Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление (Рассказы)

- Как? Ты сидишь в потемках? - спросила Эльвира, входя.

- Прости, пожалуйста. Я погасил свет, чтобы немного отдохнуть.

Он увидел, что гостья направляется к дивану, и поспешно остановил ее:

- Видишь ли, лучше нам сесть здесь, - проговорил он, указывая на стул, стоявший около столика с телефоном.

Она бросила взгляд на аппарат и сказала:

- Хочешь остаться возле телефона? Ждешь звонка? - И без всякого перехода прибавила: - Так вот, у меня новости, много новостей.

- Каких?

- К сожалению, малоприятных.

Эльвира села, поставила на колени огромную сумку и принялась рыться в ней, засунув туда до локтя свою худую руку. Джакомо заметил, что ее полудетское личико с огромными глазами осунулось, даже толстый слой румян не мог скрыть бледность. Лицо молодой женщины едва выглядывало из-под низко опущенных полей конусообразной шляпы, а хрупкая фигурка буквально утопала в складках слишком широкого дождевого плаща. Покорившись участи наперсника, ставшей для него уже привычной, Джакомо спросил:

- Почему малоприятных?

Эльвира высморкалась, а потом ответила таким тоном, как будто продолжала прерванный на середине рассказ:

- Давай по порядку. Вчера утром, расставшись с тобой, я твердо намеревалась последовать твоим советам: вести себя благоразумно и ждать, когда он сам вспомнит обо мне. Но едва я вошла в свою квартиру, такую печальную, я поняла, что это сильнее меня.

- Почему печальную? - внезапно и как бы против воли спросил Джакомо.

- Потому что его там больше нет и, однако, все напоминает о нем; его вещи - пиджаки, книги, трубки - вызывают во мне такую печаль...

Джакомо заерзал на месте, кинул взгляд на телефон и только после этого сказал:

- Это ты печальна, а не квартира, не трубки, не пиджаки и не книги. Квартира - это помещение такого-то размера, с таким-то числом комнат, расположенных так-то и так-то; пиджаки - шерстяные либо из другой материи, различного цвета и покроя; трубки либо из дереза, либо из глины; книги имеют тот или иной формат и обложку. Что ж во всем этом может быть печального?

- А то, что его там больше нет.

- Но ведь это ты испытываешь грусть, а не пиджаки, не трубки и не книги. Всем этим предметам и дела нет до твоей грусти, как, впрочем, и тебе нет дела до них. Между тобой и ними нет никакой связи; вернее, есть только связь между владельцем и его вещью, но она мало чего стоит. Ты лучше поймешь мои слова, если вместо трубки или пиджака в комнате будет находиться собака, или кошка, или даже ребенок, то есть живое существо, которое ты, однако, не сможешь заразить своей печалью, как не можешь заразить ею, к примеру, меня. И тогда ты сама убедишься, до какой степени нелепы твои слова.

Эльвира с удивлением посмотрела на него и быстро сказала:

- Ну, как тебе угодно. Так или иначе, но это было сильнее меня, и я решила немедленно отыскать его, повидаться с ним. Села в машину и отправилась в Остию. Надо сказать, что день был необыкновенно мрачный и...

- Почему мрачный?

На ее лице снова отразилось изумление. И все же она сочла нужным пояснить:

- Шел проливной дождь, по небу ползли низкие темные тучи, дул ветер словом, все было мрачно.

- Постой, - прервал ее Джакомо. - Скажем лучше, что день был ненастный, ветреный, дождливый, что небо было затянуто тучами и видимость была плохая. Однако ничего мрачного в нем не было.

- Пусть будет по-твоему, - со вздохом проговорила молодая женщина, день, если тебе угодно, был ненастный. Когда я приехала в Остию, косые струи дождя били прямо в ветровое стекло машины, так что я почти ничего не видела. Ты представляешь себе Остию в это время года? Заброшенные купальни с пустыми и заколоченными кабинами тянутся вдоль хмурого сырого пляжа на фоне сумрачного моря. Унылые набережные, покрытые черным, ровным, мокрым асфальтом, где не видно ни единой души. Наводящие тоску аллеи: голые деревья, а возле них кучи опавших листьев, желтых и красных, глянцевых от дождя. А теперь представь себе посреди всего этого уныния меня, женщину, приехавшую искать человека, который ее не любит, и картина будет полная.

В эту минуту зазвонил телефон. Джакомо поднес трубку к уху и услышал грубый голос с интонациями провинциала: "Это молочная?" Он положил трубку на рычаг, а потом сказал:

- Неверная картина! Ты опять неправа. Остия - ни печальна, ни весела. Она такая, какой ей и надлежит быть: это курортный городок, где зимою остается мало народу. Что же касается купален, то они не заброшены, а только закрыты до весны, набережные не унылые, а всего лишь безлюдные, осыпавшиеся листья отнюдь не наводят тоску, просто они сперва высохли, а потом были омыты дождем. С другой стороны, все это - и самый городок, и купальни, и покрытые асфальтом набережные, и листья - живет своей жизнью, подчиняется своим законам, о которых ты понятия не имеешь и до которых тебе совершенно нет дела. Эльвира наконец вспылила:

- Но могу я узнать, что с тобой сегодня? Почему ты меня все время прерываешь?

