Татьяна Соломатина - Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

Любовь – это правила.

Она ещё молода! И – вдруг стала женщиной.

Нечем дышать. Совсем нечем дышать. Буря. Ураган. Мир, сражаясь в смертельной схватке сам с собой, безумно пульсирует, обхватывает, давит, изгоняет…

Да, наконец. После всех Вась и Саш, после мужа, родов, развода, одинокой жизни – она стала женщиной!

Возраст зрелой страсти. Её тело прекрасно. Она великолепна. Красива. Остроумна. Здесь – чуть обречённого цинизма. Вот тут – оленячьи глазки… Наконец-то появился умелый любовник! Имя? Было какое-то имя. Но – не до имён! Оказалось, что умелая многоопытная твердь может нравиться сама по себе. Возможно, его звали Денис. Или Алексей. Или Степан. Какая разница?! Она уже знает всё об этом.

Надо бы поговорить с дочерью. Надо бы… Надо бы… Надо бы поговорить честно, открыто, искренне… Надо бы…

Но пока любовь – это секс. Любовь – это многообразие. Все фрукты в саду хороши. Щедрые любовники. Жадные любовники. Щедрые женатые любовники. Жадные старые холостяки. Дай бог лица различать и самой мужиком не стать. Любимая цитата: «Мы сами стали теми парнями, за которых хотели выйти замуж…» Не стали! Парни по ночам не плачут в подушку! И не делают абортов.

Ещё через время – все фрукты в саду недостаточно хороши. Дай бог, если хороша хотя бы твердь. Иные фрукты уже превращаются в овощи.

Кажется, она ещё раз сходила замуж. Или просто жила с кем-то? Какая разница. Шла на росомаху и медведя – а вся тайга сплошь в заячьих петлях. Или ты плохая охотница. Не Диана.

Неужели она стареет?! О боже, да! Зеркало не врёт. Теперь – всё? Потому что любовь – это молодость. Это всем известно. Старых женщин не любят! Зачем любить старых, когда вокруг столько молодых? Надо бы поговорить с дочерью… Чёрт, ей уже двадцать пять? Когда она успела? Дочь выросла. Мать умерла. Сама она скоро перестанет быть женщиной. Просто не с кем. Всех хороших мужиков расхватали. Мало кому везёт в лотерею. Такова жизнь. А как иначе-то?

Ангел умер.

Человек разочарован.

Демон разливает на двоих.

Нечем дышать. Совсем нечем дышать. Буря. Ураган. Мир, сражаясь в смертельной схватке сам с собой, безумно пульсирует, обхватывает, давит, изгоняет…

О, нет-нет! Это не начало конца. Это – фарс! Точнее – климакс.

Фигура ещё ничего. Особенно в утягивающем белье. И в сумерках. Не так видны морщины на сохнущей коже.

Демон смеётся над заместительными гормональными таблетками и кремами от морщин. Демон потешается над попытками омолодиться. Демон хохочет над обвисшими дряблыми татуировками, до истерики заливается над ботоксом, лазерными подтяжками, озоновыми инъекциями и закрашиванием седины. Демон заставляет наряжаться в не по возрасту нелепые наряды и фотографировать себя в зеркале. Демон обращает внимание на молодых красивых парней. Демон сводит с ума. Проникает в душу.

А не пейте с кем попало!

Она идёт вечером по улице. Покупает сама себе цветы. Идёт и плачет.

Да, она много любила! Были: мама, цветы, объятия, поцелуи, замужества, слёзы, скандалы, раздражение… Её принимали, не понимая. И понимая – изгоняли. И она изгоняла, поняв. Она была благодарной, лгала, сходила с ума, встречалась, влюблялась, была беременной, рожала ребёнка. Она заботилась. О ней заботились. Были правила. Было много секса. Было много многообразного секса. Была молодость…

Она… больше… не может…

Не плачь, Женщина! …сказываю тебе: прощаются грехи… многие за то, что… возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит… вера твоя спасла тебя, иди с миром.

– Это вы мне?

– Вам.

– Простите, мы разве знакомы?

– Нет. И это прекрасно – наконец познакомиться с той, кого я люблю. Всегда любил. И буду любить, пока смерть – чем бы она ни была – не заставит нас посмотреть на это иначе.

– Мужчина, вы ненормальный?!

– Очень рассчитываю на это!

Когда-нибудь она обязательно умрёт. Умрёт без страха. Без желаний. Без веры. Потому что вера – лишь способ. Один из. А откровение последнего выдоха отменяет амнезию первого вдоха – и женщина перестаёт быть человеком и становится любовью. Ангел воскресает. Демон отправляется в КПЗ. А те, кто ещё в состоянии видеть, понимают: женщина есть любовь.

Мальцева взяла отпуск за свой счёт. На два месяца. Панин настоял. Он назначил Родина исполнять обязанности начмеда. Распоряжением сверху. Поцелуева хороша, но после случившегося – хоть и больше года назад – её пока не стоит снова назначать даже временно. Пока Танька слетает к Марго, он как раз достроит дом под ключ со всеми отделками, мебелями и занавесками. Он конечно же будет очень скучать по Мусе, но есть скайп. Да и Таньке надо поглубже нырнуть в материнство. Опять же – за два месяца его девочки по нему соскучатся. Что иногда есть очень полезно.

