Джон Карр - Расследования доктора Гидеона Фелла. Преступный замысел (сборник)

Морган потеребил мочку уха.

– Признаться, так и произошло. Это Пегги виновата, она настояла на том, чтобы мы спасли репутацию дядюшки Жюля. Она сказала, что, если мы ей не поможем, она отправится прямиком к капитану и все ему расскажет. Мы возразили, что, каковы бы ни были его причины, дядюшка Жюль на самом деле усыпал свой путь на палубу крадеными ботинками, а капитан Уистлер нисколько не обрадовался тому, что его часы стоимостью в пятьдесят гиней очутились за бортом, более того, дядюшке Жюлю будет лучше на гауптвахте. Также мы отметили, что перед поимкой дядюшку Жюля видели в баре, где он вручал по ботинку каждому, кто попадался на его пути. Соответственно, заявили мы, вряд ли пассажиры ожидают, что представление все-таки состоится.

– А потом?

Морган мрачно покачал головой.

– Она и слышать ничего не хотела. Сказала, это мы виноваты в том, что он натворил. Заявила, что большинство пассажиров собралось в концертном зале, они аплодируют, требуя начала представления, и она боится за Перригорда. Мистер Перригорд подготовил продолжительную вдохновенную речь, прославляющую гений дядюшки Жюля, и начал произносить ее в тот самый момент, когда дядюшка Жюль швырял за борт башмаки. Пегги посчитала, что, если за речью не последует превосходное представление, Перригорд опозорится и после никогда не станет писать критические обзоры на постановки кукольного театра. А от его обзоров зависел их успех. Девчонка точно с ума сошла, и нам никак не удавалось ее угомонить. В конце концов мы пообещали, что сделаем все, только бы она не поднимала скандал и не требовала выпустить дядюшку Жюля с гауптвахты. Мы посчитали, что так будет лучше для всех, потому что капитаны склонны прощать безумства пьяниц – но почему-то не спустят с рук ошибки, совершенные на трезвую голову. Курт настоял на том, чтобы оплатить причиненный ущерб. В целом сумма выплаты составила около двух сотен фунтов. И нам показалось, что теперь на «Королеве Виктории» воцарился мир.

– И?

– Увы, этого не произошло, – мрачно отметил Морган. – Я умолял Пегги образумиться. Говорил, что, если мы будем участвовать в постановке, обязательно случится что-то ужасное и Перригорд придет в ярость, не сравнимую с его недовольством в случае отсутствия выступления как такового. Но Пегги не вняла гласу разума. Не вняла, даже когда мы репетировали первый акт. Без ложной скромности скажу, что роль Карла удалась мне на славу: я прочел речь без запинок и с должным пафосом, но вот Курта – ему досталась роль Роланда – еще на репетиции объял страх сцены. Он зачем-то принялся надиктовывать нам официальный отчет консульства касательно экспорта сардин из Лиссабона. На французском, естественно, и с указанием множества фактов и цифр. Да и капитана Валвика не стоило сажать за пианино. Мало того, что при появлении на сцене французской армии он хотел сыграть песенку «Маделон, я буду верен». Кто-то донес до него мысль о том, что мавры были темнокожими, и потому речь мавританского эмира на репетиции предварялась мелодией «Негры трудятся на Миссисипи». Потом…

– Погодите! – В глазах доктора Фелла опять заблестели слезы. Он зажал рот рукой и содрогался от смеха. – Я не вполне понимаю. То был момент вашего триумфа, апофеоз всей этой истории. Почему вы не хотите рассказать о представлении? Ну же, не томите! Состоялось ли оно?

– Ну… И да, и нет. – Морган смущенно поерзал в кресле. – В общем, представление началось. Признаю, в каком-то смысле мы были спасены, поскольку старые добрые парки решили хоть раз сыграть нам на руку. Но я предпочел бы, чтобы все прошло иначе. Возможно, вы заметили, что сегодня я не в духе. Также вы могли обратить внимание на то, что я пришел к вам в гости без моей супруги. Она должна была встретить меня в Саутгемптоне, но в последний момент я отправил ей телеграмму, чтобы она не приезжала. Я опасался, что кое-кто из пассажиров может…

Доктор Фелл вскинул голову.

