Мария Голованивская - Нора Баржес

Заговорили о политике, закурили табаки.

Тенями, в клубах дыма, пронеслись и Чайка, и погибший первый возлюбленный Риточки – учительский сын Бо́рис.

Милена Нойер, известная больше под прозвищем электрической леди, вертела во все стороны головой, словно птица-секретарь, выхватывая своим длинным клювом разные вкусные словечки из разговоров гостей.

Какая может получиться загогулина? – переспрашивала она реставраторов, погрязших в политических спорах.

Откуда простой весенний пыл? – заглядывала она в глаза Галине Степановне, ссылавшейся в очередном своем тосте на отцовский текст советской песни.

Какой такой Антонио, Бандерас? – кричала она через стол Анюте, что-то с жаром рассказывавшей Риточке.

Риточка кивала.

Нина охмуряла Риточку доверием в другое, свободное от Анюты, ухо.

Баржес отбояривался от хрюши-Андрюши, во все пытающегося засунуть свой пятак.

Вокруг Кремера гужевались мужчины. Сенсеро привел с собой двух иностранных газетчиков, давно мечтавших взять интервью у гения.

За овальным столом гудели, звенели, тикали. Тела разной формы, длины, объема набирались вечерней тяжести для утренней отчетности весам, врезающимся трусам, поясам – а что поделаешь, поминки, умерла Нора, не выдержав затора, образовавшегося от повтора перитонита, вот и финита!

Пойдемте в комнату к Норе, а то здесь такой гвалт, – предложила Риточка. – Помянем нашу хорошую, такую хорошую…

Да, я пойду в комнату к маме! – скомандовала себе Аня. – Я ведь ее дочь, имею право.

Мы все очень любили твою маму, всегда помни об этом! – крякнула Ниночка, поднимаясь вслед за ними со стула.

Господи, сколько одежды, – всплеснула руками Риточка. – Да тут целое царство красоты! Норочка, миленькая моя.

Риточка хотела заплакать, но она не умела.

Я хочу взять что-нибудь на память, – сказала Нина и заорала:

Баржес! Я могу взять на память этот желтый шелковый шарф в ирисах?

Прибежала Заюша: ну как же так, без нее?!

За ней, по-прежнему вертя головой, приковыляла электрическая леди.

Зашумели вешалки. Им не нравилось, что кто-то листал их, словно страницы чужой жизни. Чужие руки, чужие глаза…

И я возьму, и я, – хором сказали Риточка, Зайка и Нойер.

Это все мое! – рявкнула Анюта. – Папа! Они грабят мамину гардеробную.

Риточка, вы поможете мне что-нибудь еще выбрать на память? – подлизнулась Нина своим шершавым язычком.

Риточка примеряла малиновую блузку, которую Нора купила в Палермо ровно месяц назад.

Подтянулись сотрудники из реставрационной мастерской. Кто-то подобрал память себе, кто-то – своим женам и возлюбленным.

Анюта плакала в детской. Баржес одобрительно подбадривал товарок судьбы:

Берите все, девчонки и мальчишки, мне-то теперь зачем это барахло! А вам – будет память!

И тебе незачем, – жарко шептал он на ухо Риточке. – Тебе тоже нужна память? А ты знаешь, сколько в мире всякого барахла!?

Риточка знала.

Норе очень нравилось, что ее не вспоминали.

Это означало, что она сможет остаться здесь, в этой квартире, навсегда.