Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья

Потянул ветерок. Волин поежился. Что-то они загостились в деревне. Тоскует душа, зовет в дорогу. Завтра же надо ехать.

Продолжить путь назавтра у Волиных не получилось. Утром выяснилось, что гость – три дня гость, и что все родственники собираются этим вечером на их проводы. Так что уехали они только ранним утром следующего дня.

Проскочив саратовские перелески, около Пензы Волины встали на Нижегородский тракт и принялись глотать километры до столицы. Уже подъезжая к Москве, Николай Иванович вдруг сообразил, что если он хотел двигаться дядиным путем, то ему надо было выбираться на Рижскую трассу. Но это был крюк, который оставил бы Волиных в дороге на весь день, а родителям его и сейчас уже было тяжело. За Коломной Николай Иванович решительно повернул на кольцевую дорогу и, проехав подмосковными лесами мимо Серпухова, через Балабаново и Верею, в районе Можайска выехал на широкое Минское шоссе и погнал к Смоленску.

Рудню проехали в три часа дня. Перед таможней свернули на проселок и в ближайшем лесочке остановились перекусить и оправиться. Не одни они тут останавливались. Волина давно уже коробило, что приспособленных для отдыха чистых площадок вдоль российских дорог практически не было. Места, где удобно свернуть с трассы, тоже по пальцам пересчитаешь, и обязательно там будет загажено.

На русской таможне десяток людей в камуфляже мучили дальнобойщиков, собрав очередь из двух десятков большегрузов. Легковушки пускали через другой терминал, в очереди стояли минут двадцать. Сытый сорокалетний детина с колючими глазами проверил документы, спросил о цели поездки, заглянул в салон, попросил открыть багажник и нехотя махнул рукой молодому напарнику, пропуская. Зато на белорусской стороне было пусто. Одинокий мужик в синей тужурке, около которого на всякий случай притормозил Николай Иванович, ничего не спрашивая, доверчиво улыбнулся и пожелал им счастливого пути. Как-то хорошо стало на душе от его улыбки, как будто попали домой.

Выполняя свой план объезда Витебска, Николай Иванович после Ворон свернул на объездную дорогу, потом еще раз свернул за Западной Двиной и покатил вдоль железной дороги, по промышленной зоне и после одного из перекрестков остановился, неожиданно увидев перед собой огромный самосвал с непропорционально маленькой кабинкой, знакомый по советскому букварю. Дорога сузилась. Засомневавшись, правильно ли едет, спросил редкого здесь пешехода. Женщина лет тридцати долго не понимала, почему он здесь едет к Мазолово, и отправляла обратно на объездную дорогу. Не поверив, он спросил у нее, проедет ли на Тетерки. Тетерки она знала и подтвердила, что проедет. Волин понял, что не сбился. За Тетерками по карте была еще пара населенных пунктов и выезд на шоссе Витебск-Городок, прямо перед Мазолово.

В Мазолово приехали в пять часов вечера. Николай Иванович прошел по пустому коридору сельсовета, читая на закрытых дверях таблички с именами хозяев кабинетов. Один кабинет – заместителя председателя – все же был открыт. Его строгая пышноволосая хозяйка лет пятидесяти холодно попросила обрадовавшегося ей Волина подождать, пока она закончит с посетительницей. Записав что-то в лежащий перед ней журнал и отдав паспорт робкой девушке в длинном платье, она выслушала русского гостя и без тени эмоций на лице стала звонить Ивану Ивановичу.

– Иван Иванович думал, что вы позвоните ему перед приездом, – сказала она, выслушав начальника.

– Так получилось, – извинился Волин.

– Давайте мы с Вами уточним захоронение, чтобы больше у нас не было неожиданностей, – решила дама.

Открыв один из стеклянных канцелярских шкафов советского периода, она достала оттуда альбом и, спросив имя родственника и указанный в письме Ивана Ивановича четырехзначный номер захоронения, стала аккуратно перелистывать на своем столе похожие на простынки списки.

– Николай Иванович Волин, – прочитала она через пару минут имя посетителя, заставив его вздрогнуть. – Нашла, номер 253-й. Вы на машине?

Как и предполагал Волин, нужное им захоронение было километров на десять дальше от Витебска, севернее Мазолово. Дама попыталась объяснить ему, как туда ехать, но, быстро сообразив, что дело это не женское, нашла по телефону некоего Тимофея Васильевича и попросила его стать их сопровождающим.

Ее рабочий день заканчивался, посетителей больше не было, они вместе вышли дожидаться в сквер, к местной Доске почета.