– Что ж, полагаю, придется все вам рассказать, – сухо произнес Морган. – К счастью, дальше первого акта дело не зашло. В первом акте пьесы Карл произносит монолог. Я, как вы помните, играл Карла. У него были длинные седые усы, почтенная голова венчалась золотой короной, украшенной бриллиантами и рубинами, горностаевая мантия с алым подбоем струилась с его могучих плеч, на поясе висел меч с инкрустированной драгоценностями рукоятью, а под кольчугу мы засунули четыре подушки, чтобы придать мне дородности. Итак, я играл Карла. Император должен был произнести монолог из-за освещенной полупрозрачной ширмы, установленной в глубине сцены, так что казалось, будто он говорит из картины. Да. И этот монолог имел оглушительный успех. Мистер Лесли Перригорд как раз закончил вдохновенную речь – надо отметить, длилась она ровно пятьдесят пять минут, – в которой он убеждал зрителей в несомненных достоинствах этой постановки. По его словам, он надеялся, что зрители, чье сознание закостенело от миазматической инертности Голливуда, встряхнутся от сей драмы, исполнятся свежих впечатлений, будут потрясены игрой, в коей каждый жест отражает порывы души человеческой. Он просил зрителей внимательно следить за всеми подробностями постановки, пусть они и не способны вполне насладиться игрой света и теней, едва приметными полутонами, ошеломительными созвучиями изречений, смелыми перепевами порывов и страстей, перепевами, с которыми не сравнятся даже величественнейшие из строк Ибсена. Большую часть вступительной речи мистер Перригорд посвятил восхвалению доблести и удали Карла Великого. Напоминаю, Карла играл я. Когда мистер Перригорд окончательно выдохся, прозвучал сигнал к началу выступления. Капитан Валвик, как мы его ни отговаривали, заиграл «Марсельезу». И поднялся занавес – несколько преждевременно, смею вас уверить. Как и восемьдесят с лишним пассажиров, мистер Перригорд увидел полупрозрачную ширму, освещенную в темноте зала, ширму, игравшую яркими красками. Увидел почтенного Карла Великого. И увидел свою жену. В позе, отражающей… эм… едва приметные полутона, ошеломительные созвучия и смелые порывы. Да. В тот самый момент кольчуга порвалась и подушки разлетелись во все стороны, точно пушечные ядра. А я играл Карла. Возможно, теперь вы понимаете, почему мне не хотелось включать этот эпизод в мое повествование. Уверен, зрители «встряхнулись от сей драмы, исполнились свежих впечатлений и были потрясены игрой, в коей каждый жест отражал порывы души человеческой». – Морган отхлебнул пива.

Доктор Фелл отвернулся к окну, его плечи тряслись, словно Гидеон был в ярости.

– Как бы то ни было, мы были спасены, как и дядюшка Жюль. Зал взорвался аплодисментами, и все были в восторге, кроме разве что мистера Перригорда. Полагаю, ни в одном театре пьеса не имела столь ошеломительного успеха в первые мгновения выступления. Мгновения, длившиеся ровно столько, сколько нужно, чтобы опустить занавес. В кукольном театре дядюшки Жюля в Сохо теперь всегда будет аншлаг, и не важно, останется драматург трезв или нет. И будьте уверены, как бы ни относился к этой ситуации мистер Лесли Перригорд, он до конца своих дней не напишет про этот театр ни одного дурного слова.

Багровые лучи предзакатного солнца заливали ковер, играли на коричневой бумаге посылки в центре стола. Через некоторое время доктор Фелл повернулся.

– Ну что ж. – Постепенно он успокаивался, его раскрасневшееся от хохота лицо приобретало более здоровый оттенок. – Значит, у этой истории счастливый конец. Для всех, кроме разве что мистера Перригорда и… Слепого Цирюльника.

Гидеон взял перочинный нож и взвесил его на ладони.

– Да, – согласился Морган. – Только одно замечание. В конце концов, факт остается фактом. Какую бы игру вы ни вели, мы все еще не знаем самого главного. Мы не знаем, что произошло на корабле, хотя, невзирая на все эти нелепые стечения обстоятельств, мы уверены, что произошло убийство. А убийство – это не очень-то смешно. Не кажется мне смешным и то обстоятельство, что Курт так и не вернул пленку, и, сколь бы абсурдной ни казалась ситуация, для него и прочих вовлеченных лиц это серьезная проблема.

– Да? – хмыкнул доктор Фелл. – Ну что ж. – На мгновение он неодобрительно насупился, но затем подмигнул Моргану. – Если это все, что вас интересует… – Внезапно он перегнулся через стол и разрезал завязки на посылке. – Я подумал… – добавил он, вытаскивая из пакета кинопленку. Та мгновенно опутала его руку, точно змея, напавшая на Лаокоона. – Я подумал, что лучше перевезти сей груз сюда, пока полиция не перевернула каюту Слепого Цирюльника вверх дном и не нашла эту скандальную запись. Я передам пленку юному Уоррену, когда он прибудет сюда, чтобы ее сразу уничтожили. Впрочем, как вы полагаете, может быть, за такую услугу он позволит мне вначале насладиться записью? Так, один частный просмотр. Мне просто любопытно, хе-хе-хе! Черт возьми, думаю, я могу даже настоять на такой награде за помощь в этом деле. Конечно, в каком-то смысле мы скрываем улики от полиции. Но в каюте они обнаружат все необходимое, чтобы выдвинуть Слепому Цирюльнику обвинения. Уверен, ему не избежать виселицы. За то, что я назвал капитану Уистлеру злоумышленника и позволил ему пожинать лавры за поимку опасного преступника, старый морж согласился передать мне пленку. Я был уверен, что он мне не откажет.