Александр Шорин - Литература ONLINE (сборник)

Будущая мамаша даже уши заткнула: «Накаркаешь!». И машинку, конечно, после таких рассказов не взяла.

И всё-таки подруга «накаркала»! Девушка пришла домой, зашла в ванную, оглушительно чихнула, и вдруг… Боли не было совсем, скорее какое-то умиротворение: хотелось лечь и заснуть, но она, преодолевая сонливость, набрала номер приятельницы:

– Сглазила ты меня. Кровь идет.

Та приказала:

– Немедленно вызывай «Скорую»!

… – В больницу! – тоном, не принимающим возражений, заявила врачиха – пожилая женщина, за спиной у которой испуганно пряталась девочка-медсестра, глядя большими глазами на пропитавшееся кровью полотенце.

…Больничная палата роддома была заполнена криками, доносящимися откуда-то из-за стен: кричали роженицы и новорождённые. Под капельницей она испуганно притихла.

Обещали, что кровь остановится и можно будет уехать домой, но не сбылось: под утро начались схватки.

2

…Долго рассматривала тест, читала к нему инструкцию. Наконец решилась капнуть на него мочи. В ожидании результатов не выдержала, хлебнула прямо из бутылки. Потом решилась взглянуть и… швырнула бутылку об стену, но промазала: попала прямо по прабабкиному зеркалу – как раз в тот угол, что с незапамятных времён был завешен розовой ленточкой. Ленточка упала, а угол весь покрылся трещинами. Разревелась.

Уже под утро, вспомнив, как мать дорожит этим зеркалом, задрапировала такой же розовой тканью весь угол. Посмотрелась в него. Скривила рожу, даже язык высунула, но веселее почему-то не стало.

…Мать приехала только через несколько месяцев. Дочь очень старалась не показывать ей уже выпирающего живота, и, казалось, это удалось. Но пройдя в комнату, та увидела угол зеркала и побледнела.

Повернулась и произнесла безапелляционно:

– Аборт!

Но дочь в ответ лишь ухмыльнулась:

…Во время родов она не выпускала из потной руки телефона. Даже смогла отправить несколько эсэмэсок. В книге она читала, что поначалу нужно не тужиться, а напротив, притормаживать роды, чтобы не было разрывов. Но потом врачи навалились на неё всем гуртом: «Тужься, сильнее! Зад подними!». И девочка выскочила как на салазках. На минутку её положили ей на грудь и тут же приказали снова тужиться: рожать послед. А после девочку сразу отобрали и положили на стол. Она пыталась к ней тянуться, морщась от боли: в это время ей зашивали разрывы.

…Отчество пришлось придумывать вместе с именем. Одиночка. Вслед смотрели сочувственно.

3

…Дочка вернулась за полночь, заперлась в своей комнате. Потом оттуда раздался звон разбившегося стекла… Мать начала колотить в её дверь.

Та открыла улыбающаяся, держа в левой руке молоток. Под её домашними тапочками что-то хрустело.

– Извини, мамочка, оно разбилось.

Та взглянула через её плечо. Спросила зачем-то:

– Совсем?

– Совсем.

Мать посмотрела на неё внимательно и сказала задумчиво:

1

…Ослик пах потом и острым сыром, он устал и совсем уже не казался Мишке тем весёлым осликом, которого он утром гладил между ушами. Дед Ашур, который вёл ослика под уздцы, судя по всему, тоже устал: он медленно передвигал свои большие ноги по узкой горной дороге и время от времени останавливался, чтоб присесть на камень и раскурить сноровисто свёрнутую самокрутку.

Мишке было не по себе: он, двенадцатилетний пацан, едет верхом (если можно, конечно, назвать «ездой верхом» медленный подъём на неторопливом животном), а дед, которому, по рассказам, уже давно за девяносто, шёл пешком. Несколько раз мальчик порывался соскочить и уступить место в седле, но Ашур был неумолим. «Сиди!» – говорил он своим хриплым, немного каркающим голосом, и Мишка не перечил: было в деде Ашуре что-то такое, что заставляло мальчика слушаться беспрекословно.

Самое обидное, что Мишка, всегда считавший себя нормальным здоровым парнем, чувствовал себя кем-то вроде инвалида. Всё из-за страшного слова «туберкулез», от которого мама каждый раз начинала плакать… Зато благодаря болезни он здесь.

Вышло, правда, совсем не так, как предполагалось. Даже мама не нашла в себе сил спорить со стариком, когда он веско сказал: «Мальчик поедет со мной один» и тут же отвернулся, всем своим видом показывая, что никакого торга не будет.

