Елена Вернер - Синяя веранда (сборник)

И тут же легкие шаги. Стерильный бинт, прохладные пальцы и равнодушный запах дезинфицирующего раствора.

Она говорит, что ее зовут Мария, и немедленно принимается за перевязку, а я – за беззастенчивое разглядывание. У нее выразительное лицо с крупными губами и темные маслянистые глаза, родинка на правой щеке, собранные в хвост волосы, надо лбом и на шее переходящие в кудрявый пушок. Она смугла и поджара, загорелые плечи с острыми косточками, высокая грудь с католическим крестиком в ложбинке. Пот пропитал ее белую майку под мышками и на спине, но она этого ничуть не смущается. И прощения за нападение собаки она не просит, зато не лезет с расспросами, что я делал на ее земле, так что будем считать, мы квиты. И когда она склоняется над моей разорванной рукой, ловко обматывая белой шалью бинта, я чувствую ее запах, впервые. Волнующий и сладковатый, знакомый не столько моему носу, сколько нутру, всему естеству. Это не шампунь, не духи, и я ломаю голову в тщетных догадках, потому что спросить нельзя.

Мы говорим, я и ее глаза. Я рассказываю свою историю неудачного автостопа, а ее глаза почему-то спорят со мной, не верят, но не могут найти брешь в этой простецкой лжи, так что им приходится ее принять. Сама Мария все это время молчит. Я прошу воды и слежу за тем, как она проходит в кухню, достает из шкафчика стакан и наполняет его. Стаканы у нее захватанные, с меловыми потеками от плохой воды, хотя жилище, насколько я могу судить, содержится в чистоте. Потом она велит мне отдыхать, и я почему-то подчиняюсь и откидываюсь на подушки. Мария уходит, а я остаюсь.

Мне быстро наскучивает валяться без дела, к тому же я не настолько болен.

Дом небольшой. Большая часть мебели самодельная, добротная, из мореного дерева. Древесину определить не берусь. Бессчетное количество домотканых цветастых половичков и ковриков: у дивана, у стола, поверх этажерки в углу, у кресла-качалки и на нем. Много глазурованной керамики, желтая ваза, сине-оранжевое кашпо, какие-то плиточки, панно, фигурки… Раскрашенная статуэтка Пресвятой Девы на каминной полке. Порог кухни облицован мелкой ультрамариновой и лимонной мозаикой, и мне на ум тотчас приходят недавно виденные мелкие и дробные мавританские узоры в вязи танжерских переулков. Все южане любят пестроту, в ней находит отражение неугомонность их крови. На стене в гостиной висит гитара, и хотя корпус ее чист, на струнах я замечаю мохнатый нарост пыли, как будто на инструменте давно не играют, хотя и протирают тряпочкой любовно. И ни одной фотографии. Интересно, чья гитара… Мария живет одна? Я не обнаруживаю никаких примет, говорящих о наличии в доме мужчины или детей, хотя возраст в сочетании с провинциальностью жилища почти обязывает ее быть хотя бы замужней.

Снаружи беленые стены и яркая, недавно выкрашенная лазурной краской веранда, что опоясывает дом с севера и запада. Глоток воды, вспоминаю я первое впечатление, это сочетание маринного синего и снежно-белого посреди выжженной саванны. Между двумя столбами веранды растянут полосатый гамак, а дощатый настил рассохся, и в одной из щелей с палец толщиной я замечаю жука с жесткими крыльями, словно из черной фольги. Он шевелит усами.

С другой стороны дома располагаются хозяйственные постройки, и от них ведет дорожка, спекшаяся от зноя, с обеих сторон обсаженная апельсиновыми деревьями, и утыкается другим своим концом в виноградники, тянущиеся дальше, насколько видно глазу. Я хочу осмотреться получше, но от праздного шатания меня предостерегает вылезающая из-под сарая злобная псина, которая, верно, еще помнит вкус моей крови, как я – остроту ее изжелта-серых резцов. Так что я быстренько возвращаюсь в прохладу дома и дожидаюсь Марию. Я прошусь к ней в помощники, хотя бы на пару недель. Срок непременно необходимо озвучить, люди любят все планировать, так им кажется, что именно они, а не слепой и насмешливый случай управляют жизнью… А беглый осмотр ее владений дал мне довольно полное представление о том, что этот дом нуждается в умелых руках и молотке. С нее молоток.

Мария смотрит с удивлением, и в глазах ее, готов поклясться, мелькает улыбка, которой и в помине нет на сжатых губах:

– Довольно странно нанимать на работу того, кто потерял сознание еще прежде, чем поздоровался.

