Сергей Дроздов - Правдивые байки воинов ПВО

По семейному преданию, он погиб в возрасте свыше 100 лет, будучи вполне крепким ещё мужиком, при таких обстоятельствах: чья-то тройка коней испугалась и «понесла» по главной улице деревни, а прадед попытался их остановить, подхватив «под уздцы», да неудачно, лошади его «стоптали». Видимо, силы у него были, всё же, уже не те.

Дед мой, Пётр Федорович Дроздов, был самым младшим из двенадцати детей (вместе с сестрой-двойняшкой Марией, они родились последними в 1889 году).

В 1914-м началась Первая мировая война, и деда призвали в армию. Он провоевал всю эту войну в пехоте русской армии. В её начале – попал в окружение, где-то в районе Мазурских болот. Его полк не сдался в плен, а сумел, после долгих боёв, вырваться из этого окружения и продолжил воевать. Мне запомнилось, что дед гордился этим обстоятельством своей боевой юности.

«Победители – не сдаются. Сдающиеся – не побеждают!» – есть такая, забытая ныне, поговорка.

Потом он, имея хорошие способности к технике, выучился на шофёра и даже (видимо, уже после революции) окончил авиашколу при заводе Анатра в Одессе. Дед был в первых рядах военлётов Советской республики.

(Мне, в годы моей юности, называла диковинное название этого завода бабушка. Я же, балбес, даже не стал интересоваться никакими деталями, по юношеской глупости и эгоизму, мол, «ещё успею!». Не успел, конечно…)

После революции дед летал до 1926 года. Потом его друг разбился над Кронштадтом, и бабушка настояла на прекращении дедовской лётной карьеры. Так до конца своих дней дед и проработал простым рабочим. Тогда ещё этим званием гордились…

В том же 1926 году родился и мой отец. У деда с бабушкой было четверо детей. Двое (мальчик Пётр и девочка Анастасия) умерли маленькими. Выжили двое: старший – Николай, 1919 года рождения, и мой отец.

Николай был, как я теперь понимаю, любимым сыном бабушки и гордостью всей семьи. Отличник в школе, он после её окончании поступил, и блестяще закончил Ленинградское танко-техническое училище, которое располагалось тогда где-то у цирка. У нас хранится его фотография тех лет в курсантской и лейтенантской парадной форме одежды.

Потом – финская война, в которой Николай принимал активное участие. На фронте его танк был подбит, и он был командирован на Кировский завод, за новым танком. На нём, следуя на фронт, он въехал прямо во двор нашего дома на проспекте Добролюбова, к восторгу отца и всех местных пацанов. Весь экипаж, за эти полчаса, что они были у нас дома, бабушка успела накормить, а дед – сбегал в магазин и вручил каждому танкисту – по бутылке водки, в путь-дорогу. Всё это время отец со своими друзьями лазил по настоящему танку!!! А старший брат подарил ему на память свой танкистский шлемофон! По тем временам, для мальчишки – дороже подарка не было. Отец с ним не расставался. Такое не забывается. Даже спустя 50 лет, рассказывая мне об этом, отец счастливо улыбался.

С финской войны Николай прислал родителям свою фотографию. Полушубок, валенки, варежки, будёновка, портупея с пистолетом. Морозы тогда стояли страшные, и бои шли жестокие…

Николай успешно отвоевал с финнами, но погиб в Великую Отечественную, в 1943 году.

В начале войны деду было уже за 50, и его на фронт не призвали. Все 900 дней блокады он прослужил вольнонаёмным рабочим в воинской части, которая держала оборону под Лигово. Одной из его обязанностей было поддержание высокого напряжения в проволоке заграждения на передовой. Пропадало в ней электричество – дед обязан был исправлять обрывы. Иногда его отпускали оттуда к семье, переночевать, и он пешком шёл через весь город от Лигово до Петроградской стороны. Трамваи тогда не ходили.

Именно эти его приходы и свой сэкономленный армейский паёк, который он приносил домой, помогли отцу с бабушкой пережить ту, самую страшную, блокадную зиму 1941/42 годов.

Отцу 7 августа 1941 года исполнилось 15 лет. Он был худеньким пареньком совсем невысокого роста. Комсомол направил своих воспитанников копать противотанковые рвы на Карельском перешейке, где они проработали почти 1,5 месяца. Их там несколько раз жестоко бомбили немцы.

Особенно досталось ребятам из ремесленного училища, которых за чёрные форменные тужурки немецкие лётчики, видимо, принимали за моряков. Потом финны прорвали фронт, наши бросили копать рвы, и началось отступление к старой госгранице. Отцу с друзьями удалось вернуться в Ленинград.