И вот теперь, с самого утра перед глазами Мишки только бесконечная горная дорога, которая всё больше и больше начинает напоминать козью тропку. Где-то там, впереди, его ждёт горный аул, молоко и целебный воздух…

…Дед Ашур притушил очередную самокрутку, пригладил рукой седую бороду, прищурил глаз, глядя вниз, в ущелье. Мама как-то рассказывала, что во время войны дед был горным стрелком. Где-то в этих краях и воевал. «Вот бы расспросить!» – подумал Мишка, но пока не решился.

Дед медленно поднялся, подошёл к мальчику, который до сил пор сидел на осле, и велел ему слезать. «Устал дед, хочет сам поехать», – догадался Мишка. Но он ошибся: дед не стал садиться на осла, он просто снял с него поклажу (два больших мешка, свисавшие с боков животного) и молча положил их на плечи Мишки. Тот аж присел от неожиданной тяжести.

В руке деда откуда-то появилась толстая короткая палка. Он указал ею, как жезлом, вверх, на горную тропку, и сказал: «Вперёд, джигит. Бегом!».

2

…От Шинданда до Кандагара колонне три дня ходу. Мишке досталась от дембелей, улетавших в «Совок», совсем новенькая БРДМ, правда, уже с пулевой отметиной и почему-то спущенным передним колесом. Бортовать или ставить запасное было некогда, поэтому ехали позади колонны «наливняков» – «КамАЗов», гружённых бензином – «на подкачке»: открыв до предела кран подачи воздуха в шины, и потому почти без тормозов.

Ехали вдвоём: Мишка-водитель и Сенька-пулемётчик, тоже время от времени садившийся за руль, хоть и не положено было.

Сеньку год назад выперли с журфака МГУ за «аморалку».

– Побоялись написать, как было! – рассказывал он весело, скаля почерневшие от пыли идущих впереди машин зубы. – На самом деле я пошел брать интервью про Афган у американского посла. Знал, что нигде не напечатают, а поговорить хотел. «ГБшники» меня и взяли тёпленьким… Чего побоялись? Как чего?!! Я ж пленку-то успел скинуть! Заявил: арестуете – прокрутят по «Голосу Америки», вот они и пошли на попятный. Решили лучше меня в армейку сдать, на всякий случай. Ирония судьбы: попал в воины-интернационалисты. Не доглядели они чего-то: вернусь – роман буду писать. «Бестселлер», как говорят американцы.

Мишка болтунов не уважал. Сам молчаливый, он и в других ценил немногословность, но Сеньку было интересно послушать: коренной москвич, вчерашний студент МГУ, он был словно из другого мира – мира непонятного, но увлекательного. Прожив до восемнадцати лет в маленьком горном ауле, Мишка полюбил и горы, и простой уклад жизни, но по цивилизации отчаянно скучал. Мечтал служить в столице, а попал снова в горы, но в чужие, враждебные. В Афганистан.

Сенька для него (хоть Мишка виду и не показывал) оказался как глоток свежего воздуха: никто кроме него не посмел бы ни ГБ критиковать, ни высказывать приязнь к врагам-американцам, ни уж тем более мечтать о написании романа об этом непонятном Афгане.

Мишка решил про себя, что они с Сенькой обязательно подружатся. Но это потом, а пока всё пылили перед ними «КамАЗы» по дороге, и он всё представлял себе: они найдут водки или хотя бы спирта (а может, даже лучше, если спирта) и тогда у него, у Мишки, исчезнет вся его сдержанность, воспитанная горами, и он признается Сеньке, что тоже хочет писать, что мечтает пожить в большом городе, что хочет путешествовать и рассказывать об этом другим людям… Потом…

Рация, рассеянно бормотавшая: «Я восьмой. Ленточка идет по графику, все норм…», вдруг совсем не по-уставному закричала: «А-аааа!».

Крик этот, искажённый передатчиком, тут же был перекрыт грохотом: где-то впереди рванула цистерна с горючкой и повалил чёрный дым.

Мишка, врубив первую передачу, медленно пополз в объезд остановившейся из-за взрыва колонны.

Из рации донёсся другой, спокойный голос: «Даю координаты работающего гранатомета для артиллерии». И тут он ощутил удар в корпус машины.

…Очнулся почему-то на земле. С сомнением осмотрел себя. Вроде ничего: руки-ноги на месте, поживем ещё!

Рядом крутился белобрысый солдатик. Посмотрел на оглушённого Мишку, спросил:

– Живой?

– Вроде. А Сенька где?

– Кто? Минин что ли?

– Вроде Минин, да.

– Ноги ему оторвало. Обе сразу. Но вроде жив ещё. Санитары утащили.

До Кандагара Арсений Минин не дотянул. Через несколько дней «ушёл» домой – «грузом двести».

3

«На Военно-Грузинской дороге со времён Грибоедова мало что изменилось: по-прежнему снежные лавины, по-прежнему стреляют на перевалах…».