Так. Паспорт, страховка, карты дебетовые и кредитные. Вещей – самый минимум для Муськи. Всё остальное на месте можно прикупить. Только ручная кладь. Мусечку – в кенгуру. В руках – один небольшой кожаный баул. Билеты он купил в бизнес-класс, хотя Мальцева, зараза, сопротивлялась. Десять часов лёту только до Нью-Йорка! Опупеешь. Ты куда свои длиннющие ноги будешь вытягивать? А Муську, выкручивающуюся червяком и слишком любознательную даже для её возраста, как будешь удерживать от топочения ногами по спинке кресла соседа по эконому? Да, неоправданно дорого. А что делать? Чтобы дожить до оправданности, надо иногда раскошеливаться.

Проводил по-семейному. Перекрестил на всякий случай. Когда уже не видела. Мусенька помахала папе красивой пухлой ладошкой. Чуть не разрыдался. Танька даже не обернулась после таможенной будки. Зараза!

До Нью-Йорка долетели нормально. Она опасалась, что Муська будет нервничать при взлёте и посадке, но – нет. Дитя откровенно наслаждалась наслаждалось новой обстановкой и щедро улыбалось стюардессам. Прекрасно себя вела на американской таможне. Пришлось изменить правилу: не курить при Мусе. Но уж очень хотелось после десятичасового перелёта. Так что она выскочила наружу из «русского» терминала, посадила Мусю на скамейку и перекурила рядом. Повернувшись к дочери спиной. Глупость, конечно, несусветная. Но давши слово – держи. Панин, возможно, не удостоен её любви, но уж верности данному слову Сёма явно заслуживает.

Пересадка на внутренний американский рейс. Какое счастье, что нет багажа. Но даже относительно налегке – утомительно. Муся вполне себе ощутимый вес и требует развлечений. И это она ещё очень самодостаточный ребёнок! Что же происходит с другими мамашами? Вот отчего они звереют! Даже Татьяна Георгиевна уже ощущала лёгкое раздражение, когда наконец прошла «рукавом» в самолёт Нью-Йорк – Денвер. Персонал безупречен, но Мусе стало уже слишком перемещений-впечатлений. Она начала кочевряжиться, орать и ни за что не хотела спускаться с маминых рук в кресло бизнес-класса. Куда-то вдруг исчез стюард, мгновением прежде поприветствовавший пассажирку бизнес-класса Maltzeva. Вдруг установилась совершенно предгрозовая тишина, которая бывает лишь в природе, но никак не в многолюдном перенаселённом бытовым шумом аэробусе… Мир сузился до одиночества, сопровождаемого лишь Мусиным криком. Татьяна Георгиевна пыталась снять с плеча сумку, попутно успокаивая дочь, и тут кто-то нежно тронул её за плечо… Что-то ангельское, ещё не совсем умершее (хотя демон уже усмехался, откручивая крышку с очередной без счёта бутылки виски), вдруг встрепенулось, зашуршало крыльями, вспыхнуло факелами в пещерах подсознательного, давно упрятанного во мрак… А после и голос, от которого мгновенно выжало надпочечники, сдавило кованым обручем голову, стиснуло лёгкие и стало нечем дышать… Мир схватился в смертельной схватке сам с собой, безумно пульсируя, обхватывая, давя, изгоняя… И только Мусин рёв где-то по ту сторону мира удерживал ангела от воскрешения…

– Ma’am, can I help you?

Собрав остатки сил, порванных в клочки на границе состояний, Мальцева обернулась.

Перед ней стоял улыбающийся, поседевший, заматеревший, живой и невредимый Матвей.

Её Матвей!

Продолжение непременно следует…

Писала я недавно сценарий. Главный персонаж, нервничая, раскачивался. Это достаточно распространённая людская «дурная привычка», вовсе не свидетельствующая ни об аутизме, ни о шизофрении и проч. Просто ещё один способ нормализовать расшалившиеся «нервные токи». Молитва, к слову, тоже является не чем иным, как медитативной практикой. Второстепенный персонаж, ещё не знакомый с таковыми манерами центрального героя, интересуется: «Что ты раскачиваешься, как старый еврей на молитве?» На что редактор мне заявляет: «Уберите! Неполиткорректно! Канал не пропустит!» Я, недоумевая, чем это слово «еврей» хуже слов «русский» или «эвенк», тем не менее иду на поводу у редактора и меняю на: «Что ты раскачиваешься, как Лобановский на тренерской скамье?» Редактор попугайничает: «Уберите!» Этого-то за что?! «Зритель не помнит Лобановского!» Понятия не имею, как главный персонаж раскачивается в окончательном, экранизированном варианте, очень даже может быть – как колокольчик на ветру. Но дабы восстановить честь попранного политкорректностью еврея и достоинство оскорблённого склерозом аудитории Лобановского, отливаю их в бумаге. Они этого заслуживают вопреки всем абсурдным веяниям и параноидальным тенденциям.