Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья

– Ты понимаешь, как ни крути, а весь нынешний бардак пошел от Хрущева. Он пошатнул веру в то, что высоко в партии – справедливость. А без этого было нельзя. Потому что если при Сталине говорили одно, а делали другое враги, как тогда говорили, то, начиная с Хрущева, этому стали учиться и научились все подряд. Не соврешь, не проживешь. «Мы, коммунисты, ночи не спим, о вас, о рабочих, думаем. А вы вместо благодарности только упрекаете нас», – что еще оставалось говорить, когда спрашивали о том, что нельзя было сказать? «Знаем, как вы о нас думаете!» – что еще оставалось на это отвечать? Я так и не понял до сих пор, что у Хрущева было на уме и было ли? Или он действительно был дурак, каким его нам потом представили?

Николай Иванович решил не мучить отца и мать дорогой и заночевать в Витебске. Родители тяжело переносили долгую езду, даже в его удобном танке. У мамы затекали ноги, у отца становилось нехорошо с давлением.

Переехав по мосту через Западную Двину, они остановились в гостинице, потратили оставшиеся рубли в центральном универмаге и размяли ноги, погуляв по берегу реки и вблизи рассмотрев виды города, не прикрашенные телевизионной картинкой «Славянского базара».

Николай Иванович продолжал наслаждаться состоянием покоя, похожим на опустошение после творческой работы, и полной своей принадлежности явному миру. Все опять было ему интересно: и высокие речные берега, и цвет воды в реке, и раскопанные траншеи на их пути, и красота собора за мостом, и подсвеченные закатным солнцем нежные розовые облака, и даже ставшие казаться непривычными случайно встреченные мусор на улице и ребята с банками пива.

И с родителями поговорить ему тоже было интересно.

Отец Волина продолжал рассказывать про советские времена, когда говорилось одно, а делалось другое, и как он тоже в этом участвовал. Опять дошел до Хрущева, припомнив ему и денежную реформу, и то, как в магазинах пропал белый хлеб.

– Знаешь, о чем я подумал, когда перечитал доклад Хрущева? – решил поучаствовать в разговоре Николай Иванович. – Что это исповедь больной души. Почти все факты, которые он приводит в доказательство культа личности Сталина, тесно связаны с работой самых близких соратников Сталина и, в первую очередь, с самим Никитой Сергеевичем. Его доклад пропитан ненавистью к Сталину, как хитрым ядом медленного действия.

– Ты тоже думаешь, что Сталина убили? – спросил отец Волина.

– Я это чувствую. В строчках его доклада я чувствую яд. Он ведь сам редактировал доклад и тщательно. Этот яд – его. И посмотри еще, какую красивую комбинацию он устроил с перекладыванием вины за убийство на самого очевидного всем негодяя! И как ловко он его устранил, без всякой возможности оправдаться! Посмотри на следующие его жертвы – не только пешек, но и всех причастных к их ходам, – классика царедворских игр! Это к слову о том, дурак ли он был.

– Но ты знаешь, зачем он убил, как я думаю? – продолжал Николай Иванович. – Я думаю, он спасал себя. Спасал не от физической смерти или отлучения от власти, которые ему не грозили, чего бы не придумывали историки. Просто он больше не мог жить с тем, что натворил. То, что он приписал Сталину в докладе, – почти ко всему он сам приложил руку. А себя он очень любил и поэтому должен был считать, что ничего плохого по собственной воле делать не мог. И значит, все плохое, что делал, он делал не по своей воле, а по чужой. А чьей воле нельзя было противостоять? Только одной, товарища Сталина. Поэтому не дурак он был, а умный. Когда грехи совсем его придавили, нашел себе оправдание. То, что надо было убить, – свою собственную мерзость, – он переложил на Сталина и убил. В этом суть, а все другое – прикрытие. Все его слова о партии, народе, родине – все это ничего не стоит. Если бы он думал о партии, народе, родине, то не убил бы Сталина. А он убил. Значит, он о себе только думал, и только свою душу спасал. А то, что душу так не спасешь, как он спасал, то откуда ему было знать, как надо? Богу он не верил. Все божеское потерял. Поступал поэтому так, как умел.

То, что Николай Иванович рассказал, пришло ему только в эту минуту разговора, как осенило. Очень было похоже на правду и очень ему понравилось. Так понравилось, что весь обратный путь до гостиницы Николай Иванович представлял себе, как восстановилась и наполнилась бы божьей правдой жизнь, если бы честолюбивые люди никогда не стремились к власти, а честным всегда удавалось избежать участи жертв.

