Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

Ткаллер пообещал настойчивой девственнице непременно отыскать «душку-танцора» и, едва вырвавшись из ее цепких пальцев, столкнулся с Кураноскэ.

— Как вы себя чувствуете? — На непроницаемом лице японца прорезалось нечто, напоминающее сочувствие.

— Оставим это. Я хотел бы поблагодарить вас за участие и, конечно же, за ваш компьютер…

— Он размонтирован.

— Напрасно.

— Вы не знаете всего, — На лице Кураноскэ появилась диковатая гримаса, — Я его уничтожу. Там… Был один секрет, о нем, кроме меня, никто не знал. Один из блоков сохранил всю информацию. Я не удержался, открыл его. И что бы вы думали? В обозримом будущем самыми популярными и часто исполняемыми произведениями классического репертуара будут… Да-да, те самые хорошо вам знакомые марши.

— Что ж, это лишний раз доказывает, что усилия наши были напрасны. Глупо все было. Прощайте.

Ткаллер зашагал дальше. Уже у самого выхода его вновь настигла Клара:

— Александр, я с тобой.

— Мне кажется, мы договорились.

— Я очень беспокоюсь…

— Не стоит. Как мы имели возможность убедиться, — губы Ткаллера болезненно искривились, — человеческая психика вовсе не так уязвима, как некоторые думают.

— Куда ты?

— Я принял решение.

— Какое решение? Что за вздор?

— Клара, мы проиграли. И теперь мне хочется побыть одному.

— Тебе нельзя сейчас оставаться одному. Я вижу.

Ткаллер попытался пройти молча, но жена заслонила ему дорогу:

— Не знаю, что ты решил, но чувствую, что решение твое неверное. Ты ведь человек несамостоятельный, без стержня. Вспомни, мы читали, что в русской армии существовала награда — «За стойкость при поражении». Всю свою жизнь ты готовился к этой награде. С победой ты, неврастеник, просто бы не знал, что делать. «Победителей не судят» — а ты погружен в вечный самосуд. Опомнись! Прими же в конце концов с достоинством свой крест — свою награду!

Помнишь, когда я выразила сомнение по поводу твоей новой работы, ты мне сказал: «Но ты же будешь рядом?» А теперь мы, как никогда, должны держаться рядом. Притом обнявшись держаться. А ты один принимаешь какое-то решение. Ну какое ты решение можешь принять без меня? Ты без меня пропадешь. Запомни!

— Послушай и ты меня, — отвечал Ткаллер, — Да, я без стержня, да, я неврастеник и славянский кисель! Пусть! Но я один, без твоей помощи, никогда бы не запутал дело так, как оно запуталось теперь. Вылилось в бесовщину! Мы погубили дело своим враньем и поисками хитрых ходов. Конечно, вся вина на мне. И прежде всего потому, что я слушал тебя, моя милая Клара! А слушать не надо было! Так что, будь добра, оставь меня в покое хотя бы на несколько часов. Все!

После этих слов Ткаллер почти выбежал на площадь. На волю, на воздух.

Клара стояла неподвижно, глядя в одну точку. Затем негромко сказала:

— Я знаю, ты этого не сделаешь…

Ткаллер выбежал на площадь. Она продолжала жить своей особой жизнью — где-то еще танцевали, негромко спорили и даже пели. Однако веселье казалось Ткаллеру натужным, неестественным. Во всем чувствовалось неблагополучие. Ткаллер не мог понять, кто изменился — он или город. В лицах горожан директор пытался отыскать отзвуки недавно исполненных симфоний — и не находил. Взгляды были пустыми, равнодушными, затаившими страх. Да, страх! Как будто именно он теперь правил Городом вечного спокойствия. Ткаллер остановился возле зеркальной витрины, посмотрел внимательно — и его глаза были чужими. И в них на дне таился все тот же страх…

— Да нет, я, очевидно, болен, — Ткаллер продолжал бродить по площади. Никто его, казалось, не замечал и не останавливал.

Вдруг площадь мигом всколыхнулась, по ней пронеслась мощная волна человеческих голосов. Из главного входа «Элизиума» выбегали возбужденные люди с трубами, барабанами и трещотками, они образовывали круги — и Ткаллеру вдруг вспомнилось из детства: такие круги на грибных полянах называли «ведьмиными». Мэра заарканили и затащили в вихрь пляски. Он как мог вырывался, но не тут-то было.

— Что же это творится? Я боюсь! — визжал Мэр. Вскоре вся площадь прыгала, шумела, визжала. На Ткаллера накатило привычное чувство отвращения.

И тут прямо перед глазами вырос Режиссер.

— Господин директор! — радостно воскликнул он, — А я вас снова ищу. Зал веселится, а директор неожиданно исчез! Пришлось веселье перенести на площадь. Тут, знаете ли, размах побольше. А чего вы такой угрюмый? Надоели вам наши скачки? Прогуляемся, не упрямьтесь. Люблю наблюдать за людьми в минуты праздников.