Но ей и правда нужна помощь, так что она позволяет мне убедить ее, не преминув сообщить, что вообще-то у нее есть плотник, по совместительству один из сборщиков винограда, но он вернется только ко времени сбора урожая. Эти виноградники и все ранчо принадлежат ей, и конечно, рабочих у нее полно, но большая часть их – сезонные. Я объявляю, что приступлю к работе немедленно, но она настаивает отложить ремонт и починку до завтра. Я соглашаюсь.

Лжец. У меня ведь, вполне возможно, нет здесь никакого «завтра». Но я вынужден. Люди так делают. Никогда не способные знать наверняка, они обещают и строят планы, не имея на это никаких причин, кроме упования… Лгать Марии неуютно, неприятно, слишком уж она молчалива, слишком пристально и проницательно следуют за мной ее блестящие глаза под лиловатыми веками.

За обедом, в желании скрасить тишину, я болтаю о путешествиях, о том, что обычно интересно моим собеседникам, и действительно отмечаю, как она оживляется. Но в ответ она не поддерживает беседу, не бросается рассказывать о собственных поездках, не демонстрирует альбомы и на прямой вопрос пожимает плечами без тени сожаления:

– Я родилась в этом доме, в той комнате, что в конце коридора. И не была нигде дальше Рио-Негро.

Я киваю. И, скользнув взглядом по ее карамельной груди, вдруг вижу на цепочке рядом с крестиком кольцо. Вдова.

Мысли взвиваются, как опилки от порыва неосторожного ветра. Или я сошел с ума, или раньше кольца там не было: уж грудь-то я изучил внимательно. Крест помню, но не обручальное кольцо. Что это означает? Желание вызвать сочувствие или уважение? Намек на одинокую жизнь без мужской ласки? Наоборот, попытка защититься именем мужа, пусть даже мертвого, от меня? Любое из этих объяснений не годится, не вяжется, и я не перестаю подбирать разгадку, как ключ из связки у запертого замка, а тем временем обед заканчивается – в молчании. Вид кольца так поразил меня, что я не могу больше изобрести тему для болтовни и не могу сообразить почему.

Остаток дня я болтаюсь без дела по владениям Марии. Сама она, свистнув своей дворняге по имени Сила, укатила в город за покупками – на том самом белом пикапе, который проехал мимо меня сразу после пробуждения этим утром. Эх, если бы я тогда вскочил и дал знать о своем присутствии! Не было бы многочасовой жажды, тяжелой головы, солнечного удара… И хотя и продолжаю воображать альтернативное знакомство с Марией («Hola! Привет, подбросите до ближайшего города? – Я не в город, я на ранчо. – Хорошо, пойдет…»), что-то настойчиво твердит мне, что ее нога не опустилась бы на тормоз, а я так и остался бы махать рукой на обочине как дурак.

Женщины… Мой опыт по этой части довольно обширный и случайный, как у любого, кто не сидит на месте и обладает легким, общительным нравом. Их завораживает дух странствий, безошибочно улавливаемый ими за запахом моего пота, промасленных тряпок, которыми я вытираю руки, пока чиню их машины и газонокосилки, или дешевого пива в забегаловке: на хорошую выпивку заработать я не успеваю. Скучающие домохозяйки, неверные жены, официантки, портье захудалого придорожного мотеля… У меня нет времени на долгие ухаживания, и большинство из них на это готово. И хотя я всегда честно говорю, что мы, скорее всего, больше никогда не увидимся, я раз за разом читаю в их улыбающихся губах недоверие. Людям трудно поверить, что ими способны пренебречь, а женщинам в особенности. Так что я запретил себе гадать, какими словами они называют меня в своих мыслях после того, как я бесследно исчезаю на рассвете.

Вот и еще вопрос о бытии, ответ на который я не получил до сих пор: как выглядит мое падение сквозь пространство – со стороны? Что увидела бы лежащая рядом со мной женщина, если бы бодрствовала в тот момент, когда я проваливаюсь в мой странный бродячий сон? Ответа мне, вероятно, не раздобыть никогда. Не звонить же им потом из телефона-автомата с этим вопросом, в самом деле…

За ужином над столом витает неловкость, от которой я все еще не могу избавиться. Кольцо на цепочке смущает меня. После того как от лепешки с мясом и чили остаются крошки и красные разводы на тарелках, мы переходим на веранду. Зной уже спадает, на равнину стремительно обрушивается темнота, и небо слабенько подсвечивается лишь узким стареющим месяцем и осколками звезд. На веранде пахнет нагретой солнцем древесиной и незнакомыми цветами. Я не силен в ботанике, но мне чудится, что это запах Марии. Что все вокруг прониклось ее ароматом. Ее волосы выбились из прически, и она ненавязчивым жестом, в котором нет ни капли принужденности или дальновидных планов, распускает ленту, позволяя черным кудрям спуститься на ключицы. Сейчас на ней белый сарафан на тоненьких лямках, и во мраке вся ее фигура белеет призрачно и нездешне.