Тимофей Васильевич подъехал на «Москвиче» последнего советского выпуска, который хвалили за проходимость. Это был морщинистый мужичок с быстрыми глазами и повадками завхоза. Лет ему могло быть и около шестидесяти, и хорошо за семьдесят. Начальница рассказала ему задание, упомянув Ивана Ивановича, и попрощалась с приезжими за руку.

Тимофей Васильевич заручился обещанием привезти его обратно к сельсовету и устроился штурманом в кожаном кресле «буржуйской», как он сказал, машины.

Через всю довольно большую деревню они проехали к площади, где был банк, который их сопровождающий назвал сберкассой, и магазины, – Волиным надо было поменять деньги и купить цветы.

На лавочке около магазина грелись вечерним солнышком пенсионеры, в глазах которых Волин должен был выглядеть заграничным буржуем, но он так не чувствовал. Напротив, и простая одежда людей, и их взгляды, и магазинные полки, и девочка в сберкассе, и жесты продавщиц – все в этой деревне было как в русском селе, из которого приехали Волины. Как будто он попал в соседнюю деревню, к тем же русским, только живущим победнее, потому что не уезжают на заработки, а пытаются прокормиться на своей земле. Тасуя в магазине кипу белорусских рублей со зверюшками, он даже ощутил некоторую неловкость оттого, что должен был со своими рублями и долларами чувствовать себя здесь богачом. Как будто отнял денег у людей, которые расположены к нему, как к своему, – и у начальницы из сельсовета, и у сопровождающего, и у людей около магазина.

Параллельно старой трассе на Городок шла железная дорога. Слева двух дорог – озера, лесные речки, болота. Справа – поля, перелески, речки и болота. Слева сзади осталась станция Лосвида, впереди показалось озеро Сосна. Через пять километров навигатор нарисовал большое озеро Лосвидо, но свернули не к нему, а направо, по указателю на Буяны. Буяны объехали с севера и поехали проселками. Проехали мимо третьей Лосвиды – деревни. Поднялись на поле, повернули налево к хутору, потом направо около вышки и, объезжая другое поле, остановились после очередного поворота вблизи леса, уходящего в низину. Пустынная дорога забирала правее, к широкому новому шоссе, которого с места их остановки не было ни видно, ни слышно, хотя по карте навигатора оно было рядом, – за лесной низиной, если прямо, и за распаханным пригорком, если направо по дороге.

До лесной опушки, куда Тимофей Васильевич повел Волиных не просохшей после недавних дождей тропинкой, от дороги было метров двести. Вдоль тропинки, а местами и на ней лежал порубленный кустарник, через который приходилось перебираться. Наступив в грязь и намочив ногу, Волин вспомнил слова так и оставшегося ему незнакомым Ивана Ивановича о том, как хорошо белорусы подготовили для посещения в этом году воинские захоронения. А потом ему почудился неясный гул, как будто со стороны леса; нет, как он быстро понял, не от леса, а с поля. Он даже остановился прислушаться и повернулся к полю, но решил, что послышалось, – вместо гула услышал только далекий треск деревьев из лесной низины и звенящую тишину над тропинкой и близкой опушкой, закрытых от ветра покатым полем.

Небольшое кладбище открылось им только метров с десяти. Поле здесь заходило в лес острым углом, вдоль одной стороны которого в тени редких деревьев и прятались могилы. Тимофей Васильевич провел Волиных мимо редких оградок, старых надгробий и каменного памятника-пирамидки, увенчанной блеклой красной звездой.

С пожелтевшей овальной фотографии памятника им улыбался кудрявый парень в пилотке, с погонами старшего лейтенанта на плечах. Имя его и года жизни, нарисованные когда-то черной краской, не читались.

За памятником лейтенанту была братская могила, которой кладбище и заканчивалось. Над могилой лежали в ряд приподнятые сзади плиты из нержавейки, закрепленные в углах болтами с широкими черными головками. На плитах – выгравированные имена погибших. По низу постамента, выложенному черной плиткой, вилась стандартная надпись: «Никто не забыт, ничто не забыто». На земле перед плитами стояла потухшая лампадка, и лежали давно завядшие и почти обесцветившиеся гвоздики. На первой плите к верхним болтам были прикручены большие искусственные красные, белые и фиолетовые цветы, еще не потерявшие своего вида. Мама Волина прикрепила к ним похожие, только что купленные в магазине, а вместо завядших гвоздик разложила по земле живые. Еще два искусственных цветочка она закрепила на памятнике лейтенанту. Потом посыпала птичкам пшено, разбросала разломавшиеся кусочки печенья, присела, поглаживая рукой последнюю холодную плиту, на которой под 253-им номером, точно как в списках сельсовета, значился ее брат.