, что небо над их деревней когда-то имело другой цвет, бывало очень красивым и нежным, и в нем летали последние птицы и редкие самолеты… Но Тибот не верил и не мог себе такого представить. Он всегда помнил только этот свинцовый пресс над головой, эту жару и тяжелый, липкий воздух, прорежаемый редкими дождями, от которых надо прятаться в укрытие. Нет, у неба бесполезно было искать ответ: оно молчало. Тибот вдруг ясно представил последнего человека, оставшегося на их Вершине. Кто это будет: его ребенок, Opa или Уво? Он видел, как бы издалека, одинокую, глядящую в это неласковое небо, фигурку на холме, склоны которого усеяны там и сям неразлагающимися трупами людей ниже Черты, — одинокую, последнюю, единственную на всей планете фигурку… И вдруг Тиботу страстно захотелось быть им, этим последним. Он еще молод, моложе всех — Оры и Уво, он проживет еще долго, долго… Почему он должен уступать место какой-то личинке? Он ее никогда не видел, не увидит. И не захочет увидеть, если хочет жить.

Тибот заметил, что стоит в трех шагах от Черты, кое-где отмеченной точками выбеленных дождями булыжников. Нет, он должен жить! Именно он. И он еще поживет. Тибот резко развернулся и легким быстрым шагом отправился в гору.

Возле навеса его встретил, держа на руках маленький пищащий сверток из Ориной юбки, Уво. Он протянул тряпичный сверток Тиботу и сказал негромко, но сурово:

— Иди и забрось его подальше, чтобы Opa не узнала, где он будет лежать. А я присмотрю здесь за ней. Иди!

Тибот молча принял шевелящийся маленький сверток и, боясь, что руки и глаза передумают за него, бегом понес его туда, где лежал такой страшный, неподвижный, и все же зовущий его, седой старик.