Марина Болдова - Шанс (Коммуналка)

– Но, она прожила взаперти еще восемь лет.

– Как же Ян не знал об этом?

– Когда он приезжал на каникулы, то видел только то, что сестра очень больна. Об ее беременности и родах ему не говорили. Не знала об этом и будущая его жена, мать Эмилии Марта. А Роза в это время жила в Заречном, называя Никольского отцом.

Марго умерла в мае, а Виктория в августе 1910 года. Ян женился на Марте. Я думаю, что Виктория, умирая, все же рассказала о болезни, которая могла достаться в наследство от отца, Яну. И тот, когда почувствовал, что заболевает, оставил Марту с ребенком в России и уехал. Он не от революции бежал, а от семьи, просто так совпало.

– Выходит, Эмилия знала о рождении девочки у сестры отца? И, что девочка рождена от него?

– Да. Но узнала она это недавно, когда открыла один из тайников. Зачем Марта сохранила эти письма Никольского к своей свекрови, одному Богу известно. Но, могу предположить, что ценности закладывались в разные комнаты в разное время. То есть, спрятала письма еще Виктория. Вместе со своими украшениями. А Марта в ее захоронку и не лазила. Сначала было без надобности, а потом – квартиру заселили чужими людьми и тайники стали недоступны.

– Подождите, а тайник в моей комнате? В нем были дневники Марго. И никаких ценностей!

– Аля, мне кажется это не тайник. Это так, девичий секрет. Потому, что к другим тайникам подобраться не так уж и просто. Эмилия при жизни показала мне те, которые открыла, – сказал Беркутов, там довольно сложная конструкция.

– И?

– И нужно ждать гостя. Того, кто тоже в курсе, что в этой квартире припрятаны ценности.

– И кто же это может быть?

– Сергей Сергеич, так, где у вас там координаты Никольского Андрея Сергеевича?

Первое время было не по себе. Страшно было даже. Не спал, урывками проваливаясь в усталую черноту. И во снах беспокойных тоже было страшно. Рука немела. Та рука, в которой он держал этот ключ. И зачем он его после всего домой принес, да еще и не спрятала толком: валялся он, окровавленный, в ящике его письменного стола. Письменного стола его деда.

…Он хорошо помнил деда, любил, хотя тот и не баловал его своим вниманием. А ему так хотелось быть все время рядом с ним. Дед был герой, военврач, прошел всю войну. Для внука он был недосягаем, проводя все свое время за письменным столом. Бабушка говорила, что тот пишет учебник, и это очень важно. А ему, внуку, был не нужен этот учебник, ему нужен был дед.

Так он и рос рядом с бабушкой Катей. Совсем ее не боялся, не слушался: видел, как ею командует дед. И она, словно солдат, все исполняет. И он, хоть и малолетний был, тоже пытался ею командовать. А она все прощала ему, с улыбкой, не обижаясь, прощала.

Когда они ушли один за другим, он, студент первого курса Университета, плакал, как ребенок. Сначала умер дед, а через полгода – бабушка Катя. Им было по девяносто четыре года.

Родители у него были чисто теоретически. Видел их он один раз в два года, когда они приезжали с очередной великой стройки в Кении, Зимбабве или Камеруне. У него даже не было того, что называют семейным портретом, только несколько любительских фотографий на фоне незаконченных сооружений. Отец – в белом костюме и каске и мать – в белом халате около палатки с красным крестом. Потом отец с матерью разошлись, он даже не понял, в какое время это случилось. Мать осталась с новым мужем в Каире, а отец вдруг свалился на голову уже женатому сыну. Шли смутные девяностые, отец еще был полон сил, но, неожиданно быстро стух, поняв, что строителей и без него хватает, а делать ничего он больше не умеет.

Зато подрастающему в семье его сына мальцу он может стать нянькой. Жена обрадовалась, скинула ребенка на тестя и вышла на работу.

Не хватало ему самому в детстве общения с дедом, так его сын получил все сполна. Закон сохранения!

Только отношения у него с отцом так и не сложились. Уже умирая, тот рассказал ему о себе всю правду…

И вот он теперь из-за этой правды убил человека…

Он все про них узнал, про неожиданных жильцов этой квартиры. Только не понял он смысла этой благотворительности. Одно объяснение – совсем спятила старушка. Нужно было еще при ее жизни этот оставшийся тайник вскрыть, так нет же, дождался, пока по справедливости все ему принадлежать будет. Так сказать, по наследству.

Если бы отец ему все рассказал раньше! Не понимает он его, до сих пор не понимает! Упустить такие деньги! Ладно, квартиру саму невозможно законно получить, но то, что в ней спрятано – их по праву!

Уже подходя к дому, он стал тревожно озираться. Неприятное такое чувство, будто все, кого ты встречаешь на своем пути, все про тебя знают. И – куда идешь, и – зачем. И – что ты тот самый, который…Хотя, по слухам, убийца арестован. И каково этому бедолаге Ракову в камере с осознанием своей невиновности? Ладно, разберутся, что Раков тут ни причем. А он в это время уже далеко будет. Жену жалко, плакать станет, когда поймет, что он ее бросил. Любит, дурочка. Вот так, со школьной скамьи и любит до сих пор. А малец на нее похож, ничего от отца не взял. Если бы сомневался в верности жены, подумал бы, что нагуляла!

