Эрнст Гофман - Двойник

Весь Гогенфлю был в волнении, когда Деодатус ехал по улицам города, и удивлению не было конца, так как еще не слыхано было, чтобы князь приглашал в Зонзитц чужестранца. В такой же мере, если не больше, удивлялись жители Гогенфлю при виде двух в течение долгих лет смертельно враждовавших кумовьев, хозяев "Золотого Козла" и "Серебряного Барана", которые стояли вместе посередине улицы и не только дружелюбно между собой разговаривали, но даже доверчиво шептали друг другу что-то на ухо.

Благосклонный читатель уже знает, каким образом "Золотой Козел" и "Серебряный Баран" помирились; теперь же оба нашли благотворное основание для своей возникающей дружбы в одинаково пожиравшем их обоих любопытстве узнать, кто же был незнакомец, с которым случилось столько необычайных происшествий.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Гроза быстро унеслась за горы, и только издали доносились затихавшие раскаты грома. Заходящее солнце отсвечивало багровым светом сквозь темные кусты, которые, отряхивая тысячи блестящих капель, с наслаждением купались в волнах влажного вечернего воздуха. На обсаженной ивами площадке парка, расположенного близ Зонзитца и знакомого уже благосклонному читателю, неподвижно стоял князь со сложенными на груди руками и смотрел в лазурь безоблачного неба, как бы желая вымолить у него обратно все погибшие надежды и всю свою протекшую в горестях и тоске жизнь. В это время из-за деревьев появился тот самый офицер гвардии, которого князь посылал в Гогенфлю. Князь подозвал его с недовольным видом и приказал немедленно привести молодого человека, о прибытии которого ему было доложено, причем, если он не может идти, его могут принести на носилках. Приказания эти были тотчас же исполнены.

При виде Деодатуса князь пришел в сильнейшее волнение и невольно из уст его вырвались слова:

- О Боже!.. Я это чувствовал... Да, это он!

Деодатус медленно поднялся и хотел подойти к князю с выражением почтения.

- Сидите, сидите! - закричал князь. - Вы еще слабы, утомлены. Ваши раны, быть может, гораздо опаснее, чем вы думаете. Мое любопытство ни в коем случае не должно причинять вам вред. Пусть принесут сюда два кресла!

Все это князь произнес в волнении, запинаясь; заметно было, что он с трудом сдерживал бурю, бушевавшую в его груди.

Когда принесли кресла и по приказанию князя Деодатус пересел в одно из них, а все посторонние удалились, князь продолжал ходить взад и вперед большими шагами. Затем он остановился перед Деодатусом и устремил на него взгляд, в котором отражалось пожирающее его сердце горе и глубочайшее отчаяние; затем все эти чувства точно вновь потонули в пламени быстро загоревшегося гнева. Казалось, что невидимая враждебная сила снова встала между князем и Деодатусом, и полный ужаса, даже отвращения, князь отскочил назад и опять зашагал еще скорее взад и вперед, лишь украдкой взглядывая на юношу, который все более и более дивился, не зная, когда же и чем кончится эта сцена, тревожившая его сердце.

Наконец князь стал как бы привыкать к виду Деодатуса и сел в кресло, полуобернувшись к нему; он казался совершенно расстроенным и проговорил задыхающимся, едва слышным голосом:

- Вы, милостивый государь, чужестранец. Вы посетили мою землю в качестве путешественника. Какое может быть дело, скажете вы, чужеземному князю, по земле которого я путешествую, до обстоятельств моей жизни. Но вы, может быть, не знаете, что существуют особые обстоятельства, в некотором роде тайные связи... Впрочем, довольно. Поверьте моему княжескому слову, что меня побуждает не простое детское любопытство и тем менее какой-нибудь тайный умысел, но я хочу, я должен все знать!

Последние слова князь произнес гневно, порывисто приподнимаясь с кресла. Но вскоре, как бы одумавшись и сдержавшись, он снова сел и сказал так же мягко, как и раньше:

- Доверьтесь мне вполне, молодой человек, не умолчите ни об одном обстоятельстве вашей жизни, расскажите мне подробно, откуда и как попали вы в Гогенфлю и какое отношение то, что встретило вас в Гогенфлю, имеет к более ранним событиям вашей жизни. Особенно же хотел бы я знать, как вы с прорицательницей...

Князь запнулся, но затем продолжал, словно успокаивая сам себя:

- Это самая пустая, обыкновенная вещь, но тут наваждение или исчадие ада, или... Однако, говорите же, молодой человек, говорите свободно, не утаивая и не упус...

Тут князь снова хотел порывисто вскочить с места, но тотчас раздумал и не докончил даже начатого слова.

