Людмила Улицкая - Дар нерукотворный (сборник)

«До чего же красивое слово „Антверпен“! – подумал Перхач. – Если бы меня звали Антверпеном, я был бы самым счастливым воробьем на свете. А с именем Перхач просто жить невозможно!»

И тут его осенило: он улетит куда-нибудь далеко-далеко и в новых местах назовется новым именем – Антверпен! И никто никогда не узнает его прежнего имени.

Он вспорхнул и, не попрощавшись с братьями, полетел в новые далекие края. Он летел часа два, весь вспотел. Его слабые крылья устали, и к вечеру он приземлился возле полуразвалившегося домика, одиноко стоящего на пустыре. Место было незнакомое, совершенно новое и уж точно очень далеко от дома.

«Здесь я и поселюсь, – решил воробей. – Надо только найти, кому я могу сказать, что меня зовут Антверпен». Он покрутил головой направо-налево, но не обнаружил никого, кому мог бы об этом сообщить. Тут он заметил, что форточка в доме приоткрыта, и влетел в комнату. На первый взгляд там никого не было.

– Здравствуйте! – сказал воробей на всякий случай. – Есть здесь живая душа?

Он не рассчитывал на ответ, но, как ни странно, его услышали. Раздался тихий голос:

– Здравствуйте. Меня зовут Вася. Очень приятно познакомиться.

Воробей не понял, откуда раздался этот голос. Он покрутил головой и спросил:

– А где вы, Вася?

– Я стою на подоконнике.

На подоконнике стоял глиняный горшок со столетником и лежала толстая книга – и больше ничего. Воробей сел на подоконник и стал заглядывать во все щели, но никого, кто мог бы подавать голос, не обнаружил.

– Это я с вами разговариваю, я – столетник Вася.

– Первый раз слышу, чтобы растения разговаривали! – изумился воробей.

– Я очень давно живу на этом подоконнике, практически один. И от одиночества я научился читать и разговаривать. Правда, разговаривать не с кем. В дальнем углу живет сороконожка Марья Семеновна, но она неразговорчива. А вас как зовут?

Наступил важнейший момент: у бывшего Перхача спросили, как его зовут.

– Меня зовут… – от волнения воробей даже запнулся, – Антверпен.

Итак, началась новая жизнь. Столетник качнул верхним листом и тихо сказал:

– Какое красивое имя!

И тут воробей страшно раскашлялся. То ли, пока летел, простудился, то ли под форточкой прохватило холодным воздухом, но, кажется, он опять заболевал бронхитом.

– Ах ты, господи, как расперхался! – посочувствовал воробью столетник Вася, а у бедного воробья просто дыханье перехватило: ну вот, сейчас столетник скажет, какой, мол, из тебя Антверпен, ты самый настоящий Перхач! И тогда всё пойдет насмарку, придется опять начинать жить сначала, опять лететь далеко-далеко и снова искать, кому бы представиться: не так уж часто спрашивают у воробьев, как их зовут.

Но Вася ничего такого не сказал, он сказал другое:

– Давай я тебя подлечу. Я ведь, в сущности, лекарственное растение. Отщипни немного от моего нижнего листа и пополощи горло моим соком. И ты сразу выздоровеешь.

– А тебе не будет больно? – спросил Антверпен.

– Немного больно, но я потерплю.

– Спасибо тебе, Вася, – поблагодарил Антверпен и отщипнул немного от листа. Сок оказался невероятно горьким, но кашель сразу же прошел.

– Я буду рад, если ты останешься здесь жить. Останься, пожалуйста, – попросил Вася.

И воробей конечно же немедленно согласился.

– В этом доме, когда здесь еще жили люди, держали чижа в клетке. Поищи, она стояла на полке, – сказал Вася.

Действительно, на полке стояла клетка. Она была без дверцы, но это было как раз кстати: ведь Антверпен не собирался держать себя взаперти. Зато как приятно иметь крышу над головой – сидеть в своем собственном доме, который, в свою очередь, тоже стоит в собственном доме, а рядом такой приятный сосед!

Так они зажили вдвоем, потому что Марью Семеновну тогда еще можно было не считать, – и зажили очень дружно. Антверпен каждое утро улетал подкормиться и попить и никогда не забывал принести в клюве водички, чтобы полить Васю. Конечно, во дворе домика стояла бочка, в которой скапливалась дождевая вода, но для питья она не очень-то годилась, поскольку дождей давно не было и старая вода в бочке зацвела. Не говоря уже о том, что до той воды Васе было не дотянуться. Пока Антверпен не появился в доме, Вася часто страдал от жажды: лишь изредка в открытую форточку капал дождь. Но это случалось слишком редко, и потому Вася рос медленно: без воды растения – даже если они родом из пустыни и умеют очень экономно расходовать влагу – очень плохо себя чувствуют. Теперь, благодаря Антверпену, Вася от жажды больше не страдал.