- Потому что хочу утешить, - ответил Джакомо, - Согласись, ведь если ты скажешь, что купальни не заброшены, а всего лишь закрыты до весны, то тебе станет немного легче, не так ли?

- Я не нуждаюсь в утешении, а хочу только, чтобы ты меня выслушал. Так вот, я принялась искать его дом и в конце концов обнаружила в отдаленной части набережной мерзкий домишко.

- Почему мерзкий?

- Уф! Ну ладно, скажем, старый дом, который не ремонтировали по крайней мере лет сорок.

- Молодчина! Так и скажем.

- Так вот, поднимаюсь я, значит, по лестнице и стучусь в дверь к какой-то синьоре Цампикелли. Мне открывает старушка в очках, сухонькая и опрятная, и я с замиранием сердца спрашиваю, дома ли он. Она говорит, что его нет. Тогда я называю себя его сестрой и прошу разрешения подождать у него в комнате. Она ведет меня туда, и я с небрежным видом спрашиваю, бывает ли у него кто-нибудь. Старушка отвечает, что она никого не видала, но, по правде говоря, ее почти никогда нет дома, потому что у нее небольшая галантерейная торговля. Потом она уходит, а я оглядываюсь по сторонам. Представь себе голую, совершенно голую комнату...

Телефон коротко зазвонил; Джакомо протянул руку. Но тщетно - второго звонка не последовало.

- Видимо, ошибка, - сочувственно заметила Эльвира.

Он с раздражением сказал:

- Стало быть, без кальсон, без рубашки, без башмаков?

- Что за вздор ты несешь?

- Ты же сама сказала, что комната была голая, то есть неодетая, то есть без башмаков, без рубашки, без кальсон.

- Ладно, скажем, что в ней была лишь самая необходимая мебель: кровать, стол, комод. - Эльвира умолкла, но тут же вспыхнула: - Он сказал, что хочет пожить один, без меня, собраться с мыслями, все обдумать и решить. Но я убеждена, что он поехал в Остию для того, чтобы встретиться там с какой-то женщиной. И вот изволь, полюбуйся.

Она порылась в сумке и вытащила оттуда маленький белый сверток, который осторожно положила на стол.

- Что это?

- Отвратительный женский гребень.

Джакомо взял сверток и развернул его: там и в самом деле лежал очень светлый, с виду черепаховый, гребень; должно быть, он принадлежал блондинке.

- Почему отвратительный?

- Потому что его забыла какая-то девка.

- Я вижу всего лишь светлый гребень, - возразил Джакомо, - с виду черепаховый; без сомнения, его употребляли, и он малость потускнел, вот и все.

- Но ты-то что об этом думаешь? Тоже считаешь, что его потеряла какая-то женщина, с которой он проводит время в Остии?

- Где ты его нашла?

- Под кроватью.

- Возможно, - медленно начал Джакомо, - что гребень принадлежит даме, которая прежде жила в этой комнате. Ты ведь знаешь, меблированные комнаты убирают кое-как.

Наступило молчание. Через минуту Эльвира опять заговорила:

- Хочу надеяться, что ты прав. Но можешь мне поверить, в ту минуту мне показалось, будто я умираю. Помню только, что я вскочила с постели, на которой сидела, подошла к окну и словно в бреду посмотрела на море. Выглянуло солнце, и под его лучами море заулыбалось, а я, сравнивая это улыбающееся море с чувством, которое...

- Море не улыбается, - внезапно прервал ее Джакомо.

- Ах, вот как! Даже так нельзя выразиться? А почему?

- Потому что у моря нет рта. Улыбаться может только рот, да и то еще не всякий, а лишь человеческий. Море способно на многое, однако улыбаться оно не может.

Вновь зазвонил телефон, на этот раз резко и протяжно. Джакомо снял трубку и поднес ее к уху. Хорошо знакомый ему голос горничной кратко сообщил, что барышни нет в Риме, она уехала на прогулку и потому не позвонила; возвратится она лишь завтра. Джакомо растерянно повторил:

- Но куда она отправилась? Погодите, почему?

В ответ он услышал лишь короткое щелканье - телефон отключился; Джакомо медленно опустил трубку на рычаг и сидел не двигаясь, уставившись на аппарат. Наконец он почувствовал что-то необычное в глубоком молчании, наступившем в комнате после его недоуменных вопросов. Джакомо медленно поднял глаза и увидел, что Эльвира вперила в него взгляд, полный нескрываемой и мстительной иронии.