Следующим утром, как только Волины пересекли границу, ожил телефон. Николай Иванович услышал голос Нины Васильевны, по которому соскучился и которому обрадовался. Ее отдых на водах закончился, она ехала на такси в аэропорт.

Последний раз они созванивались неделю назад, когда он с родителями приехал в деревню. Он еще тогда погордился собой, что не поехал с супругой, и вместо обрыгшего санаторного отдыха занялся вытаскиванием скелетов из пыльного семейного шкафа. Правда, переживал, как это занятие еще ему отзовется. Не понравилось ему представлять себе супругу одну на курорте. В той же бане в деревне была неприятная минута, когда он вдруг вспомнил прогуливающихся по курортному парку женщин с пожилыми кавалерами и красной розочкой в руках и любителя погулять Анатолия Ивановича.

Николай Иванович спросил жену про парк, про аллею роз, которая ей всегда нравилась, про фотографов с привязанными за лапу орлами и колоритным кавказским китчем для облачения фотографирующихся. Она ответила, что всюду ходила и все видела. Все, как обычно и как он знает, только белок в парке почти нет, – говорят, что их потравили вместе с клещами, – и скучно ей было без него. В «Шахматный клуб» ходила, в Чайном домике была. И даже Анатолия Ивановича встретила. Ему было, кого катать на вертолете, – он был с молодой женой и не в духе, пока трезвый.

Разговаривая, Волин посчитал в уме, когда она прилетит. Все складывалось лучше, чем можно было запланировать. Если не останавливаться, то они будут подъезжать к Москве примерно в то время, когда самолет сядет во Внуково. Можно было свернуть и забрать ее с собой. Он как раз уговорил родителей, и им понравилось заехать к ним на недельку, посмотреть на внуков и правнучек, а потом спокойно уехать на поезде. Очень хорошо было бы сразу объединиться с Ниной. Как не у них одних повелось, супруга не очень ладила с его родней, за что и покойная теща ей выговаривала, и мама его переживала, а теперь у него вдруг родилась мысль, что надо их побыстрее свести, и, может быть, отношения поменяются. Так остро вдруг ему захотелось этого, что он сказал Нине, что будет ее встречать, как о решенном деле.

Николаю Ивановичу везло. Жизненные обстоятельства начали складываться так, как он планировал.

К аэропорту они подъехали ровно в то время, когда сел самолет супруги.

Родители Волина доброжелательно встретили Нину Васильевну, и она ответила им тем же.

И потом, им было, что рассказать друг другу. Мама Волина восторгалась курортными рассказами, как сказкой, прошедшей мимо нее, а Нине Васильевне интересно было послушать про их поездку. Пять часов, которые они добирались от аэропорта до дома, для Николая Ивановича пролетели почти незаметно. Женская беседа грела его сердце, и очень ему хотелось поверить, что стена непонимания, долгие годы и многими обидами воздвигнутая дорогими ему женщинами, начинает таять.

Светлая полоса жизни Николая Ивановича продолжилась, и когда Волины вернулись домой. Хорошие события, о которых он мечтал и на организацию которых раньше тратил и часто бесполезно массу сил и энергии, случались почти сами собой, то есть не его инициативой, но согласно его мысли и желанию.

В семье Владика, у которого были проблемы с неработающей супругой, и за которого он боялся по предсказанию тещи, установилась редкая легкость отношений. Оставалось только надеяться, что это не временное явление.

Старшая внучка носилась по комнатам, как угорелая, и пыталась помогать матери вытирать пыль и мыть полы. А невестка радовала Николая Ивановича пухлыми щечками и улыбкой уголками губ, которая с первого взгляда ему в ней понравилась, и которой он давно у нее не видел. Его стариков она тоже обворожила, особенно отца. И не столько тем, что не забывала подливать чая и угощала медовыми пряниками, сколько ловкими перемещениями по большой кухне и непослушными своими волосами. Невестка убрала волосы под резинку с деревянными шариками, но одна и та же прядь постоянно из-под нее вылезала. Она выдувала эту прядь, убирая ее со лба, а потом, не выдержав, спускала резинку и снова собирала под нее волосы. В том малом, что старший Волин помнил о своей матери и что рассказывал, тоже была быстрота движений и косынка, которую мама его часто срывала, чтобы заново убрать под нее свои волосы.

Младший сын Николая Ивановича хоть и продолжал сидеть в своей комнате за закрытой дверью, но выходил и покушать вместе, и поговорить с бабушкой и дедушкой, и вообще подобрел, – что значит родная кровь. Как не пожалеть, что современная жизнь расстроила обычай жить тремя поколениями под одной крышей, – многих проблем можно было бы избежать.