По глубокому волнению, которое князь напрасно пытался подавить, Деодатус легко мог заключить, что речь шла о тайне, в которой был замешан сам князь и которая для него могла быть в том или ином отношении опасна. Со своей стороны, Деодатус не находил никаких оснований не удовлетворять желания князя и начал рассказ со своего отца, с отроческих и юношеских лет, с одинокого пребывания в Швейцарии. Далее он упомянул о том, как отец послал его в Гогенфлю и сказал при этом таинственные и значительные слова о том, что здесь Деодатус переживет решительный момент всей своей жизни и что здесь он сам совершит поступок, который решит всю его участь. Подробно рассказал Деодатус далее все, что с ним случилось в Гогенфлю с прорицательницей и с графом.

Несколько раз князь выражал живейшее удивление и даже вскочил, словно в испуге, когда Деодатус назвал имена Натали и графа Гектора фон Целиса.

Деодатус окончил свой рассказ, а князь все еще молчал, поникнув головой в глубоком раздумьи. Затем он вскочил, бросился к Деодатусу и вскричал:

- Ах, нечестивец! Он хотел пронзить это сердце пулей, хотел убить последнюю мою надежду, уничтожить тебя, тебя, моего...

Поток слез заглушил слова князя, и он в отчаянии и горе заключил Деодатуса в объятия и горячо прижал его к груди.

Но затем князь вдруг отодвинулся назад в ужасе и вскричал, потрясая кулаками:

- Прочь, прочь, змея, желающая вползти в мою грудь, прочь! Ты, дьявольское наваждение, не смеешь убивать мои надежды, не смеешь губить мою жизнь!

И тогда вдали раздался странный глухой голос:

- Надежда - смерть; жизнь - игралище темных сил. - И черный ворон, каркая, вылетел из кустарников. Князь без чувств упал на землю. Деодатус, слишком слабый, чтобы самому привести его в чувство, громко позвал на помощь. Лейб-медик застал князя пораженным нервным ударом и в опасном состоянии. Деодатус, не отдавая себе отчета, какое непостижимое болезненное чувство сожаления охватило его, стал на колени перед носилками, на которые положили князя, и поцеловал его слабо повисшую руку, обливая ее горячими слезами. Князь пришел в себя; его мертвенно неподвижные глаза снова обрели способность видеть. Он заметил Деодатуса, махнул на него рукой и сказал трясущимися губами едва слышно: "Прочь, прочь".

Деодатус, находился под сильным впечатлением от происшествия, потрясшего его до глубины души, и чувствовал, что близок к обмороку; его состояние также было найдено врачом настолько серьезным, что было бы неблагоразумно отвозить его назад в Гогенфлю.

Врач думал, что хотя князь и выразил желание, чтобы молодой человек удалился, но на первое время его можно было бы поместить в дальнем флигеле княжеской дачи, поскольку нечего было опасаться, что князь, которому еще долгое время нельзя будет выходить из комнаты, заметит пребывание Деодатуса у себя на даче. Деодатус, утомленный до того, что был уже не способен выражать ни своих желаний, ни протестов, позволил оставить себя в Зонзитце.

И раньше во дворце князя все было тихо и печально; теперь же по случаю болезни царствовала гробовая тишина, и Деодатус мог убедиться в том, что кроме него на даче есть люди, только когда слуга являлся к нему для оказания необходимых услуг да хирург навещал для осмотра его раны. Это монастырское одиночество оказалось очень благотворным для пережившего столько волнений Деодатуса, и он считал дачу князя почти за убежище, в котором он спасся от угрожавшей ему таинственной опасности.

К этому надо добавить, что незатейливая, но уютная и удобная обстановка двух маленьких комнат, в которых поместили Деодатуса, а еще более величественный вид, открывавшийся из окон, оказали крайне благоприятное действие на его измученную душу и помогли рассеять мрачное настроение. Каждый день он любовался расстилавшейся перед ним частью парка, в конце которого на холме виднелись развалины старого замка. За ними возвышались голубые вершины отдаленных гор.

Деодатус воспользовался временем, когда стал чувствовать себя лучше и хирург разрешил ему занятия, чтобы подробно описать своему отцу все, что случилось с ним до последней минуты. Он заклинал отца не молчать о том, что должно было случиться с ним в Гогенфлю, и разъяснить ему положение дел, чтобы Деодатус мог разобраться в своем положении и приготовиться против коварства неведомого ему врага.

От старого разрушенного замка, развалины которого Деодатус видел из своего окна, уцелела почти нетронутой небольшая часть главного здания. Эта часть заканчивалась крытым балконом, висевшим легко и свободно, наподобие ласточкина гнезда, над обрушившейся стеной. Возле балкона, как удалось Деодатусу разглядеть в подзорную трубу, росли кусты, гнездившиеся в расщелинах камней, образуя природную кровлю из зелени, на вид очень красивую. Деодатусу казалось, что на балконе этом можно было бы жить, трудно только было попасть в него по разрушенным лестницам. Тем более удивился Деодатус, когда однажды ночью он ясно заметил из своего окна свет на балконе, исчезнувший затем через час. Свет этот с тех пор замечал Деодатус и в последующие ночи, и легко можно понять, что юноша, окруженный глубокими тайнами, увидел и в этом явлении нечто, связанное со своей судьбой.