Ариадна Борисова - Весь апрель никому не верь

8

С кровельных скатов стекали последние сосульки, легкий ветер доносил аромат нежных почек. Друзья повторяли билеты, расположившись на скамье у черемуховой рощи, потом Робик с Элькой куда-то загадочно испарились. Матюшу приморило на солнце. Сквозь щебет птиц и полудрему слышалась живучая детская считалка: «Роза-береза, мак-василек, кашка-ромашка…»

Розы. Падающие лепестки. Крохотные дорогие воспоминания. Вздохнув, Матюша попытался сосредоточиться на конспекте и краем глаза отметил движение отъехавшего от остановки автобуса. Поднял голову, разглядывая высыпавших во двор пассажиров, и замер… Сердце забухало где-то в горле: по тротуару шла девушка – высокая, с прямыми мальчишескими плечами. Серый плащ, черные туфли на низком каблучке… Вика?!

Быстрые ноги с тонкими лодыжками легко несли девушку к его дому. Было уже ясно, что это не Вика, а сердце продолжало взволнованный благовест. Захотелось увидеть, какое у нее лицо. Может, она некрасива, и Матюша просто пройдет мимо. Он подхватил тетради.

На Вику вблизи она не походила нисколько. Напоминала скорее отроческий портрет сына художника Тропинина: те же вьющиеся русые волосы, шелковистые брови, четкий абрис неярких губ. Но не девчонка, явно старше Матюши. Взглянула, и он чуть не задохнулся – те же карие с прозеленью глаза! Они ему снились. Захотелось спросить: «Ты уже не носишь очки… Вика?»

Девушка зашла в подъезд. Помедлив, Матюша бросился за ней. Она беспокойно обернулась, застыв на секунду. Машинально улыбаясь, Матюша медленно всходил на свой этаж. Разумеется, произвел на незнакомку малоприятное впечатление. Никому бы не внушила доверия в сумраке лестницы гуинпленовская улыбка. Начало общения мало обнадеживающее, но что бы ни подумала о невольном преследователе эта чья-то прекрасная гостья, он здесь, в конце концов, живет.

Перед дверью Кикиморовны она остановилась. Позвонила, уже не оглядываясь, и в проеме отворившейся двери Матюша увидел вторую девушку. Снова качнулся в груди смятенный маятник: «…как мимолетное виденье, как гений чистой…» Боже, какие неправдоподобные красавицы! Вторая неизвестная была юным повторением старшей, но с более филигранными, как бы довершенными чертами лица, и волосы струились по плечам светлым золотоносным ручьем. Матюша нарочно повернул голову боком, выгодной стороной, девушка скользнула по гордому профилю холодом голубых глаз – будто сосулькой по щеке провела. Жаль, не хватило солнечно-карей теплоты в неведомых генах…

Матюша медленно поднимался по ступеням. Шаг – вдох, шаг – выдох, вдох-выдох, барабаны и звон литавр, вдох, ритм задержался: послышались голоса. «Дора, ты хлеб купила?» – «Ой, забыла! Сходи, Мариночка, сама, ладно? Я устала сегодня». Щелчок замка, лестничное интермеццо завершилось.

Дора. Федора? Старинное имя. Прежде Матюша не знал ни одной девушки с таким именем. Судя по разговору, это старшая, а златовласку зовут Мариной. Кто эти девушки Кикиморовне? Племяшки? Где, кстати, старуха? Что-то перестал тявкать ее молодой песик, внук приснопамятной Эсмеральды.

Робик сообщил, что дама с собачкой уехала к дочери на море. Рванула пораньше, а квартиру сдала до осени. Жилички вроде художницы.

– Фантастически красивые, – сказал Матюша.

– Ничего, – пожал плечом Робик с видом пресыщенного эксперта. – У младшей волосы прикольные, а старшая чем-то Вику напоминает, та тоже походила на пацана.

Не стоило спорить с неисправимым фанатиком, с детства зацикленном на единственном понятии о женской красоте. Все не брюнетки казались Робику бесцветными и лишенными шарма (хотя себя, ярко выраженного блондина, он к неказистым парням отнюдь не причислял).

Подкарауливая в окно вечерний автобус, Матюша ждал появления Федоры, хватал сумку, деньги и стремглав мчался вниз. Ум заходил за разум в бешеной скачке, второпях накинутая рубашка крыльями развевалась за спиной. Падший (по лестнице) ангел тормозил у входа, застегивал крылья и, восполнив кислород в легких, не спеша открывал дверь. Потом плелся в магазин за хлебом, обожженный на крыльце сполохом зеленых искр. Дня через четыре глаза девушки потеплели с едва уловимой усмешкой, а через неделю добрые соседи начали дружески кивать друг другу. Марина выходила реже сестры, ездила в город на автобусе во вторник, четверг и воскресенье. От нее Матюша получал мгновение милостивой улыбки. Спасибо хоть узнавала.