Они шли рядом. Вокруг танцевали, кричали, свистели. Заметно было, что многие подбегали с желанием как-то польстить Режиссеру, сделать комплимент, оказать услугу — только бы заметил, похвалил, может быть, запомнил. Режиссер был доволен — едва ли не по-отечески кого-то трепал за ушко или гладил по голове. Ткаллер же абсолютно отчетливо чувствовал во всем этом фальшь и угрозу. Вроде бы внешне — карнавал, а по сути — заупокойная месса. Тут и там загорались зловещие костры. Рядом с ними вспыхивали споры, затевались шумные и отнюдь не шутливые перепалки.

Гендель Второй, пеликан и Карлик как обычно были окружены толпой. Гендель публично сжигал свое банджо, Карлик восторженно визжал при этом и прыгал во фраке вокруг огня.

— Все! Пора уматывать из этого городишка! — кричал публике Пауль Гендель, — Меня ждут великие дела!

— А где ты найдешь зал с пятью органами? — подначивал Карлик.

— Белый свет — лучший концертный зал! А дыхание ветров — лучший орган. Хочу ночевать в чистом поле и давать концерты за бобовую похлебку!

— Пауль! — взмолился Карлик, — Мне осточертели бобовые и чечевичные похлебки! Ты безумец!

— Чтобы родить что-то новое в искусстве, нужно заглянуть в безумие! — Гендель нежно прижал к себе своего друга, — Карл, пеликан, за мной!

— Но мне нужно вернуть фрак в контору проката!

— За мной!

Мария прощалась с художником:

— Признайся, ты ведь встречал его, Анатоля? Ведь ты нарисовал его таким похожим…

— Все мы похожи… — согласился художник, — На эту тему расскажу тебе притчу: художнику заказали написать Христа для частной часовни. Долго он искал натурщика с выразительным лицом. Наконец нашел. Работа ладилась, только с каждым сеансом лицо натурщика казалось все более знакомым. «Ну где же я вас мог видеть?» — «Как? Неужели не помните? — усмехается тот, — Вы же четыре года назад писали с меня Иуду».

— Нет! — Мария закрыла лицо руками, — Неправда! Сам выдумал, злодей!

— Это хорошо, что не поверила… Хорошо…

Художник нахлобучил Марии на голову свою черную шляпу и растворился в толпе.

А к Режиссеру все подбегали какие-то вертлявые услужливые типы, выражая желание исполнить малейшее приказание. Один из таких вынырнул чуть ли не из-под земли:

— Не пора начинать Горячий танец?

— Нет. Я распоряжусь, — был ответ.

Ткаллер молчал, хмурился. Наконец Режиссер не выдержал:

— Господин директор! Отчего вы так сердиты? Или праздник вам не в радость?

— А почему вам непременно хочется, чтобы всем было весело?

— Как же. Я режиссер-профессионал. Пора о карьере подумать. Хотя раньше я специализировался на свадьбах и похоронах.

— А теперь решили поменять направление? И поквитаться с Траурным маршем?

— Пусть вас не тревожат эти старые счеты. Видите, я искренен с вами. Кстати, господин Ткаллер, вы заметили, что я отношусь к вам хорошо?

— Благодарю, — кивнул директор, — Но за дружбу нужно платить.

— Разве? А я вам дружбы и не предлагал. Скорее — сотрудничество. Я и не умею дружить. Режиссеры — плохие друзья. А что касается платы… Вы мне уже заплатили. Даже значительно больше, чем ожидалось. Так что я теперь обязан всячески вас обхаживать, лелеять. Ну-ну, не дуйтесь.

И, глянув из своих огромных впадин, Режиссер добавил:

— Мы хорошо поработали, господин директор. Я вами доволен.

У Ткаллера не было сил даже отстраниться. В голове загудело. Он остановился. Перед глазами замелькали прозрачные мушки, поплыли круги. Он прислонился к фонарному столбу.

— Что с вами? Нехорошо? — По знаку Режиссера один из юрких ассистентов подал Ткаллеру стакан, — Выпейте.

— Вы говорили, что искренни со мной, — Директор отстранил стакан, — Тогда позвольте всего один вопрос: кто вы? Только не говорите опять о массовых зрелищах, о режиссуре…. По сути — кто вы?

— Э-э-э… таких вопросов задавать бы не следовало. Я вам одно только скажу: советую со мной ладить.

Ткаллер не выдержал полного свинцовой иронии взгляда, отвернулся и пробормотал сквозь зубы:

— Я вам всего этого не прощу.

— Скажите уж прямо, голубчик, отомстить хотите! Сил не хватит! Заметьте, весь город уже со мной! Кстати, сам я никому не мщу. И даже не наказываю. Наказывает Другой. Я только надеюсь, что, может быть, мои ассистенты найдут себе другое поле деятельности и тогда я смогу уйти на покой. А пока, смею заверить, вы мне проиграете.