Он вставил ключ в замочную скважину, повернул два раза, но открывать дверь не спешил. А что, если опять кто-то дома? Он видел, как ушли Алевтина с Марининым, даже видел, как сели они в подъехавшую иномарку. А Полякова, этого пьянчужку, унесло из дома спозаранку. Вроде бы у него дежурство. Никого в квартире быть не должно.

Он толкнул дверь двумя пальцами и опять прислушался. Тихо. Сегодня он надел перчатки, хватит с них пальчиков. У него есть примерно час, если не торопиться, то печку он разберет быстро. Главное – знать, в каком месте на кирпичик нажать. Потом справа, в открывшейся нише, рычажок повернуть, а там и заслонка поднимется. Так ему отец объяснил.

Он подошел к двери комнаты Алевтины, бывшей детской еще при бабке Виктории. Осмотрелся, присел на корточки. Вставил ключ (выкрасть три недели назад ключи в трамвае у беспечной Алевтины было для него нетрудно – он просто сунул руку в карман куртки, куда она их положила, закрыв дверь. Сделал дубликат, а связку подкинул этим же днем в кусты около входной двери: повезет – найдет), повернул.

В комнате пахло немного перестоявшими в вазе хризантемами. «Могла бы и воду менять почаще», – подумал он, подходя к печке и присаживаясь на корточки.

– Раз, два, три, четыре, – начал он отсчитывать вслух, не боясь быть услышанным – нет же никого, – Пять!

Он нажал на середину кирпича, тот легко повернулся вокруг своей оси. Сердце радостно екнуло. Он просунул руку внутрь справа, нащупал металлический стерженек. Опустил его вниз и почувствовал, как поддалась его нажиму литая дверка. Он с некоторым усилием подвинул ее в сторону до упора. Быстро просунул руку глубже в печь, схватил то, что там лежало, и вытащил наружу.

– Доброго вам дня, Андрей Сергеевич, – прозвучал незнакомый голос от двери.

Он позорно упал на спину, так и не успев встать с корточек. Он никак не мог сообразить, кто же такой мог его здесь ждать. А то, что ждал – было очевидно. И как это он забыл закрыть за собой на защелку дверь комнаты? Теперь этот, кто бы он ни был, видел, как отрывается тайник. Хотя, стоп! Какое это теперь имеет значение – то?! Содержимое ниши – в его руках! В руках?! Не отдать! Спрятать назад! Просто закинуть быстро и…И что? Не успеет, никак не успеет! Да кто же это, черт возьми!

Никольский медленно повернулся, одновременно пытаясь подняться. Перед ним стоял высокий мужик с абсолютно седой головой и спокойно смотрел на него сверху вниз. Да! Видел он его во дворе. Рядом с Алевтиной видел. Мент, точно. Черт! Черт! Провели…

– Вставайте уже поживее, господин Никольский. Руку давайте, – Никольский тупо смотрел на протянутую руку, – Да сверточек с пола прихватите, чтобы мне не нагибаться!

Черт бы побрал папашу с его правдой! Гореть ему в аду! И что теперь? Тюрьма…За убийство дадут такой срок, что уже и выйти на свободу будет нереально. Ну, не хотел он ее убивать! Только оглушить. А ключ оказался неожиданно тяжелым. И этот острый край…Он даже лица этой девчонки рассмотреть не успел…

– Что, девушку вспомнили, Никольский? Будет у вас время еще ее вспомнить. Очень много времени будет, – в руках говорившего он увидел наручники.

– Я не знаю, о чем вы, – скорее машинально отреагировал он.

– Я даже вас не буду ни о чем спрашивать, Никольский. Вы арестованы за убийство Юлии Фурцевой, совершенное вами 22 октября сего года. И этот факт не вызывает сомнений, – говоривший защелкнул наручники на его запястьях.

Они вышли в коридор, и тут он увидел еще двоих людей в форме.

– Посмотрите вон туда, Никольский. Внимательно, – он проследил за протянутой куда-то вверх рукой: над дверью одной из комнат что-то сверкнуло, – Это камера, Андрей Сергеевич. Камеры были установлены по всей квартире. Вот такая вот случайность…

Он всего лишь хотел уехать от надоевшей до икоты жены и так и не любимого им сына. У него не было любовницы, нет. Просто смутное чувство, что где-то, где его нет, ему будет лучше. Просто лучше. Богаче, удачливее, сытнее, интересней. И не будет этого круга: утро в постылой постели, полдень в институтской столовой, подогретый ужин за кухонным столом и …телевизор. Который он не смотрит, а так, просматривает, щелкая пультом. Щелкает и щелкает кнопками, до часу ночи щелкает, только чтобы не идти к поджидающей его жене. И тихая радость, если удается застать ее уже спящей. Уф, пронесло! Короткий беспокойный сон – и опять утро…