Со своей стороны, Вася совершенно излечил Антверпена от кашля. Первое время у воробья иногда случались простуды и бронхиты, но сок столетника быстро ему помогал. Оба они окрепли – Вася от регулярного полива, а Антверпен от целебного сока.

К тому же Антверпен каждое утро, перед тем как улететь на промысел, перелистывал страницу энциклопедии, и Васе не надо было ждать, пока случайное дуновение ветра откроет перед ним новые знания.

Однажды вечером, когда Антверпен уютно уселся прямо на краю Васиного горшка и Вася рассказывал ему, как устроена электрическая лампочка, а об этом он как раз накануне прочитал в энциклопедии на букву «Э», кто-то заскребся в дверь.

Естественно, это был кот Михеев.

Дверь скрипнула, и они услышали довольно робкий голос:

– Можно войти?

Приятели замерли: к ним в дом никто не ходил. Воробей посмотрел на Васю, Вася качнул верхним листом, и они отозвались:

– Пожалуйста, пожалуйста.

И вошел кот Михеев.

Тьма была кромешная, и хотя кошки отлично видят в темноте, Михеев никого не увидел, как ни пялился по сторонам.

– Здравствуйте, – на всякий случай поприветствовал Михеев невидимок.

– Здравствуйте, – услышал Михеев двухголосый ответ и удивился, увидев сидящего на цветочном горшке одного-единственного воробья. Он говорил как будто за двоих.

– Не пустите ли вы меня переночевать? Только на одну ночь. Я одинокий путник и очень устал, – произнес кот неуверенно.

– Какой воспитанный кот! – шепнул Антверпен Васе.

Но у кота было не только отличное зрение – слух тоже был отменный, он услышал это замечание и сразу же возразил:

– Ну что вы! Какое там воспитание! На помойке вырос! Практически сирота!

– Заходи, раз сирота, – обрадовался Антверпен, вспомнив своих драчливых братьев.

Знакомство состоялось. Антверпен во второй раз в жизни, опять не без удовольствия, представился, а Вася обрадовался, что у него появился еще один слушатель.

– Вы хотите сразу лечь спать или послушаете, как устроена электрическая лампочка?

Михеев, страшно уставший с дороги, очень изумился:

– А можно я прилягу и послушаю про лампочку лежа?

Михеев осмотрелся, углядел своим ночным зрением старое пальто в углу комнаты и лег на нем, растянувшись с полным комфортом. «Наверное, мне всё это снится», – подумал он перед тем как заснуть по-настоящему. И уснул на целых двое суток.

Кота Михеева сразу же, как он проснулся, приняли в свою компанию, и Михеев в первый раз в жизни почувствовал, что находится в приличном обществе. Про воробья он думал, что тот очень знатного происхождения, потому что у него такая красивая фамилия. Но тут он был не прав, потому что Антверпен было его имя, а не фамилия, – фамилии у воробья вовсе не было, в отличие от Михеева, у которого, наоборот, фамилия была, а не было имени.

Васи кот сначала немного стеснялся – уж больно столетник был образованный и умный. Сам-то Михеев знал всего пять букв – М, И, X, Е и В. Кроме того, он даже не знал, сколько именно букв он знает, потому что считать он умел только до четырех, оттого что лап у него было четыре. Он полагал, что знает четыре буквы и еще одну.

Постепенно Михеев пообвык, перестал стесняться и даже попросил Васю научить его грамоте, и Вася немедленно приступил к занятиям. К сожалению, дела шли не очень хорошо. Может, Михеев был не очень способным учеником, а может, Вася был не очень хорошим педагогом. Грамота продвигалась плохо, а вот зажили они очень дружно. Вася, как мог, занимался образованием Михеева и Антверпена, учил их всему, что прочитал в энциклопедии, и лечил, когда была нужда, своим горьким соком.

Антверпен по-прежнему носил для Васи воду в клюве, а Михеев навел в доме чистоту и порядок – кошки по природе очень чистоплотны! – и, к большой Васиной радости, разыскал в чулане самовар, начистил его и поставил на стол. С тех пор они каждый вечер проводили не на подоконнике, а за столом – пили чай. При этом Михеев очень аккуратно и почтительно переносил Васю вместе с его горшком и ставил на почетное место во главе стола – около самовара. А рядом он ставил клетку, в которую залетал Антверпен, садился на жердочку и чирикал что-нибудь веселенькое.

После чая Михеев ложился на спину, выпячивал свой белый живот, а Антверпен выклевывал из шерсти блох, приговаривая: