Редьярд Киплинг - От моря до моря

- Он живет вон там, в Ист-Хилле, - пояснил полисмен, - в трех милях отсюда.

Началась погоня в наемном экипаже вверх по склону ужасного холма, где вдоль дороги цвели подсолнечники, приветливо кивали зерновые и мычали коровы, которые словно сошли со страниц "Харперс мэгэзин" и, стоя в картинных, внушительных позах по колено в клевере, казалось, снова напрашивались на фотографию. Должно быть, великий человек не впервые подвергался преследованию со стороны визитеров и поэтому укрылся на вершине холма.

Вскоре извозчик остановил экипаж перед жалкой белой лачугой и потребовал "мистера Клеменса".

- Я знаю, он - большая шишка и все прочее, - пояснил он, - но разве сообразишь что может взбрести в голову по части местожительства человеку такого сорта.

Молодая леди поднялась нам навстречу из густых зарослей, где она занималась рисованием цветов чертополоха и золотых шаров. Она наставила пилигрима на путь истины.

- Милый домик в готическом стиле по левую руку от дороги. Это совсем рядом.

- В готическом... - отозвался возчик. - Редкие экипажи пользуются этой дорогой, если приходится забираться сюда. - И он дико взглянул на меня.

Действительно, домишко выглядел очень мило, хотя ничего готического в нем не было. Одетый вьюном, он стоял посреди обширного участка и выходил на дорогу верандой, загроможденной стульями и гамаками. Крышей веранде служила решетка, сплетенная ползучими растениями, и солнечные лучи, просачиваясь сквозь нее, играли на сверкающих досках пола.

Решительно, это уединенное место подходило для работы идеально, если только человек обладал способностью трудиться посреди всех этих ветерков и шелеста длинных колосьев.

Леди, которая появилась внезапно, очевидно, привыкла к расправе с неистовыми чудаками: "Мистер Клеменс только что отправился в город. Вы найдете его в гостях у шурина".

Теперь, когда Марк Твен оказался в пределах слышимости обыкновенного окрика, стало ясно, что погоня велась не напрасно. Я тронулся в путь как можно скорее, и мой возница, звучно ругаясь, без особых приключений спустился на тормозах к подножию холма. В те несколько мгновений, которые истекли между звонком в дверь шурина и ее открыванием, я впервые подумал о том, что Марк Твен, может быть, занят сейчас другими делами, более важными, чем пустая трата времени в обществе лунатиков, сбежавших из Индии, даже если те преисполнены восторгом и преклоняются перед его персоной. Так или иначе, что я собирался делать и говорить в чужом доме? Вдруг гостиная окажется полной народа; может быть, там болен ребенок - как объяснить в таком случае, что я хотел всего-навсего обменяться рукопожатием с писателем?

Вот как разворачивались события. Представьте просторную полутемную гостиную, огромное кресло, в кресле сидел человек - одни глаза - с гривой седых волос, темными усами, которые нависали над тонко очерченным, словно у женщины, ртом. Затем сильная ладонь квадратной формы сжала мою руку, и я услышал самый тихий, спокойный и ровный голос в мире:

- Итак, вы говорите, что считаете себя должником и пришли сказать мне об этом. Вы не смогли бы вернуть долг с большей щедростью.

"Пуф!" - из кукурузной трубки. Я всегда считал, что трубка с берегов Миссури доставляет курильщику наивысшее наслаждение.

Только взгляните! Сам Марк Твен развалился передо мной в громадном кресле, в то время как я курил с почтительным видом, как это подобает в присутствии старшего.

Прежде всего меня поразило, что он оказался пожилым человеком. Однако после минутного размышления я сообразил, что дело обстоит иначе, а еще через пять минут, причем глаза наблюдали за мной неотступно, заметил, что седина - всего лишь случайность самого обыденного свойства. Он был абсолютно молод. Я тряс ему руку, раскуривал его сигару и слушал, как он говорит, этот человек, которого я полюбил, находясь от него на расстоянии четырнадцати тысяч миль. Читая его книги, я старался составить свое представление об авторе, но предугадывания оказались неверными и не превзошли действительности. Счастлив тот, кто не испытал разочарования, оказавшись лицом к лицу с обожаемым писателем. Такое достойно запоминания. Буксирование к берегу двенадцатифунтового лосося не идет с этим ни в какое сравнение. Я подцепил самого Марка Твена, и он обращался со мной так, будто при некоторых обстоятельствах я мог бы оказаться равным ему.

Примерно к этому времени до меня дошло, что Марк Твен говорит об авторском праве. Вот, насколько помню, что он сказал. (Прислушайтесь к словам оракула при всем несовершенстве медиума.) Вы не можете вообразить величавые, словно волны, раскаты медлительной речи; убийственное спокойствие, которое было написано на лице говорящего; странное, но довольно удобное положение тела - одна нога была переброшена через подлокотник кресла; желтую трубку, крепко сжатую уголком рта; правую руку, которая время от времени поглаживала квадратный подбородок.

"Авторское право? У некоторых людей есть моральные принципы, у других нечто иное. Я считаю издателя человеком. Издателем не рождаются. Его создают обстоятельства. Некоторые издатели придерживаются моральных принципов. Например, мой. По крайней мере английские издания моих книг оплачиваются. Если вы услышите разговоры о том, что с работами Брета Гарта, моими или чьими-то еще произведениями обращаются по-пиратски, попросите привести доказательства. Обнаружится, что эти книги оплачены. Так было всегда.

Я вспоминаю одного беспринципного и отвратительного издателя. Возможно, его уже нет в живых. Так вот, он имел обыкновение пользоваться моими короткими рассказами. Я не могу назвать его действия пиратством или воровством. Это лежало за пределами того и другого. Он брал сразу несколько рассказов и делал книгу. Если мной было написано эссе о зубоврачевании или по теологии либо что-нибудь в этом роде - обыкновенное эссе, вот такое (Марк Твен отмерил полдюйма на своем пальце), этот издатель бывало обязательно подправит и улучшит его.

Он поручал кому-нибудь другому дописать или вычеркнуть что-нибудь, как это устраивало его самого. Затем публиковалась книга под названием "Зубоврачевание по Марку Твену", которая включала то небольшое эссе и другие вещи, мне не принадлежащие. Из теологии он сооружал следующую книгу, и так далее. Я считаю это нечестным. Это оскорбление. Надеюсь, он уже умер, но я не убивал его.

Чего только не болтают о международном авторском праве. Но вернее всего было бы обращаться с ним как с недвижимостью. Это подвело бы под авторское право следующие условия. Если бы конгресс захотел утвердить закон, запрещающий людям жить дольше ста шестидесяти лет, это вызвало бы смех. Закон не коснулся бы никого. Люди оказались бы вне его юрисдикции. Продолжительность жизни применительно к авторскому праву приходит к тому же. Никакой закон не в состоянии заставить книгу жить или умереть до определенно назначенного срока.

Тотлтаун в Калифорнии был новым городом с трехтысячным населением. Там были банки, пожарная команда, каменные здания и прочие нововведения. Город жил, процветал и исчез. Сегодня никто в Калифорнии не в состоянии ступить ногой даже на останки Тотлтауна. Город вымер. Лондон продолжает существовать. Билл Смит - автор книги, которую будут читать год-другой, недвижимость Тотлтауна. Вильям Шекспир, которого читают все, недвижимость, принадлежащая Лондону. Так пусть же Билл Смит вместе с ныне покойным мистером Шекспиром осуществляют такой же полный контроль над своим авторским правом, как над собственной недвижимостью: проигрывают его в карты, пропивают, приносят в дар церкви. Пускай их наследники и правопреемники поступают с ним точно так же.

Время от времени я еду в Вашингтон, чтобы позаседать в палате и довести эту точку зрения до конгресса. Тот вооружается аргументами против международного авторского права, стоит представить его в готовом виде. Конгресс не слишком силен. Однажды я изложил свое заключение одному из сенаторов.

Он сказал: "Предположим, человек написал книгу, которая будет жить вечно".

Я сказал: "Ни вы, ни я не доживем до такого, однако предположим. Что же из этого?"

Он сказал: "Я хочу защитить человечество от наследников и правопреемников подобного автора, которые постараются работать под прикрытием вашей теории".

Я сказал: "Вы полагаете, что люди утратят чувство коммерции? Книга, которая проживет века, не может распространяться по искусственно вздутым ценам. Все равно будут появляться как очень дорогие, так и дешевые издания".

Посмотрите, что произошло с романами Вальтера Скотта, - продолжал Марк Твен, повернувшись ко мне. - Когда авторская лицензия защищала их, я приобретал самые дорогие издания, какие только позволяли средства, потому что они мне нравились. Одновременно издательская фирма распродавала публикации, доступные по цене даже кошке. Они распоряжались своей недвижимостью и, не будучи дураками, сообразили, что одну треть участка можно разрабатывать словно золотоносную жилу, другую - как огород, а оставшуюся - на манер мраморного карьера. Вы меня понимаете?"