С началом блокады жизнь в городе становилась всё хуже, и уже с конца октября в Ленинграде начался настоящий голод. А с середины ноября – голодные смерти стали обыденным явлением. В нашем доме было 7 этажей, и все квартиры были коммунальными. Пережили блокаду, по словам отца, только 4 семьи…

В феврале 1942 года отец – слёг.

«Есть мне уже не хотелось. Встать с кровати я уже не мог. Я понимал, что умираю и почему-то не боялся смерти», – рассказывал мне потом отец. «Единственное, что меня держало на этом свете – это жалость к маме. Она буквально сходила с ума, видя, как я угасаю. Мне было страшно только одно, что она умрёт раньше меня. Мать всё время просила меня: «сынок, покушай!», а я уже не мог есть тот блокадный хлеб из отрубей, пыли, опилок и ещё чего-то малосъедобного. («125 блокадных грамм, с огнём и кровью пополам» – так назовёт потом этот смертный паёк Ольга Берггольц.)

Переживая за то, что мать помрёт от горя, я стал думать о том, чего бы мне захотелось поесть. И вдруг однажды почувствовал, что хочу квашеной капусты. Жалея мать, я и сказал ей об этом. Мать взяла 2 обручальных кольца (своё и отца), нательный крест, и ещё какие-то серёжки, в общем, всё, что было дома из золота, и ушла на Сытный рынок. Через пару часов она вернулась и принесла с собой полстакана квашеной капусты, которую сумела выменять там, на это золото.

Я поел – и встал! Вернулся аппетит, а с ним и жажда жизни. Мать же, наоборот, от этих переживаний слегла».

Отец, придя домой, увидел её лежащей на кровати, помрачнел и молча ушел обратно на фронт, в Лигово, в свою часть.

Через несколько дней он вернулся с эвакуационным листом на 2 лица, который ему помогло получить командование части.

«Стоял апрель 1942 года, мы уезжали по льду Ладожского озера, по «Дороге жизни» в числе последних колонн. Надо льдом во многих местах уже натаяли большие и глубокие лужи воды.

Мать почти не вставала, отец вез её до вокзала на санках и грузил потом в грузовик на руках. Я, тоже на санках, вёз 2 чемодана с нашим барахлом, для эвакуации. Дед, имевший опыт 2-х войн, упаковал в них всё наше бельё (простыни, наволочки и т. п.). Они очень пригодились нам в пути. Их мы потом обменивали на продукты на станциях, и этим жили.

Ещё отец строго-настрого запретил мне давать матери много еды на «Большой Земле». «У неё сейчас желудок сжался от голода, и ей много есть нельзя давать – разорвётся желудок, погибнет» – сказал он мне. (Я это запомнил и крепко поругался с мамой на другом берегу Ладоги, не давая ей наесться сразу. Она, как и все наши блокадники, почти обезумела при виде нормальной пищи, которой нас там стали кормить).

Добрались до другого берега Ладоги – неплохо, так как ехали на открытой бортовой «полуторке». Было очень холодно, но зато не так страшно. А вот автобус, который шёл впереди нас, на наших глазах ухнул в полынью… Погибли все, кто в нём ехал. Только несколько пузырей всплыло из-подо льда…

На «Большой Земле» нас встречали очень тепло и старались всех накормить, как следует. Многие, с голодухи, переели и очень мучились потом. Ночью немцы сбросили кучу зажигалок и несколько фугасок на наши бараки. Начался пожар и страшная паника. Я на руках вытащил из горящего барака маму и оба чемодана. До сих пор удивляюсь, как хватило сил на это».

Дед остался в городе, и так и прожил в Ленинграде все 900 блокадных дней…

Скитания в эвакуации были долгими. Отец вспоминал, что везде ленинградцев-блокадников встречали очень хорошо и старались помочь, чем могли. Плохое впечатление у него осталось только от Сталинграда, куда они добрались летом 1942 года.

На Сталинградском рынке местные встретили блокадников неласково: «Понаехали тут! Цены из-за вас поднялись до небес!».

А это был первый день начала бомбардировок Сталинграда немецкой авиацией. Завыли сирены, и на базаре началась неразбериха и паника. Торговки побросали свой товар, остальное барахло, и стали разбегаться кто куда. «Мы же, привычные к ленинградским бомбёжкам и обстрелам – только посмеивались, глядя на них. Нам было видно, что немецкие самолеты становятся в круг для бомбёжки совсем другого района Сталинграда, далеко от рынка».

Потом эвакуированных ленинградцев погрузили на большой караван барж, который «цугом» должен был тянуть пароход вниз по Волге, к Астрахани. Тут им «досталось» по-настоящему. Прилетевшие «лапотники» (Ю-87) потопили и сам пароход и половину барж с людьми. «Народу погибло очень много там», – вспоминал отец. В баржу, на которой были отец с бабушкой, к счастью, бомбы не попали.