Милорад Павич - Невидимая сторона Луны (сборник)

Тут Коэн развернул на полу и показал мне лист бумаги величиной с небольшой парус, сплошь изрисованный крошечными человеческими фигурками, которые, собравшись стайками, что-то делали, и каждый занимался чем-то своим. На краю карты красными чернилами были записаны какие-то сведения о смехе. Первая фраза была такой: «За сорок дней до рождения человек улыбается первый раз, через сорок дней после смерти – последний». Дальше было неразборчиво. Когда я приблизился и рассмотрел всех этих копошащихся козявок, которые сначала были выгравированы на меди, потом отпечатаны на листах бумаги, а теперь оказались на большой карте, потому что Коэн склеил все листы вместе, я увидел, что это военные и сыщики, и их огромное количество, и они убивают приговоренных к смерти. А каждый из приговоренных показан в момент своей смерти, и этих разных смертей было больше, чем цветов на лугу, и умирающие смотрели из своей смерти на чужую смерть. Они хрипели, задыхались и кричали, как верблюды, но этого рева не было слышно, потому что он уходил внутрь осужденных и вспарывал им утробу, как нож… Разглядывая картину, я спросил, почему Кривоносович так испугался. А Коэн мне ответил:

– Выбирай и ты, как он выбирал, тогда увидишь.

– Что выбирать?

– Выбирай, откуда будешь смотреть. Вот здесь внизу, на нижней кромке картины, построены солдаты, которые смотрят на тебя как на своего командира и ждут твоего приказа. Выбери одного из них, какого хочешь, он будет твоим проводником, а потом смотри внимательно, что будет.

Я выбрал маленького барабанщика, потому что из его глаз выходили слова, которые можно было увидеть и прочитать, как будто его взгляд выписывал их в воздухе: «Определенный цвет мела, определенное движение, сделанное ночью, случайный звук губ, запах лаванды в определенный утренний час или снежинка точно установленного веса – являются ересью!»

Как только я прочитал это, я заметил, что барабанщик, хотя смотрит прямо на меня, палочкой указывает в сторону, чуть выше строя солдат. Я двинулся по карте в том направлении, которое указывала мне палочка, и остановился на солдате, получающем какой-то приказ в виде свернутого в трубку листа бумаги. Потом я увидел, как на следующем перекрестке он передает этот свиток одному всаднику. Картинка сопровождалась записью, которая сообщала, что седло всадника набито волосами турок. Потом я увидел, как конь скачет с седоком на спине мимо всей этой уймы народа на картине к какому-то окопу, там, где идет бой между турками и христианами. Тут этот человек падает с лошади и прямо посреди окопа засыпает, а рядом с ним я вижу тот самый приказ в развернутом виде, и там написано: умрешь во сне! А под этими словами указан день: 22. IV. 1689.

– Ну вот, ты сам выбрал свою смерть, – сказал мне Коэн, – ты умрешь во сне, как этот человек, который спит на картинке. Если бы ты посмотрел на какого-нибудь другого солдата, из тех, что построены внизу карты, а не на барабанщика, он повел бы тебя другой дорогой, получил бы другой приказ, передал бы его кому-то третьему, который поехал бы совсем в другую сторону, и жизнь твоя кончилась бы по-другому, так, как сказано в другом приговоре. Но у тебя есть уже твоя смерть, и лучшей тебе не надо. И вообще, не следует много говорить для ушей. И Сам Бог говорит со своим избранником уста к устам и избегает ушей, потому что им нельзя доверять…

– А этот день, – прервал я его, – это что же, день моей смерти?

– Да, – ответил он.

– И Кривоносович видел дату?

– Видел.

– И какая у него?

– Близко уже…

Я вышел из темноты на свет и в дверях изо всех сил ударил Коэна. Он только поднял с земли шапку, посмотрел на меня своим плоским глазом и сказал:

– Ты б должен был спасибо мне сказать. И еще кое-что. Теперь мы с тобой братья, потому что наши смерти – родные сестры…

Вот как все это было.

Между тем, как вы знаете, в апреле этого года Кривоносович оказался на баркасе Бакича Сапожника и неподалеку от города Нови на них налетел сильный ветер и они перевернулись. С тех пор как он утонул, я постоянно считаю свои дни и не могу заснуть, потому что боюсь, что во сне меня застигнет врасплох смерть. Поэтому я опять разыскал Коэна и попросил его отменить или перенести то, что было нашей общей смертью на карте. Борода выдавала его язык за щекой, и по ней можно было прочитать, что он собирается сказать.

– Это не в моей власти, – произнес он, – дату перенести нельзя. Единственное, что я могу, – это сделать себе самому подарок на день рождения: подарить одной из трех собственных душ два лишних дня жизни. Я возьму их у двух других своих душ, и они будут жить соответственно меньше…

И тогда он взял и написал на карте вместо старой даты новую – 22. IV. 1689.

– А я? – спросил я его.

– У тебя не три души, а только одна, и ты не можешь делить смерть на три части.

Пока вы там не побывали, вам кажется само собой разумеющимся, что Стратфорд-на-Эйвоне, родной город Уильяма Шекспира, стал известен благодаря своему знаменитому писателю. Но как только вы попадаете в этот город, видите его мосты, его реку, которая совсем не кажется мокрой и никогда не волнуется, его пастбища, сады и дома, вы сразу меняете свое мнение; Шекспир должен был стать тем, кем он стал, потому что родился именно здесь. Шекспир прославился благодаря Стратфорду, а не наоборот. С такими мыслями вы входите в «Дом Шекспира», прекрасное двухэтажное здание, каменное, с деревянными балками, опорой которого является огромная каменная печная труба.

И первое, что бросается вам в глаза, – это несколько взятых в рамку документов XVI и XVII веков. В них черным по белому посетителю доказывается, что объект, в котором он находится, – это действительно тот самый дом, о котором идет речь в свидетельствах о собственности, договорах купли-продажи и проектах, которые старательно предъявляют устроители музея. Среди документов есть и большое объявление, напечатанное в 1847 году, когда последний наследник родного дома Шекспира умер и его имущество было публично выставлено на продажу. Объявление содержит сообщение о том, что в такой-то день и в таком-то месте будет продан с аукциона родной дом Шекспира. Среди покупателей, как говорят свидетели того времени, был и один американский бизнесмен, который приготовил, и об этом было известно заранее, огромную сумму. Он был настроен держаться до конца и заплатить столько, сколько потребуется. Для чего ему был нужен родной дом Шекспира, лондонские газеты того времени объяснили своим читателям самым тщательным образом. Богатый американец, если верить сообщениям печати, намеревался сразу же разобрать родной дом Шекспира, погрузить на судно и перевезти в Америку; там собрать его снова, поставить на колеса и в сопровождении дрессированных буйволов, обезьян и карликов показывать по всему Американскому континенту.

Общественность Англии озадачилась, потом взволновалась, потом разгневалась и решила раскошелиться. И она раскошелилась до такой степени, что созданный тогда трест купил не только родной дом Шекспира на Эйвоне, но и все движимое и недвижимое имущество, имеющее отношение к Шекспиру по всему миру. Трест построил рядом с шекспировским домом большое здание для исследовательского центра и продолжает до сегодняшнего дня управлять недвижимостью и другим имуществом, связанным с наследием Шекспира. Однако его внимание сейчас направлено на другие вещи. Те, для кого дом был сохранен, стали представлять для него опасность.

Был вычислен год, когда родной дом Шекспира под ногами своих посетителей превратится в пыль, и это несмотря на все реконструкции и использование новейших средств для сохранения здания. Из этого катаклизма нас как будто выводит утешительная стрелочка, которая указывает на «Шекспировский сад», расположенный позади дома. Вы спускаетесь в некоторой растерянности по крутым деревянным ступеням и идете садом, полным разноцветных цветов, преобладает в этой радуге желтый цвет. «Шекспировский сад», – ворчите вы себе в рубашку и думаете, что эти англичане, пожалуй, все-таки перестарались. Дорога неумолимо ведет вас к выходу (обратного движения нет), и тут вас ждет киоск с сувенирами. На полках, где стоят собрания сочинений Шекспира величиной со спичечную коробку, вы вновь замечаете это загадочное название: «Шекспировский сад».

Вы берете книгу и открываете ее. Куча картинок, напоминающих ботанический атлас, и много латинских названий. И тут вам все становится ясно. Англичане подсчитали все упоминания о цветах в произведениях Шекспира. Каждый цветок из сонета, трагедии или комедии Шекспира приводится здесь вместе с ботанической справкой на латинском языке и с изображением, а в саду позади родного дома Шекспира посажены исключительно те цветы и растения, которые упомянуты в его произведениях. Вы смотрите на краски, запечатленные на страницах шекспировских произведений, и понимаете, что доминантой этих вечных глаз, которые могли видеть все, что хотели, и вынуждены были видеть и то, что не хотели, что их доминантой был желтый цвет. Цвет предательства, ревности, цвет воды у алхимиков и кто знает чего еще.