Дома между тем назревали давно предрекаемые дядей Костей события. Отчетливо близился коллапс отношений папы с тетей Оксаной, упрямо надеявшейся вернуть былое на него влияние. Впрочем, их умирающая связь, а также экзамены, выпускной вечер, поступление в университет – все внешнее пространство с его перипетиями измельчало, отодвинулось, как незначительные декорации общего фона. Мир сосредоточился в колодезной глубине подъезда, в морзянке каблучков и звуках пещерного эха. Матюша напряженно ловил голоса сестер на их площадке, пытался по интонациям определить настроение каждой, строил какие-то выводы из коротких диалогов. Он почти полюбил квартиру Кикиморовны – в ней дышала загадочная жизнь. Кто эти девушки? Откуда явились? Зачем? Матюша стал чаще бывать у Робика, ближайшего их соседа.

«Отпускная» тетя Гертруда целыми днями как будто безвылазно сидела за вышиванием у телевизора, но успела познакомиться с квартирантками Киры Акимовны. Выяснилось, что они приехали из провинциального городка, Федора где-то работает и содержит Марину, а та занимается в студии, по собственной инициативе открытой известным живописцем Вячеславом Владимирским для молодых художников. Деятельный и состоятельный, он на старости лет увлекся меценатской идеей и по окончании студийной муштры собирался протежировать самых талантливых на учебу за границу.

Матюша удивлялся, что тетя Гертруда не замечает перемен в сыне. В последние дни болтливый Робик внезапно сделался скупым и кратким на фразы, скулы заострились, как от недоедания, на лице застыла улыбка, сильно смахивающая на олигофреническую. Но хранить тайну от друга он долго не мог и признался: у них с Элькой любовь!!!

К разочарованию Робика, Матюша отнесся к мировой сенсации без воплей «гип-гип ура». По его мнению, переход за грань детской привязанности был ожидаем и закономерен. Детсадовские и школьные годы вполне заменили друзьям старозаветный период ухаживания. Теперь они люди половозрелые, наступила пора слиться в экстазе.

Освободившись от секрета, Робик радостно принялся трепаться по-прежнему, в основном об Эльке. По нему выходило, будто их любовь по редкостной силе превосходит все существовавшие ранее и существующие ныне любви. Правда, свадьбу они решили сыграть после окончания вуза, из-за чего слегка опасаются внепланового зачатия.

Матюша вытряс трехгодовую копилку и преподнес Робику подарок: кондом-минимум для начинающих, сто штук изделий номер два (первым считается противогаз). Поздравляю, счастья в личной жизни. Робик обиделся и высыпал упаковки дарителю на голову. Слегка подрались, потом собрали и поделились фифти-фифти на случай подтверждения Матюшиной половозрелости с какой-нибудь (а вдруг?) одноклассницей. Робик заботливо сказал, что после выпускного на радостях прощания всякое может произойти.

Свои «резинки» Матюша раздал ребятам в школе. На следующий день какой-то козел изловчился сунуть в портфель Наде Великановой завязанное (зачем учебники марать) изделие с содержимым. Скорее всего, в него влили сырой яичный белок. Врагов у нее хватало, а она почему-то подумала, что это Матюша. Ор стоял… Но у Великановой есть замечательная черта: не стукачка. Учителя о «шутке» не прознали.

Робик попросил Матюшу об одолжении. У влюбленных не было места для занятий своей выдающейся любовью, только территория Снегиревых пустовала с утра до обеда и полтора часа после уроков. Матюша был не в счет, мог где-нибудь перекантоваться. Договорились, что квартиру он будет предоставлять во имя феноменального чувства через два дня на третий, когда тетя Раиса дежурит.

…Но в условленное время Матюша не впустил друзей. Он тогда ни о чем не думал и ничего не слышал.

Тетя Оксана пожаловала утром, едва папа ушел на работу. Матюша спал и, услышав звон, спросонья надавил на кнопку будильника. Звон продолжался – настойчивый, неумолимый, как судьба. Матюша с досадой подумал, что Робик с Элькой слишком торопятся закрепить на широком диване гостиной свою исключительность. До великого действа оставалось полчаса.

– Матюша, это я, – раздался из-за двери голос тети Оксаны.

Она прошла в прихожую весело напевая, повесила накидку-пончо на спинку стула в кухне. Матюшу не интересовал повод столь экстренного визита – может, забыла что-то важное. Но тетя Оксана не спешила, и он отправился в кровать. Целых полчаса приятной рассветной дремоты, потом подвалят друзья, а тетя Оксана отшвартуется. Не настолько же наглая эта женщина, чтобы не понять нежелание общаться с ней!